Третьего раза не будет

Kim Hyun Joong – Wake Me up  

      Безмятежность его беспамятства оказалась иллюзорной и до обидного короткой. Хотя на кого или что стоило обижаться – тот ещё вопрос. Такой же неразрешимый, как и то, где находился Джи Ху. На полу в кабинете (по банальной логике) или в своей постели (по весьма смутным ощущениям)? А если второе – то как он туда, собственно говоря, попал?       Однако сейчас Джи Ху об этом не думал. Он вообще ни о чём не думал. Всё глубже погружаясь в пучину болезненного обморока, он выбирался из одного кошмара – и тут же падал в другой.       Ему всего пять. Он едет с родителями в машине. Возится на заднем сиденье с деревянным роботом, которого ему смастерил отец. Но путь домой слишком долгий, утомительный – и ему становится скучно. Он решает поиграть в прятки. Прямо здесь – а что? Родители впереди тоже, кажется, скучают. И тогда Джи Ху закрывает сидящему за рулём отцу глаза своими ручонками. А дальше… Дальше вспышка фар на встречке, удар, жуткий скрежет и – боль. Запах крови, бензина и маминых цветочных духов. Она прижала его к себе в последнем объятии – и спасла ему жизнь. Ценой своей.       Размазывая по лицу алые полосы, Джи Ху умудрился выбраться из перевёрнутой машины, не осознавая в полной мере, куда и зачем ползёт. Задыхался от гари и ужаса, весь в крови, своей и родителей. Но живой. А они – нет. Жар от пылающей машины и холод ночного асфальта, на котором он сидел и рыдал, судорожно стискивая перепачканного кровью и грязью робота, сводили его с ума.       Только в этом своём сне звал он не маму. И не отца. Имя, что повторялось, смешиваясь со стонами и всхлипами, принадлежало той, которая к этой аварии не имела никакого отношения.       Во рту пересохло от паники и крика. Но никто не пришёл. Не появился рядом, как бывает во сне, – обнять, утешить. Он остался один. И, задыхаясь от дыма, отчаяния и безысходности, продолжал звать одного-единственного человека…       Внезапно Джи Ху ощутил на лбу прохладную влагу и затих, наслаждаясь живительными прикосновениями. Ленивые струйки, смешиваясь со слезами, стекали по лицу и, скапливаясь в уголках губ, щекотали кожу. Так по-настоящему... Дождь, что ли, пошёл? Однако в день аварии не было дождя… Хотя какая разница, если стало легче. Самую малость, но всё-таки.       Джи Ху подставил лицо этому приятному освежающему дождю, подался вверх, навстречу успокоению, и приоткрыл глаза – но вместо потолка своей комнаты увидел серое небо над кладбищем. Безрадостное, пустое, оно равнодушно нависало над похоронной процессией, во главе которой шёл он, пятилетний мальчик, вдруг оставшийся без родителей. Он ещё не до конца осознал всю чудовищность утраты и своего изменившегося положения, поэтому не плакал. Он видел, что в машине его ждёт дедушка. Сейчас дедушка обнимет его, прижмёт к себе и скажет, что всё хорошо, что это всего лишь дурной сон…       Однако машина президента Юна тронулась с места. Джи Ху бросился следом, но упал, запнувшись о камень. И в этот момент на него всем бескрайним мрачным небом обрушилась страшная, невыносимая правда.       Эти люди, что печально стояли за его спиной, не имели к нему никакого отношения. Они ровным счётом ничего не значили. Джи Ху вдруг осознал своей ранимой, ничем не защищённой от реальности детской душой, что родители ушли вдвоём на небеса, почему-то не взяв его с собой. А дедушка, единственный близкий человек, только что бросил его.       Все. Все родные и любимые бросили его…       И тогда Джи Ху заплакал. Лежал на дороге и рыдал от открывшейся ему истины, непосильной, невыносимой для маленького существа – он остался совсем один. Один! Дедушка отказался от него, не простив ему смерть сына. Не захотел больше видеть того, кто убил его единственного ребёнка, несмотря на то, что виновник и сам был ребёнком – беспомощным и беззащитным.       Кладбищенская земля пахла недавним дождём. Джи Ху порывался встать, убежать, спастись от охватившего его страха смерти и одиночества, но чьи-то руки настойчиво и бережно возвращали его вниз, на асфальт, который почему-то стал мягким, как подушка. Мягким и влажным.       Джи Ху перестал сопротивляться и подчинился этим рукам. Больше не пытался подняться. Просто лежал и плакал. Плакал. Плакал. Кажется, он никогда в жизни столько не плакал…       Вокруг сгустилась темнота, но он не понимал, во благо это или на беду. Спрятаться в этой спасительной темноте или бояться того, что она скрывает?       Кто-то шептал ему слова утешения. Кто? Какая разница, когда это не более чем иллюзия, плод его измученного воображения. Должно быть, Мин Со Хён. Кто же ещё? Он принял её помощь и заботу и тогда, двадцать лет назад, и сейчас. Снова. Только её помощь и заботу. Но называл её во сне другим именем. Она не возражала, лишь молча улыбалась и тихонько стирала с его лица слёзы и кровь, что вдруг вновь начала сочиться из открывшейся раны на левой щеке. А руки её едва уловимо пахли лотосами.       