Антонин Долохов - начало.

— Так поклянёмся же, что покуда этот карманный еврейчик, этот омерзительный карлик Ульянов кровавым штыком устанавливает свой порядок на нашей, братья, Святой Руси, покуда одурманенные славяне пляшут под дудку мирового жидо-масонства, не будет нам покоя и отдыха! Поклянёмся отмстить поруганную честь нашей святой матери! По всей нашей многострадальной империи растут разруха и беззаконие, но знайте, враги наши — горе тому, кто поднял свою святотатственную руку на Святую Русь! Горе тому, кто попрал и разорил Святую Церковь! Горе тому, кто пролил невинную кровь Божию, а ныне желает и весь богоизбранный народ русский погубить! Горе, братие! Оратор спрыгнул с бочки под одобрительный рёв толпы, промокнул вспотевший затылок. "Бог, Нация, Труд!"(1) — гласили за его спиной аршинные буквы, чёрные на белом полотнище. — Так их, так! Горе! Горе, слыш?! — красноносый мастеровой от избытка чувств пиханул стоящего рядом тощего паренька. — Дело говорит! Ты сам-то, чернявенький, не из этих будешь? — Сам-то? — обернулся. — Не из этих. Мастеровой попятился и на всякий случай перекрестился — с мальчишеского лица на него смотрели глаза мертвеца, умершего недоброй смертью. — Ладно, дядя, не бзди! — усмехнулся жуткий малый. — Папироской угости лучше. Зловонную самокрутку Долохов раскуривал на ледяном осеннем ветру, прикрыв огонёк ладонью. Нестройный хор на площади затянул что-то про русский молот и древний Кремль, в толпе призывали начать с местной неруси, а там видно будет. Маггляки, конечно, тупые животные, но иногда даже их посещают толковые идеи. Да и оружие у них не чета волшебному — много бы он навоевал палицей или посохом против полудюжины бойцов? То ли дело взрывчаточка. Хорошая смерть, чистая, быстрая. Не то чтоб они её заслужили, но тут уж носом крутить не приходилось. И так чтоб вся кодла вместе собралась, да чтоб перевертник ихний взрывчатку, заранее подложенную, не учуял - удача невиданная. За такую удачу и платить пришлось недёшево. Хрусты у него какие-никакие водились, но шулам (2) только качнула лет сто как не мытой головой: у тебя не возьму. Антонин даже переспросил — верно ли понял ломаный китайский старой монголки? — С тебя — нет деньга мне. Магии чем платить станешь? — А чем ей платят? — подрастерялся Антонин. — Чего жальче всего! — оскалилась ведьма. — Добрый конь твой там, за полог юрта. Отдашь? Люцифера Долохову даже сводить не пришлось — сам к нему пришёл, собственной волей, как это у кьярдов в обыкновении. Отыскал в непролазье, в глухом лесу, куда Антонин забурился в ночь после Машенькиной гибели: выл там хуже оборотня, посохом просеку выжег. А может, и не посохом — ночь была страшная, поди упомни. Глаза продрал к следующему вечеру, а тут Люцифер — стоит, зайца какого-то дожёвывает, красным глазом косит. Как такого отдать? Ну, Антонин и сжульничал — другое отдал. То, что самому боле не нужно было, а только душу терзало. К чему теперь холсты марать, к чему видеть красоту, если Машеньке её уже не покажешь? Кольнул под сердце полузабытый дар — примнилось, будто ростовой волшебный посох огнём занимается, раскалывается пополам, трещит его сердцевина из шерсти туликку (3)... Антонин мотнул головой, и всё пропало. Ведьма молча прожгла взглядом, но дар приняла — подцепила когтистой рукой серебряную нить откуда-то из долоховской груди (в глазах защипало, будто мордой в резаный лук натыкали!), потянула, стряхнула в котёл. В дыру наверху шатра заглянула луна, и в её отвесных седых лучах лицо старой монголки истончилось до полупрозрачного нечеловеческого черепа — слишком большие глазницы, слишком острые скулы. Шулам запела неожиданно молодым голосом, низким и сильным, откуда-то из пустоты зазвучал мерный рокот большого бубна. Поднялся ветер, завертел вокруг кострища какое-то тряпьё, щепки, обрывки циновок, с каждой нотой крепчая, с каждым переливом становясь всё быстрее и быстрее, заглушая своим воем заунывное пение на неведомом древнем языке. Из-под грязного платка ведьмы выбилась золотая прядь — как слева упадёт, шулам прекрасной юной девой предстаёт. Как справа — тысячелетней старицей, похожей на поросшую мхом кочку. Ветер визжал, вытягивал воздух из ноздрей, из горла, хлестал щепками по лицу. А потом свернулся в узкую воронку, всосал в себя лунный свет так, что стало вокруг темно, как в мешке — и нырнул чёрным угрём в котёл. — Бери, уходи, зэвуун жжигшуурт (4). Бери, не гарячи. Мажь на голый тело, спи на голый камень — всё сбудется, что хотел. И сбылось, что хотел. И кодла (5), что после удачного громкого дела на дно прилегла, отыскалась. И взрывчатка, которой выгрызали скалы под всё новые и новые вёрсты рельс, сама в руки далась. Выехал он на Люцифере из темноты — маггляки с воплями и разбежались. Знай собирай добро, вези осторожненько, не растрясывай. А уж как заряд заложить да шнур привинтить, сам раскумекал — невелика, чай, наука, раз китайские маггляки постигают. Правда, покуда вся колода собралась, дожидаться пришлось несколько дней. То валет куда сдриснет, то девятки в весёлый квартал завалятся, то король с королевой кутить усвищут. Извёлся весь. Даже брюхо не подводило, курить только хотелось очень. Наконец, собралась вся колода фартовая, и тут глядь — ещё кого-то несёт нелёгкая! А у Долохова уже рука на рычаге пляшет, сердце норовит в горло выскочить, поглядеть, как славно заполыхает малина. Видать, важный фартовый пожаловать изволил — в нарядной белой рубахе, лисьей шубе да при резном ростовом посохе. Франт обернулся на пороге — и оказался Козьмой Емельянычем Северяниновым. Так что не удалось Антонину сжульничать. Красивая смерть получилась, огненная. Себе б такой желал, когда придёт время. Толпа на площади всё не утихала. Антонин поддёрнул воротник китайского платья — действительно, удобное, зараза, не чета европейскому! — испепелил окурок щелчком пальцев. Не таился: не до Статута сейчас местным, большие перемены грядут. Маггляцкий Харбин то ли под Советы ложится, то ли под япошек, а колдовской мир лихорадит от речей герра Гриндевальда. В интересное время живём! Жалко будет прожить его зрителями или статистами безгласыми, верно, друг мой Люцифер? 1) Российская фашистская партия в Харбине оформилась четырьмя годами позже, но авторы позволили себе несколько вольно обойтись с хронологией ради того, чтобы привести Антонина к Гриндевальду. О гимне, лозунгах и деятельности этой партии можно прочесть в Википедии, в книге "Харбинские мотыльки" и, наверняка, ещё в ряде источников. 2) Шулам (монг.) — злая колдунья, ведьма. 3) Туликку — волшебная лиса из финской мифологии. Днём выглядит, как обычная чернобурка, а ночью сияет огнём. Из искр от её хвоста возникает северное сияние. 4) Зэвуун жжигшуурт — прóклятый (монг.) 5) Кодла или колода — банда, члены которой согласно статусу носят карточные звания от шестёрки до туза. https://postimg.cc/8Fz7wcSz https://postimg.cc/hXpLKH4h/954c5fc0 https://postimg.cc/8jLfzx4N