Незнакомцы

***

      С момента того разговора о прекрасном Фукудо уже вторую неделю не пытался заговаривать с ней. Он придумал себе новое развлечение: теперь они уходили из парка всегда вместе. Он целенаправленно дожидался, пока она закончит рисовать, соберется, встанет и уйдет. После чего вставал и шел следом чуть поодаль.       Девушка, конечно, заметила этот его странный маневр, но решила не придавать ему такого уж большого значения, тем более, что он провожал ее только до спуска в метро, а там она скрывалась в подземке, а он шел дальше по улице. Ей больше не хотелось с ним разговаривать, он перевернул и вывернул наизнанку ее представление о прекрасном, возможно, сам того не желая.       Сора не хотела задумываться над его словами. Но, как-то разбирая вечером чехол из-под мольберта, она нашла там листок бумаги с набросками манги. Тот самый, который он кинул в нее перед первым разговором.       Разглядывая ровные линии, она, сама того не желая, вновь оказывалась на той аллее, вновь слышала его голос, видела внимательный взгляд серых глаз, в которых таилась насмешка и едва уловимая серьезность. Напряженные линии его тела, вынужденного рисовать в неудобной позе. Она столько раз на него смотрела, что теперь могла нарисовать с закрытыми глазами до мельчайшей детали. Образ своего прекрасного незнакомца, которого ей так не хотелось подпускать, понимать и... отпускать.       Отрицать дальше тот факт, что она им заинтересована, было глупо. Его молчаливое присутствие было более желаемо для нее, чем разговоры сотни людей вокруг.       Фукудо же был занят мыслями другого толка. Та глава манги, которую он чуть не потерял в парке, была опубликована, а редактор журнала и его подхалимы-рецензенты в один голос заявили, что в задних планах Фукудо Шинто появилась душа. Сидя в баре, он при тусклой лампе сравнивал страницы, нарисованные им, и страницы, доведенные до ума художницей из парка. Никакой принципиальной разницы.       «Появилась душа», — усмехнулся светловолосый и убрал рисунки в пластиковую папку, — «а существует ли она, душа? Может, так, просто пустые слова…»       А если душа и существует, то судя по всему, она есть у нее, его незнакомки, его художницы, но не у него. Она мечтает о прекрасном, а он довольствуется земным. Небо и земля. Теплая весна и угрюмая осень. Яркость и контраст. То, что идет рука об руку, но так сложно сочетается.       Ему просто необходимо было увидеть ее, но она уже неделю не появлялась в парке. Возможно, во всем виновата погода, ведь лето заканчивалось, и сидеть на улице было уже не так приятно, как раньше, но он, несмотря на погоду, все равно продолжал ходить в парк. Он все еще надеялся ее увидеть.

***

      Уже неделю как она работала в студии, здоровье не особо позволяло ей выходить в столь прохладную погоду на улицу. Да и заболеть сейчас было бы крайне несподручно.       Проходя мимо ларька с журналами, она заметила знакомый рисунок и, не удержавшись, купила мангу, впервые в своей жизни. Сидя в метро, она задумчиво листала страницы, вчитываясь в чужие, грубые и циничные рассуждения о жизни. Закрыв книжечку, она вновь скользнула взглядом по обложке.       Она уже видела название этой манги в журнале, который читала с утра. Там это произведение упоминали, как весьма многообещающее, и в топе новых сериалов оно находилось на четвертом месте, что довольно почетно в безумном мире создателей манги и ранобэ.       Взгляд брюнетки зацепился за имя автора и его фотографию на обороте: «Фукудо Шинто, интересно, это твое настоящее имя или псевдоним?»