И Джи Ху, убаюканному этим ласковым шёпотом, запахом и прикосновениями, стало почти хорошо. Однако его умиротворение было недолгим. Стоило ему повернуть голову на звук голоса, как он действительно увидел Со Хён, только не маленькую девочку, а взрослую, поразительно красивую девушку, – и её глаза, манящие, томные, утянули его в очередной кошмар.       Не задумываясь и нисколько не сомневаясь, Джи Ху словно в пропасть шагнул за этим взглядом – и очнулся на празднике по случаю дня рождения Мин Со Хён, который оказался прощальной вечеринкой. Со Хён без тени волнения сообщила ему о том, что навсегда уезжает в Париж, когда он вёл её по залу к мерцающим на торте свечам. Она сказала ему только тогда! Поэтому, не сумев дослушать до конца её речь, обращённую к гостям, Джи Ху сбежал. Спрятался в своей комнате. Держал куклу-марионетку, которую ему когда-то подарила Со Хён, и сам чувствовал себя марионеткой в её руках. В её власти. Однажды она пожалела его, спасла теплом и заботой от горя и одиночества, но не могла предположить одного: эта забота отзовётся и вспыхнет в его сердце любовью. Первой, мучительной, искренней. Любовью мужчины. Не мальчика. Не брата.       А она, эта любовь, оказалась ей не нужна… И Джи Ху, корчась от боли в сердце, протягивал к Со Хён руки, но напрасно: им всецело управляла она. От его запястий к ней тянулись крепкие нити, и он ничего не мог сделать. Хотя нет. Всё-таки смог.       Он поцеловал её. И Со Хён ответила. Подарила ему объятия, ослабив проклятые нити. Но как! Из жалости. Пожалев маленького мальчика с его забавной надоедливой любовью. Не желая видеть в нём мужчину. Не принимая его чувства. Поиграла с ним, как с куклой, а наигравшись и поломав, просто выбросила.       Джи Ху смотрел, как тоненькая женская фигурка удаляется от него, растворяясь в тумане, а крепкие, блестящие, словно струны, нити удерживают его, не дают броситься вслед. Как так выходило? Он понятия не имел, да и не задумывался об этом. Сам не свой от ужаса, он рыдал и кричал, умоляя её вернуться. Не уходить. Не бросать его. Но… она ушла. А связующие их нити остались. Он пытался развязать их, сбросить, избавиться от пут, да только изранил запястья и подушечки пальцев.       И снова – кровь и слёзы. Слёзы и кровь. Красные капли на струнах души. И Джи Ху снова было больно, очень больно.       Задыхаясь от рыданий и нехватки воздуха, он вскинулся на постели, хватаясь за горло, и ощутил, как чьи-то тёплые руки гладят его по волосам, лбу, щекам, снимая паническую испарину. Силился продраться сквозь пелену сна, напрягся, но его тут же начало мутить от накатившей слабости, и он упал обратно на влажные подушки, а вместе с этим – в очередной сон, муторный и давящий. А после – ещё в один. И ещё…       Джи Ху отчаянно сопротивлялся, пытаясь выбраться из карусели мучительных кошмаров, но бесконечная пустая борьба так измотала его, что он в конце концов сдался. Перестал вырываться. Вытянулся на постели, расслабив скованные долгим противостоянием мышцы, и смирился. Обрывки образов, лица, голоса – всё сливалось в непроглядную белёсую муть, вызывая дурноту.       Сколько ещё? Сколько ещё придётся это терпеть?       А проклятая карусель кружилась, набирая ход. Сны уже никак связно не воспринимались. Джи Ху не мог и даже не пытался ухватить суть, осознавая только одно: в каждом из них он терял нечто жизненно важное. Кого-то, ставшего для него нужнее, превыше всего. Он продолжал задыхаться, слабо умолял не оставлять его, но уже не рвался вслед. Отпускал – и не мог отпустить.       «Почему все, кого я люблю, покидают меня?»       А следовало бы, наверное, спросить: «Почему я отпускаю их?»       Кровать под ним качалась, его кружило, затягивая в чёрную воронку пустоты. И было плохо, невыносимо плохо. Джи Ху хотел было открыть глаза, вдохнуть поглубже, но горло перекрыло спазмом, а из желудка вдруг поднялась волна тошноты.       Он прижал ко рту руку и перекатился на край кровати. Не удержался, свалился на пол, по счастью ни обо что не ударившись. Сквозь вату в ушах и барабанный бой в висках ему почудился чей-то вскрик.       Бред… Это всё бред. Ему нужно в ванную. Срочно нужно в ванную, остальное – потом.       Кое-как, опираясь на прикроватный столик, Джи Ху поднялся и, по-прежнему зажимая рот трясущейся рукой, слепо побрёл в ванную комнату на подкашивающихся ногах, то и дело натыкаясь на предметы и стены, с трудом ориентируясь в собственном доме. По его ощущениям, он добирался до ванной целую вечность.       А когда добрался – его шаткий мир вывернулся наизнанку.