Я не знаю...

Рейнольд просто не знает, как ему быть. Дать чёткий ответ он не мог. Однако ледяной ужас держал его за горло.

***

Утро ничем не отличалось от обычного. Пошатался по поместью, не найдя себе занятий – отец и старший брат заняты; после завтрака прошёл всего час, так что на тренировку тоже не пойдёшь; посещение клуба аристократов также не вызывало энтузиазма. Невольно вспомнив о героине обсуждения последнего такого собрания, Рейнольд на минуту задумался и пошёл вверх по лестнице. С самого момента прибытия сюда «фальшивки» младший Эккарт возненавидел её. Непонятно кого больше – её, осмелевшую уговорить отца забрать её с собой, отца, который повёлся на это и дал какой-то простолюдинке фамилию Эккарт, на Деррека, который всего за несколько минут его отсутствия умудрился потерять Ивонн, или… Или на себя. За то, что не остался там, не уберёг сестрёнку, за то, что ещё раньше не уговорил её остаться дома, а не идти на этот чёртов фестиваль… Фестиваль… Рейнольд всё ещё помнил тот день. Последний день фестиваля, год спустя потери их Ивонн. Он поднимался на чердак, дабы спрятаться от родных и просто побыть в одиночестве. Но когда он пришёл и замер перед дверьми, увидев так Пенелопу, то услышал: – Молю, пусть Ивонн никогда не вернётся в этот дом. Нет, пусть лучше она навсегда исчезнет или умрёт. Младший Эккарт не помнил, как добрался до своей комнаты. Зато отлично помнит это чувство, пригвоздившее его к полу в те секунды, когда он слушал эти гадкие, бесчувственные слова. Это чувство, схватившее его за глотку своими обжигающе горячими пальцами. Это чувство, заставляющего его дрожать от ярости. Н е н а в и с т ь . С громким криком Рейнольд перевернул столик. На всю комнату послышался звон посуды и треск ломающегося дерева. По рукам с царапин текла кровь. Но ему было глубоко и откровенно наплевать. – НЕНАВИЖУ!!! – от воплей и подступающих рыданий, которые он отчаянно старался заглушить, голос срывался, и мальчишка пнул стоявший стул. – НЕНАВИЖУ-У-У-У!!! Этот поступок он не собирался прощать. И при первой же возможности подкинул мерзавке ожерелье Ивонн, чтобы обвинить её в краже. Лишь бы хоть как-то испортить жизнь этой дряни, возомнившей себя герцогиней, принцессой наравне с их ангельской сестрой. Помотав головой, младший сын герцога направился в комнаты к «фальшивке». Скорее всего, она опять закатит скандал и начнёт вопить на ни в чём не повинную личную горничную, а он посмотрит на это. И, возможно, поможет служанке. Однако жизнь на то и жизнь, чтобы отличаться от фантазий. Привычно зайдя без стука, Рейнольд внезапно видит совсем другую картину. Перед «сестрой» стоят тарелки с едой, которая куда больше походила на помои, которые не стал бы есть даже собаки. Заплесневелый хлеб, суп, кажется, из половой тряпки, в который накидали камешков, и затхлая вода. От такого амбре к горлу подкатила тошнота. «Какого...?» По лицу Пенелопы – впервые в мыслях он называет её по имени – текли слёзы. Что потрясло его куда больше – девушка выглядела откровенно замученной и уставшей, словно не бездельничала в своей комнате, а упорно трудилась весь день. Рейнольд как бы со стороны слышит, как кричит на личную служанку герцогини, её жалкий лепет в попытке оправданий и свой громкий и ледяной голос, приказывающий страже увести эту дрянь, посмевшую подать такую еду своей госпоже. В его жилах кипит кровь, а внутри кипело желание взять эту тарелку и кинуть её горничной в лицо. Но и тут шевельнулся червячок сомнения. Почему Пенелопа просто плакала? Почему не закатила истерику, как обычно? – Эй… – он абсолютно не знал, что сказать. Они с «сестрой» ни разу не общались нормально, только ругались. И как подобрать нужные слова утешения? Зачем вообще утешать её? Девушка подняла на него взгляд, заставив «брата» ужаснуться. Лицо белее, чем у призрака, под глазами мешки, удручающие картину ещё сильнее, по щекам льются слёзы, а больше пугают глаза – этот взгляд, замученный, уставший, полный боли и отчаяния, но в то же время смирившийся и обречённый. Словно подобное происходило уже не в первый раз. В первый раз ли? Пенелопа не выдерживает, и, прижавшись к ошарашенному брату, откровенно плачет, кричит, захлёбывается слезами. Сквозь рыдания он разбирает, что она говорит о том, что она знает, что в этом доме она не более, чем «фальшивка» и «дрянь», что здесь её ненавидят, что бы она не делала; что уже шесть лет происходит подобное обращение и она не может ничего сделать – стоит пожаловаться, и Деррек садит её на домашний арест; что даже в обеды с семьёй не может поесть, ведь слуги кладут ей детские приборы, либо так смешивают специи, что есть и пить невозможно; что её собственная горничная колит её иглой по утрам; что она даже не знала о пропаже Ивонн, когда соглашалась на предложение герцога, и просто хотела крышу над головой, теплую постель и еду. Пожалуйста, брат, помоги мне. Я уже не могу. Находящийся в глубоком шоке Рейнольд не знал, что и делать, что сказать. Шесть лет? Это всё правда продолжается шесть лет? Слуги издеваются над ней? Личная горничная колит иглой? – Покажи руку, – голос юноши хрипит. Рыдающая Пенелопа протягивает ему правую руку. Он смотрит на синяки, оставленные на бледной коже. Неужели, это правда? А может она сама? Рейнольд мотает головой. Нет. «Сестренка» была, конечно, той ещё истеричкой, но не мазохисткой. И для привлечения внимании семьи избрала бы другой способ. Внутри раздирает неприятное чувство вины. Посмотри, это всё ты виноват. – Брат… Пожалуйста, не бросай меня… – умоляюще просит девушка. Первое желание Эккарта – отказать, но он не может избавиться от стойкого чувства, что если он скажет «нет», то произойдёт что-то непоправимое. Ужасное. Возможно, даже Пенелопа покончит с собой. Как бы он не ненавидел её, он не хотел этого. Не хотел, чтобы она так страдала, не хотел, чтобы её жизнь окончилась вот так. Странное чувство. Ненависть никуда не исчезнувшая, но ослабшая, и проснувшийся «братский инстинкт», вопивший о том, что нельзя бросить пусть и неродную сестру в беде. Рейнольд просто не мог её оставить. Всё его существо было против этой мысли. Даже не зная, во что ему предстоит ввязаться, Эккарт поднимает её на руки – герцогиня весит, словно пёрышко – и относит на постель. Опускает так аккуратно, словно она фарфоровая куколка. Когда он пытается уйти, Пенелопа хватает его за рукав. – Я ненадолго, – произносит он, не дав ей ничего сказать. Почему-то тон был успокаивающим и мягким, хотя это было совершенно не свойственно Рейнольду. – Надо отдать распоряжения по поводу нормального завтрака. И я позову тебе врача. И после этого приду. Девушка некоторое время просто смотрит на него своими бирюзовыми глазами – по какой-то причине они сейчас были похожи на глаза Ивонн – но осмысленно кивает и, разжимая хватку, откидывается обратно на подушки. Брат выходит из её покоев, направляясь в лазарет. Возможно, для их отношений ещё не всё потеряно.