Love is a small miracle

      Геннадий распрямляется в полный рост, упираясь ладонями в поясницу и оглядывая спальню. Оказывается, менять постельное бельё в одиночку –занятие не из простых и не из самых приятных. Особенно после того, как он два раза перестилал весь комплект, потому что «Гена, ну ты что, не видишь, что ты перепутал верх с низом? Узор же должен совпадать!»       Будь он моложе на лет десять – перепутал бы специально ещё раз, но в его сорок шесть на пару с экстренной хирургией в строке с трудоустройством такое развлечение карается строго и по полной. Мужчина давно не занимался йогой и теперь прочувствовал на себе отсутствие такого вида разминки. Стоило бы возобновить занятия, чем он обязательно займётся, но только после того, как решит более важные дела.       — Ген, а во сколько они приезжают? — об одном таком супруга не даёт ему запамятовать даже на минуту.       Последнюю неделю Ира вся как на иголках. Геннадий думает, что самое сложное – это период восстановления после нападения и удержания в заложниках, но его жена стойко перенесла это время. Так, что он даже удивлялся до поры, пока время приезда его детей не приблизилось к отметке пары недель. Ирина стала более нервной, растерянной, вдумчивой, что часто мешало ей на работе, отчего провоцировало и раздражение. Кривицкий понимал, что та в любом случае будет волноваться. Любой бы на её месте переживал. Этот страх понятный, осязаемый.       Но то, что начало твориться с женщиной, было неподвластно как самой Ире, так и Геннадию.       — В три часа! — отвечает мужчина, вздыхая оттого, что эта песня снова началась. Он уверен, что супруга уже вызубрила даже номер их рейса, но, видимо, нервы так шалили, что она всё равно спрашивала.       — Во вторник? — ещё один вопрос – и хирург уже представляет, как она выжидает его ответ, повернувшись полубоком на диване. В последнюю неделю Ирина не включает телевизор вовсе, сидя на мягкой мебели в тишине и пребывая в собственных мыслях.       — Да! — снова повышает голос, даже больше не для того, чтобы она услышала, а просто потому что нервы тоже не железные.       Геннадий тоже переживает, тоже волнуется и о детях, и об их реакции. Не только на ребёнка, но и на Иру в принципе. Не хочет подвергать стрессу в равной степени как беременную жену, так и своих детей. Он постарается сгладить углы, если те будут, наладить контакт и не оставлять их надолго наедине, чтобы всегда быть рядом вместе со своим умением коммуницировать и успокаивать.       Но до этого времени Гене также необходимо отдохнуть и расслабиться. Набраться сил, чтобы иметь, что отдавать.       Челюстной-лицевой хирург присаживается на кровать, когда в ответ больше ничего не слышит. Эта тишина говорит ему громче и красноречивей супруги. Голова запрокидывается лицом к потолку, веки закрываются, оказывая мнимый эффект того, что Геннадий нашёл своё укромное местечко. Мужчине не требуется много, но проходит минут семь, прежде чем он открывает глаза и поднимает руку, разминая шею. Чувствует себя намного лучше, находит силы подняться, но к Ире сразу не идёт. Сперва проходит через ванную, проверяет, не нужно ли что-то докупить из бытовой химии, споласкивает руки и умывает лицо.       Уже обтирая кожу полотенцем, понимает, что нужен жене больше, чем себе. Больше, чем ему сейчас нужен покой и отдых. И не потому что она беременна или чувствительна, причина совсем иная, самая простая из всех простых.       Потому что она Павлова Ирина Алексеевна. И у неё просто такой характер, такая уж привычка и манера, сформированные не лучшими событиями и жизненным опытом. Ира всегда вот так закрывается и уходит в себя, всегда выпускает свои колючки, чуть ли не вешая рядом с собой табличку «Не подходи, убьёт». Но как в каждой программе есть бреши, так и у каждого человека есть исключения.       Её исключение – это он.       Геннадий прекрасно это знает, но всё равно напоминать иногда самому себе приходится. Он ведь тоже человек и выносит её характер тоже с трудностями, не без труда. Но ему это в радость, он никогда не подумает отказаться от этого. Именно поэтому Гена возвращает себе своё спокойствие и идёт в гостиную, не привлекая лишнего внимания, но и не крадучись. Он просто садится рядом в метре от супруги, облокачиваясь на спинку и выпрямляя ноги, закинув одну стопу на другую.       