Логика чувств

- Кто сказал, что от ранения в ногу нельзя умереть, Яков Платонович? — довольно сухо рассуждал доктор Милц. - Все зависит от конкретного организма. Могу с полной очевидностью констатировать, что этот пациент скончается в скором времени. Гангрена получила свое решающее развитие в считанные часы. Арестованный Андрей Кутьев был без сознания и допросить его не представлялось возможным. Штольман дважды в день отправлял дежурного узнать о самочувствии преступника, но хороших вестей ждать не приходилось. Сдержать распространение инфекции не помогла и срочная ампутация части конечности. При аресте к подозреваемому отнеслись не слишком внимательно - все были очень встревожены самочувствием барышни Мироновой, которую этот безумец определенно намеревался забить палкой. Анна довольно долго была без сознания. Жгут городовые наложили быстро, но слишком затянули и не отметили время. В больнице сняли слишком поздно. Из-за общей неразберихи в больнице доктор Милц смог заняться раненым преступником далеко не сразу. Возможно, роковую роль в развитии гангрены сыграла случайная реакция ослабленного организма... Кто знает. Прошло пять часов после первого, беглого осмотра, и все необратимо изменилось. Даже Милц, с его опытом лечения ран, в том числе и огнестрельных, никогда не видел столь молниеносного распространения инфекции, а уж тем более подобного не мог предположить Яков Платонович. Мышцы преступника, как гриб, выпирали из кожи. Гангрена. Блестящая кожа бедра была сильно натянута, словно надута. Газ распирал рану изнутри. И без того бледное лицо арестованного побелело еще больше. — Лучше ему не станет! — так же сухо сказал доктор Милц. — Советую поторопиться с допросом, пока больной будет в сознании. Я велю сделать ему инъекцию камфоры, и у вас будет около получаса на разговор. — Благодарю, Александр Францевич! — кивнул Штольман. Между ним и доктором давно пробежала черная кошка. Милц был упрям и явно рассержен от того, что деятельность его детища — больницы, была буквально парализована временно переселенными из приюта детьми. Вчера плохо воспитанные неслухи под покровом ночи залезли на склад с препаратами и разбили три драгоценные бутыли со спиртом. Кто пожертвует доктору еще?! Медикаментов было и так в обрез, впору милостыню просить. Расходы больницы росли, как снежный ком. В глубине души доктор понимал, что Штольман сделал все возможное, чтобы поймать преступника, но пока не был готов идти на примирение. Ему-то, что, Якову Платоновичу! Малолетние разбойники не в полицейском участке живут и не в его картотеке озорничают, разбрасывая карточки с преступниками, и не бюджет полиции проедают. Где-то с улицы раздался звон очередного разбитого стекла, Милц закатил глаза и раздраженно кивнул на прощание чопорному полицмейстеру. По совету доктора Яков Платонович тут же отправился к больному преступнику. Антон Андреевич робко выдвинулся за начальником. Открыв дверь палаты, Штольман задержал дыхание. Делать нечего. Сыщик вздохнул. На них пахнуло невыносимым трупным запахом. Кутьев умирал, это было очевидно даже не специалисту. Неосторожным движением руки поджигатель отодвинул одеяло, и взору визитеров открылась ужасная картина. Бледно- черноватая нога, покрытая сизым налетом, безвольно лежала на постели. Да, это была гангрена. — Ну что же, Андрей Юрьевич. Не смотря на тяжесть совершенных вами деяний, я предлагаю вам облегчить душу и сознаться в поджогах, а также рассказать об обстоятельствах и мотиве преступлений! — сухо сказал Штольман. Увидев, что поджигатель кивнул и начал собираться с силами, чтобы начать беседу, полицмейстер указал Коробейникову на тетрадь, о которой он, похоже, совсем забыл. Антон Андреевич должен был записать услышанное. Однако молодой следователь не отреагировал. Как завороженный, он боязливо смотрел на рану. Потом Антон Андреевич вдруг позеленел и выскочил из палаты. Из-за двери ожидаемо донеслись звуки изрыгаемого обеда. «Как беременная деревенская баба» — недовольно подумал про подчиненного полицмейстер. — Простите, нога ужасно воняет. Даже я сам чувствую! — вздохнул Кутьев. Поджигатель откинулся на подушку и отчего-то блаженно разулыбался. (Эйфория как симптом токсического шока — прим.