Папина наследство

— Итачи, дорогой, что происходит! Она говорила по-английски, но даже если бы не произнесла ни слова, Мари все равно поняла бы, что черноволосая женщина с чёрными глазами не может быть испанкой. Вторая жена ее папы… ее мачеха. На изысканно тонком лице лежал отпечаток неизбывной печали. Да, подумала Мари, эта женщина любила ее отца. Мать Итачи встревожено посмотрела на сына, потом на девушку. Взгляды их на мгновение встретились, и Мари показалось, что ее сердце превратилось в кусок льда, составленного из щемящей боли. — Судзукава сан изъявила желание нас покинуть, — сухо проговорил Итачи. — А я как раз собирался ей разъяснить, что этого делать не стоит. Во-первых, поблизости нет ни одного отеля. А во-вторых, завтра утром сюда приезжает адвокат — специально для того, чтобы обсудить с ней завещание ее отца. Женщина, которая до этого старательно отводила взгляд, все же посмотрела на Мари. — Значит, вы дочь Каяме. Ваш отец… — Глаза у нее заблестели от слез, и она отвернулась. Итачи отпустил плечо Мари и поспешно шагнул к матери. Его предупредительность и искреннее беспокойство разительно отличались от той презрительной холодности, с которой он обращался с Мари. Ей стало нестерпимо обидно. Как хотелось сказать, что они несправедливы к ней! Что она не виновата в том, что им с папой пришлось расстаться. Что она тоже страдала… Но Мари поняла, что никогда этого не скажет. Потому что не могла допустить, чтобы Итачи увидел, насколько она уязвима. Для него ее боль будет лишь поводом позлорадствовать. Может быть, внешне он и проявит вежливое сочувствие, но в глубине души будет только рад. Снова открылась дверь, и в холле появился молоденький парень. Брат Итачи. Сводный брат Мари. У него японская кровь проявилась не так очевидно, как в брате, но его волосы тоже были иссиня-черными, а кожа — жемчужно-белой. Итачи что-то сказал ему по-испански. Парень покосился на Мари, а потом нежно взял маму под руку и увел из холла. — Не советую вам уезжать сегодня, — холодно произнес Итачи, когда его мать и брат скрылись за дверью. — Разумеется, если вы будете настаивать, я вас не стану удерживать. Но, как я уже говорил, завтра утром приедет адвокат. Наверняка он захочет обсудить с вами кое-какие вопросы. — Хорошо, Vuestra Excelencia, — отозвалась Мари с неприкрытым сарказмом, — я останусь до завтра и побеседую с адвокатом. Но хочу, чтобы вы знали: мне неприятно пользоваться вашим гостеприимством ровно настолько, насколько вам неприятно принимать меня в этом доме. И прежде чем Итачи успел ответить, резко развернулась и направилась вверх по лестнице. Ей ужасно хотелось пить, но она решила, что лучше умрет, чем попросит у него хотя бы стакан воды. Господи, как же она его ненавидит! Уже у себя в спальне Мари обнаружила, что с такой силой сжимала руки в кулаки, что на ладонях остались отметины от ногтей. Она уже легла в постель, когда в дверь постучали. Мари напряглась. Меньше всего она ожидала увидеть своего сводного брата. И уж тем более — с чаем и сандвичами на подносе. Не веря своим глазам, она наблюдала за тем, как Итачи прошел через комнату и поставил поднос на столик у кровати. Как бы почувствовав ее изумление, он насмешливо проговорил. — Может быть, мы вам и не рады, но не имеем привычки морить гостей голодом. — При одной только мысли о чае, у Мари во рту собралась слюна. — Спасибо. Она была слишком потрясена, чтобы выдавить из себя что-то еще. Ее поразило, что после тех горьких слов, которыми они обменялись в холле, Итачи позаботился о том, чтобы принести ей чай и сандвичи. Хотя, возможно, люди с южным взрывным темпераментом не придают слишком большого значения яростным перепалкам. Вот только Итачи не произвел на нее впечатления темпераментного человека. Скорее, наоборот, он казался сдержанным и холодным. — Мама просит простить ее, что она не смогла принять вас как должно. Но, как вы, наверное, уже поняли, она все еще не оправилась от удара, которым явилась для нее смерть вашего папы. — Не в пример мне, вы