Они сидят так молча, не перекидываясь и парой фраз. Не нужно всё это им в такой момент. Одно присутствие Геннадия рядом с ней уже говорит за себя и заставляет Иру немного оттаять, прийти в себя. Теперь женщина не так напряжена и сосредоточена на каждом предмете вокруг себя. Она сидит всё так же на краю, не прислоняясь к спинке, потому что с животом легче почему-то именно сидя и немного в висячем положении, поддерживая уже выросший живот ладонями. Пальцы сами проводят по коже, и такие монотонные движения всегда успокаивают Ирину, в каком бы состоянии она ни была.       Через какое-то время рука мужчины находит женскую спину, легонько прикасаясь к ней и пытаясь погладить. Дать обозначение того, что он уже точно не уйдёт, что он готов ждать и что… Если она готова, то может поделиться с ним накопившимся и разделить эти волнения на двоих. Держась за руки, переплетая пальцы и ощущая кожу кожей. Чтобы вспомнить, почему брак зовётся браком.       — Не знаю, как мне себя вести с ними, — наконец произносит Ирина, опустив голову и тупо таращась на витиеватые едва заметные узоры на кофте, которая уже почти обтягивает. Последние две недели живот растёт вместе с её нервозностью, из-за которой она и не замечает этого.       — Боже, Ира... — вздыхает Геннадий, убирая ладонь с её спины, пододвигаясь к ней ближе. Левая рука обнимает женщину, а подбородок ложится на её плечо. — Тебе не нужно изображать из себя кого-то, как ты ещё не поняла?.. Я никогда не попрошу тебя играть перед кем-то. Будь собой, веди себя так, как чувствуешь, что будет правильно... — замолкает на время, рассматривая профиль жены. — Я всегда буду рядом, не волнуйся...       Женщина рвано выдыхает. Её плечи сутулятся, а руки наконец отпускают округлый живот, перемещаясь на колени, комкая на них ткань домашних брюк. Она несколько раз вдыхает и выдыхает прежде, чем поворачивается к Гене, стараясь ему улыбнуться, чтобы выразить благодарность, но улыбка выходит кривоватой. Мужчина понимает всё и без её слов, ей стараться совсем не нужно.       — Не знаю, творит это со мной беременность или, — она на мгновение задумывается, — погода меняется?.. — жмёт плечами, усмехаясь, когда Гена не сдерживает смешок её забавным оправданиям своей эмоциональности. — Нет, Ген, правда. Я совсем не знаю, что со мной.       — Не передо мной тебе оправдываться, Ирина Алексеевна, — ухмыляется Геннадий, выпрямляясь, прикасаясь ладонью к бархатной коже лица женщины, — меня всё устраивает, глупенькая.       Честное слово, её иногда до ужаса раздражает, что он может так читать её мысли.       Она ни слова ему не говорит, старается сама заглушить в себе неправильные мысли, потому что действительно считает их такими. Конечно, он всё равно её любит. Конечно, он никогда не поменяет к ней отношения. Конечно, Гена не начнёт считать её ужасной женой…       Ирина не волнуется о том, что набирает в весе, и с тем, что ведёт себя очень эмоционально, смиряется. Но не может заглушить в себе громкие мысли о том, что её нерадостное отношение к приезду детей делает её плохой женой. Да, это так примитивно и так нелогично. Особенно от неё... Но поделать с собой она ничего не может и теперь честно не знает, как ей вообще можно бы было жить без Геннадия.       — Ты иногда невыносим.       — А ты всегда прекрасна, любимая, — хмурится мужчина, притягивая жену к себе в объятия. Мягкий поцелуй касается её виска, и тело полностью расслабляется. С ним настолько легче, что диву даёшься.       — Как тебе удаётся брать на себя мои проблемы, но и успевать за своими?.. Ты поразительный человек, Ген, — смеётся Ира своим мыслям, упираясь лбом в мужское плечо, — Ты просто волшебник.       — Нет, я просто заколдованный, — сцепляет руки на её спине в замок. — Твоими чарами, дорогая.       Немного глупый диалог. Какой-то не взрослый совсем и не в тему вовсе… Но Ире так приятно отвлечься от чего-то серьезного, забыть о насущных делах и проблемах. Просто расслабиться в руках любимого человека. Совсем немножко утонуть в нём и найти где-то в глубинах его карих глаз спокойствие.       