авт.) — Рассказывайте! — велел Штольман. — Вы, господин полицейский, надеюсь, понимаете, почему у меня имелась почва, на которой пышно расцвело самое страшное, самое лютое желание мести людям! — ангажировано воскликнул Кутьев — Судьбы вашей сестры и вашей невесты, я полагаю? — Да! Жажда мести положительно заполняла все мое существо, и с тех пор составляло… да и составляет весь смысл моего дальнейшего существования. Я хотел было убить купца Кондратьева, но затем нашел, что смерть, а следовательно покой, недостаточное наказание для злодея. Я знаю, как скуп старик, как боится он за свои денежки, а потому решил пустить его по миру или хотя бы лишить половины состояния. Упырь, разорившись, дошел бы до крайнего отчаяния и медленной агонии. — Поэтому вы решили спались его имущество, не взирая на то, какие жертвы и разрушения могли бы быть? — Это пустое. Какое мне дело до страданий других? Я страдал. Пусть все пострадают. Я прознал, что этот скупердяй всегда страховал все свое имущество в затонском Обществе, но по соображениям идиотской экономии страховал его в четверть цены истинной стоимости. Я написал анонимку правлению со справедливым предложением не страховать купца, ибо я все равно спалю его склады и мельницу. — Странная логика. Богачей пожалели, а простых людей было не жалко! — возмутился вернувшийся в палату все такой же зеленый Коробейников. — Я думал, позже, при личном обращении, господа страхователи поделятся со мной частью сохраненной страховой премии. — У вас устаревшие сведения. Купец Кондратьев через несколько дней перестраховал свое имущество, хлеб и амбары в Москве и позднее извлек из пожара на мельнице немалую прибыль. Несколько миллионов рублей… — довольно жестокосердно сказал Штольман. — Нет в мире справедливости. Надо было просто забить его до смерти… Кутьев вздрогнул, сразу как-то посерел до прозрачности. По бледному лбу потекли капли пота. Он осунулся и не пожелал больше сказать ни слова. Преступник закрыл глаза и сознание оставило его. Спустя несколько часов поджигатель скончался. *** Через несколько дней после злополучной ссоры Анна сама заглянула в полицейский участок. — Господин полицмейстер, к вам госпожа Миронова! — доложил дежурный. — Ну, наконец-то! — подумал Яков. Он не навещал невесту несколько дней, как ему казалось, сугубо в воспитательных целях. Но и она к нему не спешила. Через три дня стало совсем тоскливо. Анна вошла в кабинет и осторожно присела в кресло для посетителей. Штольман молчал, выжидающе покручивая карандаш в руках. На мгновение ему показалось, что Аня сейчас вернет кольцо. Ребенка, как оказалось, нет, девушка уже не горит желанием выходить за него. Однако барышня Штольмана удивила. Подняв возмущенные глаза, Анна Викторовна сердито осведомилась: — Яша, почему ты не арестуешь его?! «Яша» согрело душу. Словно она уже ему жена и прибежала поспорить с мужем. — Кого? — аккуратно уточнил Штольман. — Ну, этого гада, любителя молодых и невинных! Анну передернуло. — Я не могу его арестовать, Анна Викторовна, поверьте, мне бы тоже этого хотелось, но нет. — Но почему? Штольман вздохнул. Щекотливая тема. Голубые глаза барышни пылали гневом и недоумением. — Да потому что все девушки шли к нему добровольно, за обговоренным вознаграждением. Ну, а его венчаные супруги прощались с жизнью сугубо по роковому стечению обстоятельств. Родильная горячка, скоротечная чахотка. С точки зрения закона господин Кондратьев не преступник. Быть негодяем, к сожалению, закон не запрещает. — А смерть Надежды Кутьевой? — упрямо стояла на своем Анна. — Склоняюсь к тому, что истинные виновники той трагедии остались на свободе. Нетрезвая девушка вечером заявилась в казармы, искала возлюбленного, возвращалась одна. Скорее всего, кто-то подстерег Надежду. Купец спровоцировал трагедию, но не он совершил то злодеяние. — Значит, ее смерть так и останется неотомщенной?! — Пока да! — раздраженно сказал Штольман. — Анна Викторовна, полиция с духами не общается и иногда установить истину не представляется возможным. Тем более, прошло несколько лет. Такие дела не забываются и при вновь открывшихся обстоятельствах дело начинают расследовать вновь. Иногда люди вдруг начинают говорить после месяцев молчания. Я видел такое не единожды. Анна огорченно опустила голову и начала крутить перчатки. Якову показалось, что она сейчас уйдет. Ну все. — Прости меня! — одновременно сказали они и Яков кинулся целовать ее огорченные губы и печальные глаза. Барышня сделала резкую попытку отстраниться. Еще и поморщилась. Штольман тут же отпустил ее. — Аня, может я недостаточно тщательно расследовал дело, но мужем точно буду хорошим. