Сердце труса - самое верное

Как гласит пословица, не можешь предотвратить — возглавь. Пожалуй, именно этим девизом руководствовался Питер, когда писал предупреждающую записку для Луни. Да, Петтигрю также беспокоился о благополучии своего недалёкого друга детства, — пожалуй, среди Мародёров именно оборотень был ближе всего к Питеру; ну не Джеймса же с Бродягой считать за «друзей», правильно? — а потому не хотел бы, чтобы Люпину прилетело неприятностей. За свою репутацию Ремус всегда переживал намного больше, чем за какие-либо физические увечья и даже за проблемы собственной повышенной пушистости. Собственно говоря, именно оборотничество и научило Люпина следить за тем, что и кто говорит рядом. И куда только эта черта делась, спрашивается? Складывалось впечатление, что мозги Люпину тупо перемагичили, и вместо умного оборотня получилось в итоге… ну, что-то, да получилось. Даже зная все резоны для написания письма и точно понимая, чего он хочет добиться таким ходом, Питер всё равно сомневался в правильности принятого решения. Ясно было, что Луни сразу же начнёт поисковую деятельность: раньше-то он думал, что Петтигрю мёртв. А тут оказывается, что реальность немного сложнее оборотневых представлений о ней, и вообще происходит что-то непонятное. И если Питер не мёртв, то, получается, и Сириус-то сидел ни за что, правильно? А вот неправильно. Питер заранее думал о том, что скажет Луни в своё оправдание, — потому что с нюхом оборотня рано или поздно Люпин таки найдёт Петтигрю на территории замка; тем более что не так уж и далеко двое бывших Мародёров находились друг от друга, — и тогда Питеру придётся много говорить. Очень много. Так много, что даже неприлично. В этом «много» была и хорошая сторона: Питер умел заговаривать зубы, когда ему это требовалось. А ещё он умел верить в то, что он говорит, так что у Люпина не было ни единого шанса «не поверить» откровениям своего старого друга. Люпин будет спрашивать, что же произошло той ночью, когда Питер «умер». И Петтигрю обязательно ему расскажет о том, как обезумевший Сириус гнался за ним; как швырнул Бомбардой и убил магглов, разрушив попутно улицу; как Питер отлетел в сторону и как его контузило; как он долгое время не могу прийти в себя и восстанавливался в маггловском хосписе; как, придя в себя, до того испугался возможного преследования со стороны Блека, что обратился крысой и тянул своё жалкое существование у добрых друзей из Ордена Феникса. Это он про Уизли, если что. Но потом, увидев маленькую, грустную Герту, вспомнив о ней, — потому что ты же сам о ней забыл, верно, Луни? Я же не один такой, верно, Луни?! — Питер решил сделать всё, что было в его силах и помочь девочке. Герте одной не справиться, особенно учитывая её ситуацию. Потому что Тёмный Лорд, Луни совершенно точно не умер! После этих слов в своём воображении Питер показывал оборотню Тёмную Метку, сохраняя при этом на лице очень сложное, мученическое выражение. А вот дальше картинка не складывалась: Люпин мог и напасть, завидев проклятую татуировку, даже не слушая про бывшие «шпионские подвиги» в стане врага, которые Питер себе придумал. Люпин мог и не напасть. Мог спокойно выслушать, кивнуть и, поверить. А мог, улыбаясь, связать Питера чарами, чтобы потом сдать тем же аврорам и освободить Бродягу. Вот это конечно был несомненно провал в идеальном плане Петтигрю. И теперь Питер мысленно строил предложения так и этак, пытаясь при этом выбрать, как бы ему заранее убедить Луни в своей несомненной полезности, крутости и приверженстве Делу Света — всё с больших букв, естественно. Проблема была в том, что не показать татуировку было нельзя. Люпин, в попытке обелить Сириуса в своих глазах, точно при личной встрече попытается узнать его точку зрения. Может попросить руки показать, к примеру — что тогда Сириус скажет, и догадываться не надо. «Пускай Хвост покажет свою руку, Луни — и ты всё сразу поймёшь!» Так что стоило заранее подстелить соломки и вывалить правду перед Люпином. Но только так, как это выгодно было для самого Петтигрю. Как бы там ни было, допускать разговора этих двоих нельзя ни в коем случае: на Луни у Питера, признаться, были большие планы; кто как не тёмная тварь сможет договориться с другими тёмными тварями? В анклаве той же стаи Сивого точно были какие-то полезные книжонки по тёмной магии. Питер помнил, как о них ещё сам Тёмный Лорд говорил. Лорд Волдеморт знал толк в темномагической литературе, с этим никто спорить не будет. Значит, нужен кто-то, кто вошёл бы в стаю и вынес оттуда полезную информацию… всё ради Герты, ясное дело; Питеру было даже немного жаль, что его проснувшаяся предприимчивость и гениальные планы направлены на благо другого человека, а не на него самого. С другой стороны, это же была Герта. Для неё можно было и постараться. Короче, сложно было с этим Люпином. Но в одном Питер был уверен: с оборотнем в союзниках будет намного проще, чем без. Да и в общем-то, к