Внезапно проснувшееся желание даже немного сбивает с толку, но ещё сильнее воодушевляет женщину, отчего она не раздумывает над ним, а просто делает. Отодвигается от супруга, чтобы заглянуть тому в глаза, и упирается руками ему в плечи.       — Ген… — тянет Ирина, наблюдая заинтересованное выражение лица мужчины, — Давай посидим вместе недолго?..       Она прикусывает губу, потому что прямо сказать не может. Точнее не знает как ей выразиться правильнее и понятнее, поэтому просто облегчает себе задачу действиями вместо слов. А Геннадий упрощает ей всё ещё сильнее, когда без вопросов возвращается в прежнюю позу, раскрывая руку, думая, что Ира ляжет к нему под крыло и он сможет успокоить её волнение.       Но Ирино волнение перетекает на новый уровень, какой-то непостижимый даже. У женщины впервые стресс преобразовывается во что-то такое, хотя она не уверена, что роль играет именно стресс. Просто её супруг красивый… А ещё сильный, настолько сильный, что она с ним себя порой малышкой совсем чувствует. И пахнет от него приятно, она все его одеколоны любит, даже с беременностью к ним своей любви не теряет, если не начинает любить больше. И руки у него нежные… Только с ней нежные.       — Иди ко мне, — подзывает Гена, когда супруга почему-то продолжает сидеть на месте, в упор глядя на него.       И Геннадий знает этот взгляд, хорошо так знает. С другим не спутает. Но не вяжется у него эта мысль с беременной женой, которая бережётся временами так сильно, что он сам удивляется при всей своей опеке. Ира ведь женщина непредсказуемая – ему пора бы это вызубрить, как мантру. Потому что на такое количество удивлений просто никакого сердца не хватит. Как сейчас, например.       Гена ожидает, что супруга сейчас аккуратно подползёт к нему, найдёт удобное место у него под боком, посапывая. Но женщина, конечно же, так не делает. Ломает ожидания тем, что хватается ладонью за протянутую руку, становится на колени на диване, затем, несмотря на живот, перекидывает ногу через ноги мужа. Тот меняется в лице за секунду, привставая с расслабленной позы, поддерживая жену второй рукой.       — Ты что творишь? — в шоке спрашивает Геннадий, рассматривая женщину перед собой во все глаза. Её вес на его ногах уже меняет его положение, заставляет чувствовать себя по-другому, провоцирует посмотреть на неё под другим углом, но Гена настойчиво не поддаётся порыву. Не из робкого десятка.       Вместо ответа получает лишь быстрый чмок в губы. Быстрый оттого, что сам мужчина ещё не в её игре. Он ещё вообще вне её, хочет только разобраться в том, что происходит и чем вызвано такое поведение. Не намерен поддаваться на её уловку.       — Ир, пожалуйста, — чётко проговаривает Геннадий, поднося свои руки к её плечам и крепко проводя по ним пару движений. — ты можешь сказать мне, что происходит?       Ирина только качает головой, потому что способность говорить теряет. Её захлёстывает это резкое возбуждение, которое так мягко, но целиком и полностью захватывает её. Мозг медленно отключается. Ей вряд ли хочется самого секса, но явно хочется ласки, небольшого удовольствия для них двоих. Ира пытается разобраться, но только путается в этом чувстве.       Потому что до этого момента такие случаи страсти происходят иначе. Как-то обоюдно, совсем по-другому и ещё до того, как живот вырастает до размеров добротного арбуза. Не самого большого, но его уже точно видно и скрыть невозможно.       Павлова опускает руки на грудную клетку супруга, рассматривая того ещё более пристально. Ей почему-то вдруг стало его так мало, так чертовски недостаточно… В один миг Ира снова ощутила весь спектр своих чувств к этому человеку. От первой влюбленности до бесконечной преданности и верности. Это будоражит сознание, немного кружит ей голову. И сейчас, снова заглянув в эти карие омуты, понимает, что испытывает не страсть, а прилив любви к этому человеку. К своему супругу.       — Я просто люблю тебя, — слова сами слетают у неё с губ. Не спрашивают разрешения ни у неё, ни у разума… Потому что сердце сейчас говорит очень громко. Так сильно, что заглушает всё остальное.       