Слепая ярость

Холод пробрал в пути. У птичьего пугала, что ли, В долг попросить рукава?

Мацуо Басё.

🀃 🀃 🀃

Виски пронизывают десятки игл, затылок трещит, а мир теряет даже скудные оттенки серого. Санеми судорожно сглатывает, выискивая выход в непроглядной темноте. Шинадзугава уже готовится каяться перед Геньей: ни черта у него не вышло — потратил жалкие остатки собственной жизни на бесцельное блуждание, а последнюю миссию и вовсе провалил с треском. Вот он, прославленный Столп Ветра — без слез не взглянешь. — Безмозглый! Какой же безмозглый! — резкий голос рассеивает оглушительную тишину, и Санеми резко вырывают из холодных тисков пустоты. Он начинает различать слабые очертания: вздернутый нос и огромные прозрачные глаза — так близко, что собственное неровное болезненное дыхание может коснуться длинных дрожащих ресниц. Санеми не выдерживает: чихает и тут же давит глубокий стон. Касуми вливает в пересохшую глотку чуть теплую густую жидкость — в нос бьет запах омежника. Шинадзугава давится, заходится кашлем и едва не отключается. — Знаю. Больно. Но нужно выпить, — ведьма быстро вытирает мягкой салфеткой потрескавшиеся губы и снова подносит чашку. — Земля уже промерзла… как я тебя в такой закопаю? Санеми прикрывает глаза и через силу глотает отвар, не сводя глаз с лица колдуньи: растрепанная, осунувшаяся, бледнее обычного, но смотрит без злобы, и даже колкие слова слетают с языка неохотно. Посмотри на него так в первую встречу, быть может, знакомство сложилось иначе. Но сейчас мечнику плевать на спокойную заботу — теперь все по-другому. Нестройные мысли, пропитанные ароматом трав, наконец стихают, и он вновь проваливается в беспамятство. Но вопреки ожиданиям, его ждет не чистое небо и солнечные улыбки друзей. Сотканный из ядовитой дымки Ренгоку стоит над окровавленным телом Исао, филигранно орудуя клинком. Кузнец бьется в конвульсиях, стонет, и, наконец затихает. Призрак мрачного мучителя рассеивается. Шинадзугава подлетает к ещё дрожащему телу: пытается зажать глубокие раны, но Исао не реагирует. И когда Санеми опускает руки, старик неожиданно оживает: обезображенное до неузнаваемости лицо сводит безумная гримаса, в пустых глазницах пляшет адское пламя, а беззубый рот исторгает нечеловеческий вопль. «Убей! Останови!» Шинадзугава пытается вырваться из мертвой хватки, вымолвить хотя бы слово, но только судорожно глотает воздух. Просыпается Санеми в холодном поту на голом полу — сердце сжимается, а пальцы царапают гладкое дерево. Истребитель отползает к стеллажам, набитым порошками и растворами — со стены напротив на него смотрят набившие оскомину маски. Но не скалятся: под новым углом выглядят иначе, будто плачут, как мертвый Исао, моливший о помощи. Шинадзугава возвращается в кошмар — не помог… Никому. Ни во сне, ни наяву. Думать о чудовище, натянувшем лицо Ренгоку, физически больно, но Санеми заставляет себя раз за разом прокручивать в памяти зловещий образ: каждое движение, каждый нечеловеческий оскал, каждый завиток тумана, клубившегося под ногами. Нашарив в полутьме предусмотрительно оставленный Касуми стакан — чудом не упал, пока мечник метался в бреду — жадно пьет прохладную воду и возвращается на футон. Поплотнее кутается в одеяло и прикрывает глаза, молясь о тишине и покое хотя бы на пару мгновений. В кои-то веки боги прислушиваются и дарят глубокий пустой сон до заката. Касуми приходит с сумраком. Аккуратно садится рядом и протягивает дымящуюся чашку. — Глупец! Безответственный идиот! — цедит она, размешивая второй раствор. — И как ты с такими мозгами до Столпа дорос?! Как вообще умудрился выжить?! Санеми упорно молчит: о недовольной ведьме старается думать в последнюю очередь, но слова нет-нет, да проникают в голову. Как дорос? Как выжил? И захоти ответить вслух — не сможет, не в силах. Сколько ни топи горькие воспоминания в рисовой водке, те рано или поздно всплывают на поверхности, кружат нечеткими отражениями, возвращают в прошлое. Дорос, потому