Луни у Питера сохранялось хорошее отношение… И для этого было нужно встретиться с оборотнем раньше Блека — только и всего. Тут, как говорится, кто первый встал — того и тапки. Кто первый расскажет свою версию событий, тот и будет молодцом в глазах Люпина. Если бы не татуировка, из-за которой приходилось выкручиваться… Питер строил свой зыбкий рассказ на общественном мнении: все вокруг знали его как героя, а Блека как злодея. На руку играло и происхождение Бродяги, — в самой фамилии Блеков была страсть к чёрной магии, вы разве не знали? — и жалкий вид самого Петтигрю, и склонность Сириуса к жестокости в разных проявлениях. Никого не удивила мысль, что Блек может быть последователем идей Тёмного Лорда; а вот от рохли-малыша-Питера такого никто и не ожидает. Эта идея и звучала-то абсурдно! Вот и куковал Сириус в Азкабане двенадцать лет. Если кто скажет, что это было «ни за что», то Питер с этим человеком спорить не будет. Всё равно ведь ты не сможешь рассказать в полной мере, каково это — жить рядом с вечно унижающим тебя породистым кобелём семь лет кряду. В то время, когда ты — всего лишь маленький облезлый крысёныш… Питер, может, и был жестоким человеком… однако он на самом деле считал, что каждый год, проведённый Сириусом в Азкабане, был заслужен Блеком сполна. Дементоры отравляли ему жизнь так же, как этот задира отравлял детские годы всем неумёхам и рохлям со своего выпуска; Питеру в первых рядах доставалось, пожалуй, не больше, чем другим. Но разве от этого легче? О чём мужчина умалчивал в своих монологах?.. ну… Да, Сириус не убивал Питера. Не убивал тех двенадцать магглов; Бомбарду бросил Петтигрю, и люди просто оказались случайными жертвами момента. Несмотря на то, что роковое заклинание сорвалось с палочки Питера, и Сириус оказывался вроде как «чистеньким», было кое-что, в чём Питер всё-таки обвинял Блека. В том, что он убил в Питере человечность, например. Год за годом убивал. Все семь лет. Стоя перед пыльным зеркалом в очередном заброшенном классе, Петтигрю проговаривал то, что он хотел сказать Лунатику. Обмануть оборотня всегда было сложнее, чем переубедить в чём-то обычного человека. Сама природа Луни работала на него, ничуть не облегчая задание Петтигрю. Приходилось отслеживать, как выглядит твоё лицо. Как ты дышишь в моменте. Что говоришь, какой у тебя тон. Приходилось мешать правду с вымыслом, чтобы всё казалось естественным. Чтобы дрожь в голосе, от которой Питер никак не мог избавиться, казалась проявлением страха перед Блеком, а не перед раскрытием. Чтобы всё выходило идеально настолько, что было неидеально. И, пока Питер говорил, говорил и говорил, повторяя одну и ту же историю на разные лады, у себя в голове он продолжал придумывать причины, почему Сириус Блек был настоящим злодеем в этой истории. Искать оправдания для собственных поступков — что может быть проще и легче? Оставалось только поверить в те доводы, которые ты придумал. Потому что без веры… — Это всё звучит как ничтожные оправдания, — Питер спрятал лицо в ладонях и зажмурился; перед глазами у него стоял Сириус, смеющийся от какой-то шутки Джеймса, и оттого выглядящий, словно задыхающаяся псина. — Какой бы правдой это всё ни было, оно всё равно звучит… — Довольно убедительно, несмотря на всё, что ты об этом думаешь. Питер вздрогнул и медленно поднял голову. Боясь оборачиваться, от протёр кусочек зеркала от толстого слоя пыли — и увидел, что за спиной у него стоит Люпин. Петтигрю думал, что во время этой встречи сердце у него уйдёт в пятки, однако этого не произошло. Медленно Питер перевёл взгляд на свою руку: даже в отражении было видно, что на коже наливается темнотой проклятая татуировка. Питер же «демонстрировал» рисунок воображаемому Люпину. И не только «воображаемому» — как оказалось. Словно в насмешку, на груди у Питера блестел золотой медальон Ордена Феникса. Вещицу приходилось таскать с собой постоянно: Петтигрю не знал, когда она могла понадобиться ему в следующий раз; да и не всегда у него было время, чтобы добежать до своих схронов за знаком Дамблдора. — Ты нашёл меня быстрее, чем я рассчитывал, — выдохнул Питер, поворачиваясь. Люпин кивнул и скрестил руки на груди. В пальцах у Луни не было палочки; хороший знак, потому что носил её Луни в кобуре на бедре и вынимал довольно долго. Значит, нападать не собирается… в ближайшие минуты. — Твой запах довольно сильно изменился за эти годы, — произнёс Луни, звуча так, будто они обсуждали погоду. — Пришлось поднапрячься, чтобы найти нужный след. Но ты мне сам его дал. — Герта? — Герта, Питер. Петтигрю неловко хмыкнул и отряхнул руки от налипшей пыли. — Я так понимаю, что ничего тебе рассказывать уже и не надо, да?.. — Да нет, почему же, — Люпин подтащил к себе стул беспалочковым заклинанием, смахнул пыль и уселся перед Петтигрю, закинув ногу на ногу. — Ты всё время останавливался на том моменте, где Герте нужна помощь. Вот об этом я бы точно послушал подробнее.