хотите сказать? Итачи склонился над Мари, опершись руками о край кровати. Его глаза снова зажглись неприязнью. — Вы сами это сказали, не я. Но раз уж заговорили об этом, замечу, что вы не производите впечатления человека, убитого горем. И меня это несколько… беспокоит. Мари могла бы ему рассказать, сколько слез пролила за все эти годы, горюя об отце, которого считала погибшим. Как переживала, узнав наконец всю правду. Она могла бы сказать ему, что у нее не было никого, с кем можно было бы поделиться своим горем. Она могла бы сказать… Но сказала совсем другое: — Меня удивляет, что вас вообще что-то может беспокоить. И уж тем более переживания столь незначительной, невыразительной и недостойный особы, как я. — Незначительной и недостойной, допустим, но уж никак не невыразительной. Мари испуганно затаила дыхание. На что он намекает? Неужели на то, что она привлекает его как женщина… Нет, этого просто не может быть. Но тут же поймала себя на том, что в голову лезут странные и тревожные мысли. Например, было бы интересно узнать, как это будет, если он стиснет ее в объятиях и его по-мужски жесткие губы прикоснутся к ее губам. Что за бред!.. И больше всего Мари насторожило то, что эти мысли вообще у нее появились. Она безотчетно подалась назад, вжавшись спиной в подушку. Итачи медленно поднял руку и провел пальцами по ее щеке. Подушечки пальцев у него были твердыми, и ей показалось, что он ее слегка поцарапал. Мари в ужасе отшатнулась, а его глаза зажглись холодным огнем. — Тебе неприятно, да? — усмехнулся он, неожиданно переходя на «ты». — Но такова человеческая природа. Что бы мы ни говорили о себе, в каждом из нас есть нечто дикое, первобытное. Возьмем меня, например. Как приемный сын твоего отца, я тебя презираю, потому что знаю, какая ты дочь. Но как мужчине, мне интересно, что станет с той яростью, что кипит у тебя внутри, если мы вдруг окажемся в одной постели. Ты, должно быть, в любви горячая. Вожделение — это такая штука, которая всех уравнивает… Но тебе незачем беспокоиться. Ради нашего обоюдного спокойствия я прослежу, чтобы ни ты, ни я не поддались столь недостойным желаниям. Вряд ли она его привлекает, скорее всего, он просто хочет еще больше ее унизить. Мари молча наблюдала за тем, как Итачи идет к двери. Наверное, ей надо было высказать ему все, что она о нем думает. И прежде всего заверить, что она не испытывает никаких «недостойных желаний». Что у него просто слишком богатое воображение и непомерное самолюбие. Но неожиданно для себя самой промолчала. Мари молча наблюдала за тем, как Итачи идет к двери. Наверное, ей надо было высказать ему все, что она о нем думает. И прежде всего заверить, что она не испытывает никаких «недостойных желаний». Что у него просто слишком богатое воображение и непомерное самолюбие. Но неожиданно для себя самой промолчала. В ту ночь Мари плохо спала и встала наутро совершенно разбитая. — Ничего удивительного, — сказала она, разглядывая себя в зеркало и размышляя, что ей одеть на встречу с адвокатом. Мари работала в крупной компании и знала, что если тебя провожают по уму, то встречают все-таки по одежке. Важно с самого начала произвести на собеседника благоприятное впечатление. Дома таких проблем не возникло бы. У Мари было несколько строгих, но элегантных костюмов, любой из которых подошел бы к данному случаю. Но, собираясь сюда, она не взяла с собой ни одного из них. Теперь, познакомившись с надменным сводным братом, Мари осознала свою ошибку. Если бы при первой их встрече она была одета, скажем, в серый костюм в тонкую белую полоску с длинным приталенным пиджаком, а не в затертые джинсы и майку, вряд ли Итачи осмелился бы говорить с ней в столь оскорбительном тоне. И уж тем более заявлять, что ему было бы интересно оказаться с ней в одной постели. Сегодня утром она чувствовала себя гораздо спокойнее. К ней возвратилась былая уверенность. Честно говоря, ей самой с трудом верилось, что вчера она так разволновалась. Наверное, просто устала с дороги. Теперь, задним