что лучший друг пожертвовал собой в схватке с Луной. Выжил, потому что родной брат отдал последний вздох в Крепости. Все его существование — дорога по трупам: ненавистных и любимых. «Ренгоку…» Глаза застилает непроглядная пелена. Такого не испытывал давно: будто вернулся на три года назад, с головой погрузился в горячую кровь, ослеп и оглох от ярости. В руки возвращаются силы, и Шинадзугава резко хватает ведьму за горло — словно в забытьи, притягивает к себе и сжимает, чувствуя пульсацию чужой жизни под тонкой кожей. Кровь стучит в ушах, голова кружится, но он не позволяет себе разжать пальцы. — Ты расскажешь мне все, что знаешь о том существе, — рычит он, ощущая как собственное сердце бешено заходится под ребрами. — Мне плевать, твое это дело или нет. Ведьма вырывается, впивается ногтями в покрытую шрамами руку, пытаясь ослабить хватку. Впустую. Тяжелая заколка с глухим стуком падает на пол, длинные волосы волнами разлетаются по сторонам, а кимоно хрустит складками. Шинадзугава неожиданно вспоминает, что ночью колдунья склонялась над ним в одной юкате. Истребитель спешно отводит глаза, понимая, что совсем недавно наблюдал вместо вышитого журавля тонкие ключицы. Гонит непрошеные мысли, концентрируясь на простой и понятной, знакомой боли, но пальцы без предупреждения перестают слушаться и разжимаются. — Пошел вон… — хрипит ведьма, судорожно растирая шею. — Неблагодарный кусок истребителя… Все вы… самодовольные. Раз убивали демонов, то каждый на этом свете вам обязан? Нет… Убирайся. Тяжело дыша, она поднимается. Прожигает полным презрения взглядом, и, цепляясь за полки, покидает комнату. Спустя пару мгновений из коридора доносится грохот седзи. Шинадзугава недвижно сидит на мокром от разлитых настоек футоне. Омежник бьет в нос, выводя из транса, и Санеми растерянно оглядывается по сторонам, медленно осознавая, что именно натворил в порыве слепой ярости. Моргнув раз, другой, третий, рушится вниз и вновь теряет связь с реальностью. Касуми наверняка перережет ему горло, пока он будет валяться без сознания. И Шинадзугава не станет ее винить.

🀃 🀃 🀃

Просыпается Санеми там же, где отключился. Задумчиво почесывает затылок, силясь понять, когда умудрился навести такой беспорядок. Картина складывается не сразу. Поглощенное туманом поле, чудовище с лицом Ренгоку, снег у крыльца Касуми, горькие отвары… Одно за другим, воспоминания прожигают дыры в груди. Кошмар, беспокойный взгляд прозрачных глаз, тонкая шея, сжатая в грубых пальцах… Шинадзугава лихорадочно дергает волосы — вместе с ними пытается вырвать и ночные события. Моменты, когда он искренне ненавидел самого себя, не были редкостью, но подобного отвращения давно не испытывал. Санеми жмурится и медленно поднимается, принимая каждый толчок слепящей боли во всем теле — заслужил. В дальней комнате, где по вечерам скрывалась Касуми, не был ни разу: каждый шаг дается с трудом, и дело не в тяжести движений — страшно почти так же, как на том поле. — Касуми… — осторожно простукивая тонкую створку, едва ли не шепчет осипшим от волнения голосом. — Ты здесь? Простояв у седзи добрых пять минут, сползает по стене на пол. Вслушивается в тишину, рассчитывая уловить дыхание по ту сторону, но ничего не выходит. Взгляд блуждает по рукам, еще недавно сжимавшим шею колдуньи. Однажды проснулся в чьем-то темном хлеву — ночи не помнил, а потому просто вышел в рассветную серость. Деревушка была маленькой, но не бедной — местные разводили то ли коз редкой породы, то ли еще какую полезную живность. Спокойно вышагивая в сторону идзакая, прикидывал, сколько сможет выпить на пустой желудок до того, как приготовят еду. Но ступить на порог так и не смог: представшая картина мигом вытравила и сон и похмелье: трясущимися руками хлипкий хозяин отжимал с тряпки смешанную с кровью воду. Взгляд пробежался по развороченному крыльцу, осколкам стекла, следам катаны на столбиках под козырьком… — Пожалуйста, не трогай меня! — заметив мечника, хозяин