***

      Неделя, как он перестал ходить в парк. Его манга пошла нарасхват, и редактор настоял на том, чтобы Фукудо работал в студии. Хотя всей душой он рвался на аллею. Ему хотелось увидеть свою художницу, рассказать ей о своем успехе. Он понимал, что, скорее всего, увидев ее, просто промолчит.       Ему не хотелось ее спугнуть это хрупкое зарождающееся доверие незнакомых людей, которые даже поговорить толком не могут.       Фукудо боялся, что она уже забыла о нем, и пытался заставить себя забыть о ней. Но чем больше он старался, тем чаще вспоминал свою художницу.       В тот день редактор настоял на том, чтобы Шинто посетил выставку современного искусства, на которой помимо унылой мазни «настоящих художников» оценивали еще и художников-мангак. Последних, к великому сожалению живописцев, тоже нынче прировняли к современному искусству.       Одетый в серый костюм, Фукудо, с волосами, собранными в хвост, чувствовал себя неуютно в толпе педантов, которые фланировали по залу между картин, жеманно попивая чаек или минералку.       Однако стоило его редактору затеряться в толпе, как светловолосый тут же ослабил галстук, цапнул со стола бутылку с шампанским и уселся на скамеечку в самом дальнем углу выставочного зала, куда почти никто не заходил. Душевное равновесие было относительно восстановлено, уж тут-то его точно никто не тронет и не потащит смотреть очередной дурацкий натюрморт, состоящий из квадратных яблок и прямоугольных груш, заставляя фальшиво восторгаться очередным художником-недоумком, мнящим себя гением.       Когда шампанского в бутылке осталось на донышке, а батарейка в телефоне села, отказываясь дальше потакать ему в желании играть в пакмена, ему пришлось волей-неволей уделить внимание окружающей его обстановке. Фукудо скользнул взглядом по картине напротив и почувствовал себя слепцом.       До боли в груди знакомая аллея, скамейка и светловолосый мужчина в шапке, склонившийся над разложенными по лавочке листами. Плавные изгибы, тени, аккуратная и очень четкая прорисовка деталей, художник даже заприметил и нарисовал маленький, едва заметный шрамик под глазом. Казалось, что еще немного, и изображенный там мужчина повернет голову и, усмехнувшись, сойдет с картины в зал, дабы посрамить безвкусные, неживые натюрморты и портреты.       Сколько же времени надо было смотреть на человека, чтобы так точно передать его внешность и вложить в нее характер? Определенно тот, кто создал это полотно, был гением своего дела.       Светловолосый прищурился, пытаясь прочитать имя художника, но разглядеть что-либо у него не получилось, пришлось встать и подойти ближе.       «Сора Кайджо. Мой незнакомец», — прочитал он и вновь поднял взгляд на картину.       — Мой незнакомец, — произнес он вслух, как бы пробуя слова на вкус, оценивая их вес, имевший ценность, возможно, только для него.       — Вам нравится?       Он не стал оборачиваться, про себя усмехаясь тому, что он-то узнал ее по голосу, а вот узнала ли она его? Этот вопрос ему пока что пришлось оставить открытым.       — Нравится ли мне эта работа? — нарочито равнодушным тоном отозвался он. — Она не лишена определенно шарма, даже сказал бы, что она идеальна, но только благодаря мужчине, изображенному на ней.       — Почему Вы так думаете? — в ее голосе послышалось удивление и тень легкого недовольства. Он с облегчением понял, узнала, иначе бы не подошла и не заговорила.       — Потому что он Ваш незнакомец, — Фукудо с замиранием сердца отсчитывал тихий стук каблуков. Девушка встала справа от него и посмотрела на картину.       — Я думаю, что он портит мою работу, — вздохнула Сора и привычно поправила очки, — его циничность не вписывается в спокойствие пейзажа.       — Вы считаете, что его циничность просвечивается сквозь ангельскую оболочку, созданную вашей талантливой кистью?       — Талантлива не кисть, а тот, кто ее держит, — она повернулась к нему, — поздравляю.       — С чем же? — Фукудо тоже развернулся к художнице, чуть ли не впервые оказываясь настолько близко к ней.       Карие глаза смотрели из-под очков устало, но с оттенком гордости и нежности за проделанную работу. Она была одета не так, как обычно, не как он привык. Никаких следов краски на руках и лице, легкий макияж и деловой костюм, а вместо привычных кед - элегантные лодочки на невысоком каблуке.       — С выпуском первых глав твоего собственного сериала, ты ведь этого хотел.       — Ах, ну да, спасибо.       Они некоторое время молча стояли друг напротив друга. Фукудо во все глаза разглядывал художницу, а она разглядывала его ботинки, не решаясь поднять взгляд.       — Твоя картина, по-твоему, она прекрасна, ты добралась до своего тупика? — наконец, решился он задать вопрос.       Девушка молча развернулась, явно намереваясь сбежать от ответа, но он аккуратно схватил ее за локоть, удерживая. Это не парк, тут ей не удастся так легко от него сбежать. Разве он так жаждал этой встречи, чтобы просто отпустить ее тогда, когда ее вздумается уйти?       Внимания… он очень хотел ее внимания. И следов краски на лице. Растрепанных ветром волос. И молчания… той самой тишины, которая их объединила.       Но единственный способ заставить ее обратить на него свое внимание, заставить ее быть чуть более живой - это надавить на ее непонимание.       — Что тебе сейчас нужно? — Сора, хоть и остановилась, но смотрела все равно в сторону.       Куда угодно, только на него. Хотя от его пусть и бесцеремонного прикосновения сердце упало в пятки и оттуда отчаянно сигналило о том, что еще немного, и оно прожжет дырки в обуви и провалится в подвал здания. Неловкость, что ему ответить? Что сказать, когда так хочется промолчать и просто прижаться. Зачем? Да разве нужны какие-то объяснения? Разве нужны слова, чтобы выразить то, что рождалось в тишине? Неужели привязанность обязательно нужно облекать в доступные слуху формы?       Фукудо провел пальцами вдоль ее руки и, накрыв маленькую ладонь, крепко сжал.       Как же мне показать тебе, насколько мне важно твое молчание? Как я наслаждаюсь этой тишиной, которую в каждую секунду могу разрушить, ворвавшись в твою хрупкую крепость, которую ты имела неосторожность выстроить на той же аллее, что и я?       Сора, наконец, набравшись решимости, взглянула в его глаза. Серые глаза, цвета хмурого неба, которое вот-вот разразится грозой. Она так привыкла к их серьезности, когда он работал в парке, к насмешке, когда он пытался с ней говорить, и к легкой грусти, когда они молчали. Сколько раз за прошедшее с их первой встречи время она разглядывала его, надеясь, что он этого не замечает. Как грустила, разглядывая его рисунок, лежавший у нее на столе, как молчаливое напоминание о ее незнакомце.       — Я считаю, что эта картина прекрасна, — наконец, произнесла девушка, — но она не является вершиной моих возможностей.       — Не приняла мое мнение о том, что прекрасное — это тупик?       Глупость, какая глупость. Неужели он так и не сможет сказать ничего другого, давя на то, что она никогда не поймет? Неужели они так и будут молчать? А может, просто разойдутся и больше никогда не встретятся? Больше никогда не смогут вместе помолчать?       — Я не считаю твое мнение истиной в последней инстанции, но к сведению приняла, — девушка чуть сжала его ладонь, все еще держащую ее.       — Ничего страшного, моего несовершенства хватит на нас обоих, — облегченно усмехнулся он, вновь становясь самим собой.