числом, Мари понимала, что во второй семье отца ее должны были принять именно так, как приняли. В конце концов, кто она им? Чужой человек. А вчерашнее заявление Итачи о том, что Мари привела сюда только жадность, давало все основания предполагать, что сам он не столь бескорыстен, как хочет казаться. Если отец оставил ей какое-то наследство, значит, тем самым он обделил кого-то из членов своей второй семьи. Логично? Логично. Хотя при всем очевидном богатстве Итачи и его семьи с чего бы им возмущаться, что папа упомянул в завещании и дочь? Впрочем, богатые люди печально известны своей мелочной скаредностью. А что касается слов Итачи, что он хочет ее как женщину… Вне всяких сомнений, он просто решил выбить ее из колеи. Показать ей, кто в доме хозяин. Такой привлекательный и сексуальный мужчина, как Итачи, просто не может не знать, что женщины млеют от одного его вида. Неужели думает, что она настолько тупа, что не видит, с каким презрением он к ней относится? Да и потом, если бы Итачи хотел ее по-настоящему, то никогда бы в этом не признался. Хотя бы только из гордости. В дверь постучали. Мари так и подскочила на месте. Но это была всего-навсего горничная, которая пришла забрать поднос с посудой, оставшейся после завтрака. — Хозяин просил передать, что сеньор Фолгейра будет здесь через полчаса. Балкон спальни выходил на тенистый внутренний дворик. Мари могла бы поесть на этом уютном балконе, но предпочла остаться в комнате. Утром, когда она выглянула во дворик, там стоял стол, накрытый к завтраку. И Мари рассудила, что лучше ей не сидеть на виду у Итачи и его семьи, которые не пригласили ее позавтракать вместе с ними. Мари взглянула на часы. До прибытия адвоката оставалось еще десять минут. Она решила, что не выйдет из комнаты, пока сеньор Фолгейра не появится в поместье, а побеседовав с ним, сразу же уедет. Она уже собрала вещи, которые горничная накануне так любезно развесила в шкафу. Мари в последний раз взглянула на себя в зеркало и осталась довольна. Все-таки умелый макияж — великая вещь, своего рода маска за которой можно скрыть свои истинные чувства и переживания. Да и приталенный льняной пиджак с зеленоватого цвета узкой юбкой тоже пришлись кстати. В дверь снова постучали. — Сеньор, адвокат приехал, — застенчиво проговорила Химена, и ее глаза широко распахнулись от изумления, когда она увидела на кровати собранные чемоданы. — Сегодня я уезжаю, Химена, — натянуто проговорила Мари. — Спасибо вам за заботу. Она решила, что девушка может обидеться, если предложить ей чаевые, поэтому собралась оставить на туалетном столике духи, которые купила себе по дороге, но, к счастью, не успела открыть коробку. — Если вы мне покажете, куда идти… — Сеньор Фолгейра ждет в кабинете графа, — поспешно проговорила Химена. — Я вас провожу. Горничная повела Мари по каким-то запутанным коридорам и лестницам, одна из которых привела их в уютный холл с тремя дверьми. Химена постучала в среднюю и отошла в сторону, сделав знак Мари, что та может войти. С первого взгляда комната производила гнетущее впечатление. Резная массивная мебель и тяжелые портьеры подавляли откровенной роскошью. В кабинете ее ожидали Итачи и еще один мужчина. Видимо, адвокат. Мари вовсе не удивило отсутствие матери Итачи и его брата. У нее только мелькнула циничная мысль: а что, интересно, сказал бы папа, если бы узнал, как безжалостно здесь отнеслись к его дочери от первого брака, буквально швырнув на растерзание волку, или, вернее, пантере, потому что именно с этим изящным хищником ассоциировался у Мари ее чванливый сводный брат. — А, Мари. Позвольте представить вам сеньора Фолгейру. Он разъяснит все вопросы относительно завещания вашего отца, то есть тех пунктов, которые непосредственно касаются вашего наследства. А я вас оставлю. — Итачи что-то сказал адвокату по-испански. Тот угрюмо кивнул и с видимым неудовольствием склонился к ее руке. Мари охватила злость. Мало того, что ее высокомерный братец составил о ней совершенно превратное мнение, так