вжался в мокрые доски, едва не пробив те лбом. — У меня двое маленьких дочерей, а жена умерла. Не оставляй детей сиротами! — Я кого-то ранил? — Шинадзугава не знает, на кой черт задает вопрос, ответ на который знает и сам. — Скольких? — Одному обе руки сломал, другого без глаза оставил… — бормочет мужчина, избегая смотреть на чужака. — Я не стану свидетельствовать, только прошу — не убивай… Так и не услышав ответа, перепуганный местный решается поднять голову — страшный путник исчез так же неожиданно, как и появился. — Знаешь, я никогда не ценил чужую жизнь… — Санеми смотрит на закрытые двери, но видит только тяжелое осеннее небо, которое запомнил так же хорошо, как и страх в затравленных глазах того несчастного. — Странно, да? Я же посвятил себя защите людей… Но никогда не дрался за них… Дрался против демонов. И мне всегда казалось, что этого достаточно. Этого должно быть достаточно, понимаешь? Какая разница, что движет — стремление спасти или желание убить, если результат один и тот же? Но она есть. Я не сразу осознал, а когда осознал — было поздно. Шинадзугава прикрывает глаза, гоня от себя тот самый кровавый рассвет, первый луч которого упал на обезображенный труп матери, распадавшийся прахом. Как начал, так и закончил: с пеплом любимого человека в руках. — Никогда не поздно. — Касуми раздвигает седзи, и Шинадзугава прячет крик в ладони: на бледной шее сигнальными огнями расплываются уродливые синяки. Ведьма смотрит на него сверху вниз, совсем как в первый раз. Вот только в прозрачных глазах сквозит не раздражение, а усталость. — Поднимайся, я хочу есть. Санеми ни черта не понимает, но встает и, как завороженный, следует в кухню. Колдунья придирчиво рассматривает продукты, нарезает рыбу, промывает рис, а он не может двинуться с места: только смотрит, не в силах найти подходящие слова. — Что замер? Помогай. — Касуми недовольно кивает на овощи. — Или только демонов резать да женщин душить умеешь? Шинадзугава спешно встает за стол и берет нож: аккуратно шинкует, украдкой косясь на ничего не выражающее лицо Касуми — разум отказывается принимать происходящее. Хочется пробраться под тяжелую копну волос, проникнуть в мысли и понять, что именно движет этой странной девушкой: то взрывается из-за пустяка, то спокойно готовит рядом с тем, кто едва её не убил. Еда сегодня особенно хороша: вдвоем готовить и быстрее, и проще, но Санеми кусок в горло не лезет. Мечник не может отвести взгляд от покрытой темными синяками шеи напротив. — Красивые? — Касуми проводит пальцем по россыпи пятен. — Никогда не любила бусы, но эти хороши. — Прости… — выдавливает из себя Шинадзугава, наконец решившись посмотреть глаза в глаза. — Стыдно? — щурится колдунья, разглядывая мечника. — Это хорошо. Это правильно. Вот только я никак не могу взять в толк… — Аккуратно отложив палочки, она придвигается чуть ближе и понижает голос: — Какого черта ты все еще здесь? Из Санеми выходит весь воздух: дрожащий от ярости голос оглушает, а взгляд режет острым лезвием. Касуми смотрит неотрывно, проникает внутрь, заставляя сердце замереть. И впервые он чувствует её ауру — мощную, давящую, темную, почти осязаемую. У простого человека такой быть не может, вот только она кто угодно, только не простой человек. Ночью Шинадзугава показал ей настоящего себя, и сейчас она отвечает тем же. — Мне нужны ответы, — маски сняты, и Санеми говорит прямо: — Я должен знать, что видел. — Неужели? — Усмехается Касуми, возвращаясь к чаю. — И это настолько важно, что ты посмел сжать мою шею? — Да. — Он больше не сомневается в себе: поступок был непростителен, но необходим. И ведьма только что это подтвердила. — Существо, появившееся в тумане, выглядит точь-в-точь как мой погибший товарищ. В первый раз я не захотел верить собственным глазам, но теперь сомнений не осталось. Я не хочу причинять тебе боль, но сделаю это снова, если придется. — Он был твоим другом? — Ведьма вновь резко меняется: смотрит серьезно, внимательно. — Да. Его