Ира ему слова любви обычно по-иному говорит. Редко произносит прямо то, что имеет в виду. Чаще просто увиливает и отшучивается, хотя прекрасно знает, что супруг всё понимает. Для неё открытые, прямые признания в любви – это сложно.       Но вода камень точит, а любовь меняет даже самых строптивых. И неважно, что в этот раз на руку играет ее эмоциональность и что беременность здесь тоже причём. Это не имеет такого значения, потому что пройдёт ещё пять лет – и Ира будет ему говорить это простое «я люблю тебя» перед сном на ушко.       — Хорошо, — глуповато улыбается мужчина, беря лицо жены в свои ладони и целуя ту несколько раз, — Хорошо, я тоже люблю тебя… Но сейчас не то время… Давай, просто отдохнём, ладно?       Ирина не знает, как объяснить супругу, что она чувствует. Что не получится вот так просто, как он предлагает. Вместо пустых слов женщина проводит ладонями от груди до плеч, зная, что Геннадий питает особую слабость к такой простой ласке. Мужчина держится браво, Ира даже не понимает, откуда такой запал ей отказывать.       — Ира… — чётко проговаривает её имя по буквам, обозначая ещё раз, что не считает эту идею хорошей. — Пойдём спать, угу?..       У женщины планы совершенно другие. Она ещё раз проводит руками от плеч к груди и обратно, наклоняется, целуя супруга в уголок губ, затем ниже, в линию подбородка. Рано или поздно мужчина сдастся, пересилит в себе это желание сделать по-своему, потому что в глубине души хочет того же.       И Геннадий сдаётся.       — Иди сюда, — на выдохе говорит он, притягивая супругу к себе ближе, проводя одной ладонью по её спине, а другой по шее, когда притягивает в первый настоящий поцелуй.       Его язык проводит по зубам, затем сплетается с её языком, выдавая те танцы, для которых ещё не написали музыку. Ирина пододвигается ещё ближе, настолько, насколько ей позволяет живот, и не прекращает водить руками по телу супруга. Ей ужасно его мало.       Женщина залезает одной рукой под домашнюю футболку, прикасаясь к его коже и расплываясь от одного этого ощущения. От этого тепла, которое от него волнами исходит. От этой любви, которая ей не первый год голову кружит. От понимания того, что она свою жизнь больше бы ни с кем не связала. Только с ним. Только.       Её вторая ладонь зарывается в его волосы, когда она привстаёт на коленях, углубляя поцелуй. Пропитываясь им полностью, наконец ощущая, что узел внутри распутывается. Что её прилив чувств отыскивает свой выход. Нужный выход. Геннадий чувствует, как мурашки устраивают скачки у него на спине, когда Ира тихо стонет, не разрывая поцелуя. Он выпускает её лицо из своих ладоней и следом находит её бёдра. Надавливая на них, заставляя Ирину сесть ему на колени, после проводит руками вдоль мягкой ткани, неимоверно желая выкинуть все брюки из её гардероба. Он запускает обе руки под её кофту, щекочет спину, когда она хватается за его шею, прерывая поцелуй, чтобы глотнуть воздуха и тут же возвращая губы к его губам.       В гостиной становится жарче, а грань между их телами уже невозможно различить. Ира отрывается от поцелуя, отодвигаясь и просто смотря на супруга. Хочет увидеть его, рассмотреть, запомнить. В карих глазах пелена желания, губы распахнуты, грудь вздымается, а на лбу можно различить капельки пота. Она, наверное, выглядит не лучше, точно не лучше… Женщина широко улыбается, когда супруг меняется в лице, задавая ей немой вопрос. Ира медленно проводит руками по его плечам, приближаясь снова к его лицу, как…       Всё прерывается.       Так резко и неожиданно. Точно так же, как стресс Ирины перерастает в возбуждение и желание. Но как же быстро всё это улетучивается из её взгляда и поведения, когда она застывает на месте. Словно мозг снова включается и начинает работать, возвращая ей разум. Ира меняется в лице, хмурит брови и снова заглядывает в карие глаза. Геннадий сначала вовсе не понимает такого поворота событий, но эмоцию перенимает тут же. Можно писать книги о том, как меняется его взгляд и как огоньки в карих глазах сменяются обеспокоенным блеском. Он держит Ирину за ладони, когда та медленно слезает с него, больше не смотря на него с тем сочувствием, что минуту назад, потому что теперь взгляд прячет.       — Ир, всё хорошо?.. Что-то болит? Ребёнок? Плохо себя чувствуешь?.. — Геннадий сыпет вопросами, пока держит жену за ладони, стараясь заглянуть той в лицо.       Мужчину это сбивает с толку. Он не знает причины, но очень хочет узнать. Супруга стоит перед ним всего несколько секунд, поправляя на себе одежду и будто бы убеждаясь, что может идти. Геннадий замечает, как Ирина корчит лицо, зажмуривает глаза и почти не дышит, словно забывая о его присутствии вовсе. Мужчина не успевает сказать что-то ещё, потому что Ира выставляет вперёд ладонь, молча прося его оставить её с собой наедине. Затем её силуэт он провожает до самой двери спальни, в которой Ира и скрывается.       Геннадий сидит на диване ещё какое-то время анализируя происходящее, приводя дыхание в порядок и пытаясь разобраться в тех чувствах, которые видит в ней перед уходом. Когда подходит к спальне, то останавливается у приоткрытой двери. Ожидая чего угодно, но не того, что видит…

***

      Нина поднимает глаза от книги, украдкой подсматривая за мужчиной, который составляет ей компанию в гостиной. На Владимире домашний костюм и вязаная жилетка, потому что в доме холодно, а на глазах очки. Он выглядит хорошо, даже привлекательно, что отмечает для себя женщина, прежде чем снова уткнуться в свою книгу. На его фоне она чувствует себя ещё более неловко.       Проходит неделя с того момента, как её выписывают из Склифосовского, в котором под наблюдением держали тоже неделю. Но рана на бедре заживает хорошо и никаких осложнений не наблюдается, поэтому Брагин с улыбкой говорит ей, что она может долечиваться на больничном дома. На удобной кровати и со сладким к чаю. И Нина рада этому, правда рада. Всю дорогу до дома она дышит полной грудью и рассматривает то дорогу, то мужчину, который, оказывается, умеет водить и любит это дело. До этого момента Нина как-то и не углублялась в подробности того, умеет ли Володя вообще водить, есть ли у него машина.       Нина прикусывает губу, вспоминая, как Владимир не позволяет ей пойти самой по гололёду и берёт её на руки, неся до самой прихожей, ни разу не поскользнувшись. Их уже на пороге встречают Шурик с Маней, из-за чего щёки Дубровской краснеют. И далеко не от холода. Ожидает, что те поведут себя сдержанно и, может, даже пристыженно, потому что знает, какой Володя в воспитании, и ожидает этого. Каково же её удивление и внутреннее раскаяние, когда Маня слёзно на неё смотрит в сторонке, а Шурик молча обнимает!       У неё даже спустя неделю наворачиваются слёзы от этих воспоминаний, потому что это затрагивает её очень глубоко. Не то, что её наконец по-настоящему принимают его дети и дают ей шанс войти в их жизнь… А то, как сильно она сама теперь нуждается в этой семье. В её настоящей семье.       Да, она определённо теперь часть их жизни, а они часть её жизни. Это уже не совместное проживание, не холодная война или не долгосрочный роман. Это уже стало чем-то намного большим: путём к примирению, к открытию новой жизни, серьёзными намерениями друг к другу.       Нина даёт себе отчёт, что не помнит своей жизни до появления в ней Владимира. И, Бог свидетель, она не хочет вспоминать.       — Тебе что-нибудь нужно? — прерывает тишину мужчина, отрываясь от чтения, — Хочешь, я могу что-нибудь принести или заварить чай?       Нину так не любили, о Нине так не заботились. Она не лукавит, когда говорит, что не привыкла к такому. К этой роскоши. И вопрос о том, что именно она подразумевает, как никогда сложный. Потому что к хорошим комфортным условиям, хочешь не хочешь, привыкаешь быстро.       К тому, чтобы быть любимой, Нина не может привыкнуть до сих пор.       — Нет, спасибо, — качает головой, увиливая от прямого взгляда. На ней домашние штаны и футболка с кардиганом, а на лице ни капли макияжа. Она даже уходовые процедуры некоторые забрасывает и делает через раз, потому что, оказывается, сделать любое простое действие – это очень трудозатратно. А у неё сил почти нет.       — Ты можешь выпить чай, если хочешь.       — Я не хочу, — не отводит от неё взгляда, подмечая все мелочи в её поведении, — мне важно, чтобы ты хотела.       