еще и сеньор Фолгейра явно выказывает ей свое пренебрежение. Итачи волен думать о ней что угодно, но она не позволит, чтобы ее осуждал еще и адвокат. Как только за Итачи закрылась дверь, Мари разразилась бурной горячечной речью, но сеньор Фолгейра мягко прервал ее еще до того, как она успела закончить первую фразу: — Пожалуйста, давайте сядем. Так нам будет удобнее беседовать. Мари неохотно опустилась в кресло. Как только адвокат сел, она перегнулась через стол и с жаром проговорила: — Прежде чем вы мне объявите о наследстве, я хочу заявить, что намерена отказаться от всего, что отец мне оставил. Вся боль, вся обида, которые Мари испытала за то короткое время, что провела в поместье, встали тугим комком у нее в горле. Голос сорвался, и ей пришлось замолчать, чтобы смахнуть непрошеные слезы и взять себя в руки. — Мне уже дали понять, что… что я не общалась с отцом, потому что не хотела. Потому что он был мне не нужен. Но это не так. Очень подробно и обстоятельно она рассказала сеньору Фолгейре о трагических обстоятельствах, которые привели к тому, что Мари не знала отца. Объяснила, что всю жизнь пребывала в полной уверенности, что того нет в живых. Пару раз адвокат делал робкие попытки прервать ее речь. Мари видела, что он потрясен и тронут ее рассказом. В его взгляде читалось искреннее сочувствие. — Пожалуйста, — сдавленно проговорила Мари в заключение, — только не надо меня жалеть. Мне достаточно того, что папа помнил обо мне, что он любил меня. Разве можно желать большего? Все остальное уже не имеет значения. — Она закусила губу и добавила, помолчав: — Не могу вам передать, как я жалею о том, что не знала всей правды, пока папа был жив. Но человек, которого он встретил здесь, в Испании, и который рассказал ему обо мне, к тому времени уже уехал из нашего города. Он не знал, что бабушка умерла, а меня поселили в семье опекунов. К тому же бабушка при оформлении моего свидетельства о рождении записала меня на свою фамилию. То объявление в газете попалось мне на глаза по чистой случайности. — Да, все это очень печально, — глухо проговорил адвокат, покачав головой. — Ваш отец… Скажу только, что если бы он вас знал, то любил бы еще больше… Если такое вообще возможно. Последние несколько лет он был просто одержим идеей вас разыскать. Но на все воля Божья: Господь распорядился иначе. Мари искренне пожалела о том, что не может найти утешения в простой вере сеньора Фолгейры. Тогда ей было бы легче справляться с печалью и болью. Но, к сожалению, Мари не верила в Бога. И свою боль она должна была превозмогать сама. Без чьей-либо помощи и участия. Она взглянула на часы. — Боюсь, я отняла у вас много времени. Мне нужно… Она привстала, но адвокат протянул руку и мягко усадил ее обратно в кресло. — Пожалуйста, подождите и выслушайте меня. Я понимаю вас и уважаю ваш душевный порыв. Но не стоит отказываться от наследства, основывая свое решение исключительно на эмоциях. — Сеньор Фолгейра посмотрел Мари прямо в глаза. — Я уже многие годы веду все юридические дела этой семьи. Они давние мои клиенты. Вместе с ними я был свидетелем того, с каким отчаянным упорством ваш отец пытался вас разыскать. Есть одна мудрая поговорка: знать — значит понимать. Поэтому я попрошу вас, проявите немного терпения и позвольте мне познакомить вас вкратце с историей семьи Учиха. Делать было нечего. Мари подчинилась, боясь проявить неуважение по отношению к сеньору Фолгейре. Ей хотелось сказать адвокату, что она не винит Итачи за превратное мнение о ней. Но тогда пришлось бы объяснять, почему она хочет немедленно уехать отсюда. Сводный брат возбуждал в ней чувства отнюдь не сестринские. Никогда в жизни Мари не испытывала такого неодолимого влечения к мужчине. Это-то и пугало ее, побуждая к бегству. Погруженная в свои мысли, она не сразу заметила, что адвокат уже начал рассказ, который, судя по всему, обещал быть долгим. Мари сосредоточилась и стала слушать. — Прежде всего, вы должны знать, что, когда графиня встретила вашего отца, она