Мой мелькающий свет во тьме

Подступала весна. Весь февраль было безумно солнечно, что аж выходя на улицу я жмурилась от слепящего солнца. Но сегодня. Сегодня солнца будто и не было десятки лет. 1959г. Двадцать восьмое февраля. Но февраль он еле напоминал.Будто с небес свалился холодный, туманный ноябрь. К тому же я не выспалась. Тело ломило, а в голове гудели воспоминания о теплой, апрельской погоде. Ветер был не весенний, не зимний. Точь в точь траурный. «Траурный» — слово о котором я даже думать себе запретила, ведь я шла в местный Онкологический Центр. Фридрих лежит в больнице уже второй месяц.Казалось от стольких переживаний, я точно поседею. Но этого не случилось. Хотя и думать об седине , времени нету. Без него, наш дом обрел несвойственную пустоту и серый оттенок. У меня не было смысла делать уборку, когда в доме висит эта отвратительная атмосфера. Отсутствие моего Фридриха было заметно, оно кричало.

***

В больнице витал неприятный запах лекарств.Этот запах до боли знакомо напомнил о больнице в Химворде. В глазах играл облик Джона, Лоуренса и Йоке.

***

— Палата? Имя? — не поднимая взгляда, спросила меня американка на ресепшене.Меня бы давно уже запомнили за два месяца, но с переменным коллективом в Бостонской больнице — портье менялись каждый день. — Палата 208, Фридрих Блумхаген — в моем голосе звучало не знакомая дрожь, которую срочно надо было перебить стаканом воды. « Чего ты так боишься, Теодора?! » — Кем приходитесь пациенту? — она все-таки подняла на меня взгляд.Наплевательский взгляд. — Супруга. «Меня зовут Теодора Блумхаген. Я жена самого лучшего мужчины на свете» — именно так бы я и сказала, если бы не этот недовольный взгляд прикованный ко мне через ресепшн. Мне дали разрешение на посещение.В руках у меня был скромный букет, который хоть немножко мог заменить сегодняшнее солнце. Я шла по коридору, который освещал день за окном. День серого отблеска.Без солнца. — «Солнце — было одной из надежд что он все-таки победит рак» — наконец я дошла до палаты, отгоняя плохие мысли. Под белым, пушистым одеялом лежал мой муж. Его длинный рост достигал конца кровати. В руках была книга, а сами руки обвили синие вены. При виде его я конечно обрела покой, но как же было больно. — «Он такой бледный» — мне хотелось обнимать его, и дать все свое здоровье, всю энергию которую только могла дать. Увидев меня он тут же подарил мне одну из самых родных улыбок — Д-дора — он приподнялся, казалось он все еще готов бежать как в молодости — в мои объятия. Я влетела в его объятия. Каким же он был теплым. Самым родным, тем же молодым и влюбленным. Несмотря на то что Фридриху было шестьдесят девять, в моих глазах он остался молодым, мечтательным солдатом. А я. Я выглядела на двадцать пять лет. Пугало ли меня это? Когда твой муж при смерти, тебя кроме этого ничего не пугает. Кажется нет ничего страшнее, чем потерять самого близкого человека. — Ты будто сошла с 1914-го года, т-такая же легкая, м-молодая, с-сумбурная.—его сухая ладонь гладила мою намокшую щеку. — Дорогой, ты тоже — я прошептала через ком в горле. Как же хотелось разреветься. Он не верил моим словам. Химия съедала его вес, рак съедал его самого. Мне страшно было. — Холодно сегодня б-было на прогулке, с-солнца не видно — его большой палец успокаивая гладил тыльную сторону моей ладони. — Это ничего, милый — я шмыгнула носом — завтра ведь первый день весны и юбилей твой отпразднуем — еще чуть чуть, я точно разревусь — сегодня и вправду холодно, помнишь как было тепло в Тоскане? Все таки глаза мои блестели от слез . Фридрих рассмеялся, как же я счастлива была слышать этот смех. — Да, родная. Я не забуду этот апрель — он зарылся в моих глазах, желая утонуть в воспоминаниях. 1920 год. 15 апреля. Солнечная Тоскана. Итальянцы и подсолнухи. Нашей свадьбе тогда исполнилось пять лет. — Н-ну же не бойся! — он обвил мою талию, уверяя что все будет хорошо. И ветер теплый, и руки его теплые. Он звонко рассмеялся. — П-подсолнухи мягкие, падай уже — теплый ветер заставил его челку полыхать. —Фридрих, уверяю тебе! Моя сломанная поясница будет на твоей совести — одновременно я смеялась, одновременно высказалась. —Дора, т-трусишка! — голубые глаза смотрели на меня с детским капризом. Я падаю. Мое цветочное платье в замедленной съёмке мнётся в складки, он мягко отпускает мою талию. Стоит ли говорить какой любимой я себя чувствую? Он опустился в рощу подсолнухов рядом со мной. Все чего мне захотелось — это поцеловать его.

***

Вот и молодость пробежалась. Стало душно и больно.Дыхание Фридриха тяжелеет. —Вот увидишь, я вы-выздоровею и полетим в Т-т-тоскану — он стал заикаться еще больше. Видимо нервничал. Я прошептала через слезы — обещаешь? — я прижалась к его груди. Сердце все еще билось. — Обещаю, Mein Schatz.