У Нины на такие слова никакого ответа не находится.       Володя захватывает воздуха, чтобы сказать что-то ещё, но его нагло перебивает входящий звонок. Мужчина откладывает книгу, садится и отвечает на звонок, поднося телефон к уху. Дубровская сама перестаёт следить за текстом на страницах, уже откровенно наблюдая за тем, как сменяются эмоции на лице Владимира. Разговор явно малоприятный.       — Что-то случилось?.. — аккуратно спрашивает она, когда мужчина молча кивает и сбрасывает звонок.       — В фирме проблема с каким-то контрактом и… В общем, им нужен я, чтобы решить этот вопрос, — сбивчиво отвечает он, упираясь локтями в колени. Опускает голову, запуская в волосы ладони. Это помогает успокоиться.       — В четверг? — Нина тут же думает, что наиболее глупого вопроса он не слышал. Ещё и таким беззаботным тоном… Вот дура.       Володя поднимает голову, проводя по лицу ладонями, пока опускает те на колени и только после взгляда на неё отвечает:       — Да… В четверг, — старается ухмыльнуться уголком губ, но не выходит.       Он говорит, что будет работать из дома, ещё в день, когда ему обозначают дату выписки. Владимир не думает дважды на этот счёт, ему и так всё предельно ясно. Не оставит он Нину одну, и недо-горничной-няньке не оставит. Он её после этого происшествия вообще кому-либо оставлять боится, никому не доверяет. Сам ухаживает за ней, сам следит за приёмом лекарств и питанием. Даже режим сна ей корректирует, мягко. Так, что Нина сама этого не понимает, пока ложиться в пол одиннадцатого для неё не становится нормой. Конечно, весь режим полетит к чертям с её выходом на работу, но… Её здоровье на первом месте, и Володя делает всё для её благополучия.       Теперь, после этого звонка, ни о каком хорошем настроении речи идти не может. Ему нужно уехать – и не на пару часов, а до глубокого вечера, он уверен. У работницы в их доме Нина просить помощи не будет, только если в крайнем случае. Да и… Владимиру самому противно от мысли, как будет чувствовать себя женщина, прося помощи в элементарных вещах. Рана на бедре заживает действительно хорошо, почти не болит и осложнений не даёт… Но это, черт возьми, всё ещё рана. Рана, с которой сложно двигаться и ходить, выполнять примитивные действия. Нина ходит только с опорой, а по лестнице может спускаться сорок минут, если не больше.       Володя чувствует на себе ответственность за комфорт и благополучие женщины. Не может уехать вот так просто, оставив её так, как есть. И в доме, как назло, нет никого, кому бы он…       Он ошибается, когда утверждает, что никому не может её доверить. Потому что есть один-единственный человек, которому он доверяет так же, как себе.       — Шурик? — зовёт мужчина, поднимаясь по лестнице на второй этаж. Из гостиной ему вслед смотрит Дубровская.       Ничего не подозревающий парень, который до этого момента занимается своими обычными делами, теперь выглядит взволнованным, когда выглядывает из своей комнаты.       — Шурик!.. — запыхавшись от быстрого подъема и волнения, улыбается Володя.       — Всё нормально, пап? — обеспокоенно спрашивает ребёнок, рассматривая отца и непроизвольно мазнув взглядом по лестнице в сторону гостиной. — Что-то с Ниной?       Владимир видит переживание в глазах сына и невольно засматривается. Шурик действительно копия отца, всегда ею был. В подростковый период стал походить на него только ещё больше. И теперь даже за Дубровскую переживает, подобно отцу. Это поражает.              — Да… — кивает несколько раз, беря сына за плечи, — Мне нужно отъехать по работе… Никому, кроме тебя, оставить её я не могу.       Саша моргает несколько раз, сначала вовсе не понимая, о чём речь. А затем выпрямляет спину, задирая подбородок, потому что всем сердцем ощущает это прекрасное чувство.       Отец ему доверяет.       — Да, пап, конечно… Я всегда буду рядом, если ей нужна будет моя помощь и вообще… — парень замолкает, замечая каким взглядом на него смотрит мужчина.       