звали Кеджуро Ренгоку. Он был Пламенным Столпом… — Санеми печально улыбается своему чайному отражению. — Он погиб, защищая людей. Всегда только защищал… — Жаль, что это случилось с твоим товарищем, — колдунья неожиданно опускает глаза. — Но ты ничего не исправишь. — Ты не поняла, — качает головой мечник. — Это не может быть Ренгоку. Кеджуро мертв. И даже воскресни, он никогда не навредит людям. — Не навредит. Он их просто уничтожит. — Касуми поднимается и стремительно выходит наружу — так быстро, что даже не заботится о ставшей более заметной хромоте. Санеми ошалело смотрит перед собой и, недолго думая, бросается следом. Она стоит на краю широкой террасы, с тоской созерцая утреннюю гору. Пальцы крутят темный локон, а губы сжимаются тонкой линией. — Что ты имеешь в виду? — терпение Шинадзугавы подходит к концу, и он крепко сжимает её плечо, вынуждая повернуться лицом. — Говори. Касуми не пытается высвободиться: лишь смотрит, словно решает, выдержит ли он ответ. И когда Санеми уже начинает казаться, что их разговор обречен, колдунья выдает на выдохе: — Горё. — Кого? — Шинадзугава отпускает её руку, неосознанно отшатываясь в сторону. — Твой друг стал призраком. Могущественным. Неуязвимым. И мстительным. Пока он только просыпается, но когда наберет силу… Горё сможет поднимать мертвецов, спускать с неба гром и молнию. Топить и жечь землю. — Нет… — Санеми отказывается слушать, закрывает уши и отступает назад. — Невозможно. Он ушел с миром. Ему некому и не за что мстить. — Ты просил ответ. Ты его получил. Твой друг вернулся мстить этому гнилому миру. И ничто его не остановит. — Касуми вновь поджимает губы и скрывается в доме, оставляя истребителя наедине с горой и горем. Шинадзугава отрешенно смотрит на покрытый снежной шапкой лес. Мир вокруг ничуть не изменился: те же деревья, тяжелые зимние облака, слабое едва угадывающееся солнце и редкие птицы. Выйди на улицу вчера — увидел бы то же самое, но сегодня все иначе. Мир вокруг не изменился, но его собственный — рухнул. — Я — Кеджуро Ренгоку! Рад познакомиться со всеми вами! — новый Столп приветливо улыбался, смотря на товарищей. — Уверяю, я приложу все усилия, чтобы принести как можно больше пользы и внести вклад в наше общее дело! Узуй радостно хлопал новенького по плечу, Химеджима возносил молитву-благословение, Игуро задумчиво поглаживал свою чертову змеюку. Томиока по своему обыкновению бросил ничего не выражающий взгляд издалека и исчез. Сам Шинадзугава, склонив голову набок, рассматривал этого чокнутого новичка: со смерти Канаэ не прошло и месяца, а Убуяшики уже нашел ей замену — оперативно, ничего не скажешь. Еще немного понаблюдав за спектаклем, Санеми сплюнул и отвернулся. Как скоро заменят и Столпа Ветра, если он однажды не справится с миссией? Какого радостного кретина поставят на его место? — Позволь выразить восхищение! — Ренкогу подошел ближе и склонил голову. — Я наслышан о твоих успехах! То, как ты в одиночку зачистил целое гнездо в Судзаке, поражает! Надеюсь, однажды мне доведется сражаться с тобой плечом к плечу! — Не доведется, — сквозь зубы процедил Санеми. — Я работаю один. Вопреки ожиданиям Кеджуро ничуть не обиделся — только продолжил улыбаться до тошноты искренне и открыто. Терпение Шинадзугавы подошло к концу, и он последовал примеру Томиоки — молча покинул этот праздник жизни. На выходе, сам не понимая, на кой черт, обернулся: Ренгоку стоял на том же месте… с тем же невыносимо светлым лицом. Санеми мысленно кивнул сам себе. Сомнений не осталось — они никогда не поладят. В первые полгода успешно избегал новичка, но в один особенно скверный день чертова птица принесла на черных крыльях приказ, ослушаться которого он не имел права. На границе территории, перешедшей Пламенному Столпу от Кочо, завелась какая-то особенно живучая тварь. У Шинадзугавы, так неудачно оказавшегося поблизости, просто не было выбора — отказ помочь людям Канаэ бы не оценила. Когда хмурый истребитель пришел к месту встречи, на душе стало еще гаже — удобно пристроившийся в тени сакуры Ренгоку уже ждал его, что-то читая. — Здравствуй, Санеми Шинадзугава! Я рад, что сегодня мы вместе будем сражаться за людей! — заметив приближение мечника, Кеджуро споро поднялся, пряча в карман книжку. — Демона, которого мы должны уничтожить, последний раз видели в заброшенной деревне за тем холмом. Шинадзугава не удостоил напарника даже кивком — только оценил расстояние и сорвался на бег: если не тратить время на пустой треп, успеет как раз к заходу солнца. На удивление, Ренгоку не отстал. Напротив, развил удивительную прыть, порой даже обгоняя Столпа Ветра, уступающего в скорости разве только Химеджиме и Томиоке. Демон не скрывался — вальяжно восседал на горе трупов: торговцам, решившим проехать по этой дороге, Санеми уже не помощник. Но он мог исполосовать мерзкую тварь, рассечь на сотни вопящих кусков, насадить уродливую башку на острие клинка и с наслаждением наблюдать как ветер рассеет прах. — Ты убил людей и поплатишься жизнью. — Изменившийся до неузнаваемости голос заставил Шинадзугаву обернуться: от того Ренгоку, которого он запомнил на собрании Столпов, ни осталось и следа. В глазах мечника плясал не теплый огонек — искрило пламя, пожирающее все на своем пути. Шинадзугава задумчиво посмотрел на безупречную боевую стойку, развевающиеся на ночном ветру яркие волосы... и неожиданно ухмыльнулся: Канаэ была бы не против такой замены. Как расправились с демоном, Санеми не запомнил. Помнил только точные движения, фонтаны крови и безобразный визг демона. Урод был силен, но против Столпов продержался лишь несколько позорных минут. Брезгливо смахнув остатки зловонной плоти с клинка, Шинадзугава покосился на напарника — тот уже привел себя в порядок и внимательно рассматривал развороченное поле боя. — Еще кого-то ждешь? — нахмурился Санеми: схватка окончена, и поведение Пламенного Столпа вновь стало до одури странным. — Нам нужно найти лопаты, — невозмутимо ответил Ренгоку. — И похоронить людей. Из Шинадзугавы вышел весь воздух: замешательство, ярость, обида, стыд — все смешалось. Почему он, прославленный Столп Ветра, никогда не задумывался о подобном, предпочитая считать, что всю грязную работу сделают какуши? Вот это да… А зеленый новичок тем временем вернулся с парой инструментов из обветшалого сарая, снял свое белоснежное хаори с необычным подолом и молча принялся копать. Каждое спокойное движение говорило о том, что подобная работа для него так же естественна, как и отсечение демонических голов. Пропыхтев что-то неразборчивое себе под нос, Санеми подхватил лежащую рядом лопату и вогнал в сырую землю. Они закончили с рассветом и молча разошлись в разные стороны. Так Пламенный Столп Кеджуро Ренгоку стал единственным, с кем Столп Ветра Санеми Шинадзугава без вопросов соглашался на общие миссии. Так Кеджуро и Санеми стали товарищами. И были ими до тех пор, пока Шинадзугава не услышал тот резкий птичий крик над головой. — Поднимайся, — голос Касуми выводит из транса, и Шинадзугава с удивлением осознает, что мир уже накрыли сумерки: даже не заметил, что просидел на крыльце весь день. — Не могу, — руки и ноги не слушаются, и Санеми опускает глаза. — Я лечила тебя не для того, чтобы ты здесь околел, — холодно замечает колдунья. — Вставай. Но он только качает головой и отворачивается в надежде, что она сделает именно это — оставит его замерзать под снегом. Минуты тянутся одна за другой, а зимний ветер воет, скитаясь по уснувшему лесу. Неожиданно Шинадзугава чувствует тепло — Касуми молча садится рядом и обращает взгляд на темную гору, пряча пальцы в рукавах кимоно. Санеми дергается, дрожит пуще прежнего и быстрым движением смахивает с замерзшей щеки невесть откуда взявшуюся соленую каплю. Отрешенно смотрит на влагу на кончиках пальцев и тут же замирает: ведьма накрывает грубую озябшую ладонь своей — мягкой, теплой. И Шинадзугава вновь отворачивается, сглатывая подступивший к горлу ком.