переживала сильнейший стресс. Ее первый муж, отец Итачи и Саске, погиб. Разбился, играя в поло. У них был обыкновенный династический брак. Когда она выходила за Фугаку , тот был относительно состоятельным человеком. Но после смерти отца, который был весьма строгих правил, молодой граф пустился в сомнительные махинации, и к тому времени, когда родилась дочь, был на грани банкротства. Гильермо надо было родиться в конце прошлого века. Для современного человека он слишком уж увлекался дорогими забавами. — Адвокат поджал губы, как будто припомнив давние споры с покойным мужем графини. — Я пытался его предостеречь, но разве он меня слушал?! Разумеется, жена ничего не знала о его аферах. Так что, когда после гибели мужа открылась вся правда, графиня пережила ужасное потрясение. Чтобы спасти положение, она решила продать дом в Мадриде и это поместье и поселиться с детьми на вилле, которая принадлежала ее семье. Кстати, это неподалеку отсюда, на побережье. Особняк в столице продали почти сразу, но поместье с заброшенными виноградниками никому не приглянулось. Покойный граф относился к земле с непозволительным пренебрежением. Мари заметила, что адвокат произнес это с явным неодобрением, но только пожала плечами, все еще не понимая, зачем ей все это нужно знать. — Итак, графиня с детьми переселилась на виллу у моря. И там она встретила вашего отца. Наверняка вы знаете, что он был художником. Как раз в то время его работы стали пользоваться популярностью… Честно говоря, это я представил его графине. Ваш отец тоже был моим клиентом. Кстати замечу, что он весьма мудро распоряжался своими деньгами и делал более чем дальновидные вложения. Кое-кто мог бы сказать, что ему просто везло. Но чтобы составить и приумножить состояние на инвестициях и биржевой игре, одного везения недостаточно. Иными словами, когда я представил вашего отца графине, он был уже довольно состоятельным человеком. Однако не забросил живопись, свою, если так можно сказать, первую любовь. Он попросил у графини разрешения написать виллу. Насколько я понимаю, с этого и началась их любовь. Именно ваш отец отговорил графиню продавать поместье. И всячески поддерживал интерес Итачи к земле и виноградникам. Более того, он вложил деньги в поместье, благодаря чему оно опять начало процветать. Вскоре ваш отец и графиня поженились. И он купил у нее виллу, которая теперь по завещанию перешла к вам. Плюс к тому ваш отец назначил вам небольшое годовое содержание из доходов поместья. Вы ни в коем случае не должны считать, что, принимая наследство, обкрадываете графиню или ее детей. Ваш отец и им оставил приличные деньги… — И, тем не менее, моего сводного брата возмущает, что отец не забыл меня в завещании. — Мари произнесла это шепотом, но адвокат услышал ее. — Уверен, возмущение графа обусловлено тем, что ему неизвестно истинное положение вещей. Он искренне убежден, что вы намеренно не общались с отцом. Откуда нам было знать, что вы даже не подозревали о его существовании. Мы все судили о вас превратно, Судзукава сан, не по злобе, а по незнанию. Когда графу станет известна правда… — Нет! — непроизвольно вырвалось у Мари. — Сеньор Фолгейра взглянул на нее с удивлением, и она попыталась смягчить свой излишне резкий возглас заискивающей улыбкой. — Я пока не хочу обсуждать эти вопросы с… с моим сводным братом. Мне нужно время, чтобы спокойно обдумать все, что вы мне сейчас рассказали. Но я по-прежнему считаю, что вилла по праву принадлежит графине, и я… — Нет, вилла принадлежит вам, — твердо заявил адвокат, не давая Мари договорить. — Я искренне восхищен независимостью духа, которая побуждает вас отказаться от такого подарка. Но все же советую вам, Судзукава сан, подумать о будущем. Когда-нибудь вы выйдете замуж, у вас будут дети. Отказываясь сейчас от наследства, вы возможно, отказываетесь, от благополучия ваших будущих детей. Нельзя предугадать, какие сюрпризы готовит нам жизнь. Когда графиня выходила замуж за графа, никто не мог предположить, как все обернется…