Нина просто фантастическая женщина. Как можно так войти в семью, так начать её менять и склонять в лучшую сторону… Даже когда её нет рядом, даже когда она не делает этого напрямую. Дубровская как противоядие. Проникает в организм и искореняет всё плохое, восстанавливает быстро, качественно и… Не требует ещё одной инъекции.       Нины хватает с одного единственного раза. Она прерывает череду одних и тех же событий, только переступив порог дома. Владимир не может насытиться восхищением, которое испытывает к ней. Восхищение и вечная благодарность.       — Я верю, — улыбается уголком губ, сжимая плечи сына.       Владимир покидает дом уже через семь минут, а Дубровская прислушивается к звуку отъезжающей машины. Когда характерный шум перестаёт быть слышен, женщина опускает голову, возвращаясь к книге.       Где-то на третий час отъезда мужчины няня говорит, что сходит с детьми на прогулку, на что Нина только кивает и натянуто улыбается. Собственная беспомощность её пожирает, каждый раз возвращая её к мыслям о том, что она не может сделать всего это сама. Не может сама пойти погулять с детьми, не может помочь на кухне, не может работать и даже сейчас дойти до ванной тоже не может сама… Характер бьёт под рёбрами в такт сердцу, а иначе Нина не объяснит свой опрометчивый поступок – самой добраться до ванной.       По не самым безопасным ступенькам вверх, хотя прекрасно знает, что нога начнёт болеть от нагрузки. В тот момент в Дубровской лидирует только «захотела – сделала, и не нужна мне помощь».       — Нина Дмитр… — голос парня замирает на полуслове, когда он видит женщину на лестнице, замечая как крепко та вцепилась в перила. — Нина Дмитриевна!..       То, что её решение было глупым, необдуманным и эмоциональным, она понимает в этот же момент. Когда видит взволнованное лицо Шурика и когда не без его помощи добирается до ванной комнаты. Не заходит в неё, остаётся в коридоре около двери, прислонившись к стене и задрав голову в бессмысленных попытках отдышаться.       Бессмысленных, потому что дышится сложно не из-за нехватки воздуха. А из-за собственной никчёмности.       Её пыл сдерживает Владимир. Он – её громоотвод. Не меньше. С ним ей удаётся мириться со своим положением, удаётся чувствовать себя не ущемлённой и не беспомощной. Чувствовать себя всё той же Ниной Дубровской, той же женщиной и даже любимой женщиной. Без него же мысли и сомнения мигом проникают в разум, таща за собой чемоданы, всех друзей и родственников, шумно и суетливо обживая новую территорию. Проникают и начинают активную деятельность, сводя её с ума тревогой.       Привыкла всё тащить на себе. Привыкла, что если она не сделает, то никто не сделает. Что если она не будет работать, то денег ей никто не даст. И с небес они не посыпятся. Привыкла, что если не она, то никто.       Полагаться на себя – вот чему её научил жизненный опыт и бывший муж, на которого – точно дура – велась раз за разом. Сложно отказываться от первой любви, от сильной любви, от любви, с которой действительно была счастлива. Отказываться, забывать и вычёркивать из своей жизни любовь, которая подарила двоих прекрасных детей.       Нине сложно понять, что забывать любовь её никто не просит. Что вычёркивают из жизни только людей, которые сами этого хотят и ничего не делают, чтобы остаться. Тех людей, которые только думают, что любят. И Нине именно сложно. Сложно, а не тяжело, ведь клубок мыслей на этот счёт запутан и связан узелками, распутать которые у неё нет сил.       Есть силы у Владимира. Поэтому сейчас Дубровская именно в его доме, опирается на его стену и рядом стоит его сын. Она уверенна, что с ними уютно и хорошо ей будет даже на краю света… Поэтому женщина идёт наперекор своей тревоге и характеру… Ведь остаётся в его доме, принимает помощь. Не без провалов, не без проблем… Но она старается и все это чувствуют.       — Давай я сбегаю за водой или лекарствами?.. — предлагает Шурик, скрестив руки на груди. Странно, что он к ней на «ты», а обращается по имени отчеству, но назвать её просто по имени не может… Не для неё это обычное обращение.       Ведь она выше.       — Нет… Спасибо, Шурик, — она фокусирует взгляд на парне, благодарно тому улыбаясь.       Они молчат какое-то время. Саша никуда не уходит, стоит рядом. И у Нины ломаются стены…       — Я здесь лишняя… — запустив руку в волосы, на выдохе говорит женщина. Она глубоко дышит и возвращает взгляд на парня, приложив ладонь к лицу. Холодная рука тут же охлаждает разгоряченную кожу. — Я вам мешаю…       Сашка не знает, что сказать в ответ и нужен ли ей ответ. Может быть, ей необходимо просто выговориться? Просто чтобы её выслушали?.. Он знает, что это такое, да и… Не зря же к нему в комнату постоянно прибегает Маня, чтобы тот просто стал её слушателем?       Нина воспринимает молчание призывом к действию и, глубоко вздохнув, начинает:       — Не должна я быть здесь, понимаешь? — молчит с минуту, тараня того взглядом, а после осматривается вокруг себя, поднимает руки, как бы указывая на всё, что её окружает, и наконец продолжает. — Всё это, Шурик… Эти стены, эти полы, эти люстры и вообще… У вас здесь столько места… А мне дышать тяжело…       Она врёт – дышать ей тяжело из-за себя самой. Из-за этой установки в голове – ей нельзя всего этого.       — Не моё это… Я здесь будто бы занимаю чужое место?.. — зачем-то пожимает плечами. Не уверена в том, что говорит, и в том, что чувствует.       Почему мне так сложно, когда я на пороге своего счастья?       Почему я просто не могу позволить себе быть счастливой?       — Ты понимаешь меня?.. — во все глаза смотрит она на мальчишку, потому что только с ним формирует такую связь. С ним и с его отцом.       С копиями друг друга.       Взгляд Шурика бегает по женщине, по огорченным чертам лица и по дрожащему подбородку. Мальчик хочет сказать ей, что она не права. Что несёт полный бред, ни одно слово которого никогда не будет являться правдой. Ведь она уже давно часть этой семьи. Выбранная его отцом, любимая им и принятая Маней. Даже Маней…       — Нина Дмитри…       Неужели, она никогда не замечает этого?       Парень замолкает, поочередно сжимая и разжимая кулаки. В нём такой рой эмоций поднимается, столько мыслей бьётся друг о друга, а никакого решения не формируется. Есть одно, такое маленькое и шаткое, но единственное и очень близкое сердцу… Вздохнув поглубже, Шурик решается:       — Мама…       Дубровская мигом поднимает голову, впиваясь взглядом в парнишку. Что он сейчас сказал? Как он её назвал?       — Ты… Такую чушь несёшь!.. — поднимает руку с сжатым кулаком и рассекает ей воздух, когда резко опускает вниз. — Как ты можешь думать, что ты лишняя? Как ты можешь думать, что не стала частью нашей семьи?.. Как можешь думать, что не стала нужна нам? — он молчит прежде, чем продолжить, — Нужна мне…       — Шурик, я… — куда-то вдруг и запал гнева с тягостью улетучивается. Совсем всё покидает её. Ни одной вещи в её голове не оставляет.       Он назвал её мамой.       — Я!… — подросток с силой сжимает кулаки, сглатывая, чтобы взять себя в руки. Продолжает он уже спокойней. — Я не могу утверждать, что всё это, — обводит руками вокруг себя, — твоё. Я не знаю, как ты жила до всего этого и какой была твоя жизнь, но она явно была не прекрасной, если ты можешь думать, что хорошие условия – это не твоё!       У Нины даже дар речи пропадает. Целиком и полностью, вообще весь… Перед ней стоит всего лишь подросток. Ещё наполовину ребёнок, совсем не окрепший человек, а затем он говорит, и она уверена в том, что слушает мудреца.       Шурик открывает ей глаза. Не даёт закопаться в жалости к себе. И она так благодарна ему за это, так сильно благодарна… Он пугается за неё, сильно пугается, что провоцирует его гнев, который он не прячет от неё. И правильно делает…       — Ты – часть нашей семьи. И ты никогда не встанешь на место нашей мамы, — чётко проговаривает парень, — Ты другая. Ты вообще абсолютно во всём другая… Но ты… — он снова замолкает и Нина видит, что он сдерживает порыв разрыдаться, — Мам, ты уже стала мне большим… Ты не заменила, ты привнесла новое.       И он так уверен в своих словах. Словно готов пойти в бой, чтобы отстоять их. Только чтобы она поняла.       И у Нины от такого глаза на мокром месте. Она не замечает, как начинает плакать, и не помнит, сколько стоит, обнявшись с Шуриком… Уверена, что проходит маленькая вечность.       Вечность, после которой уже никогда не будет «до».       Ведь, Шурик – её сын, а Нина – его мама.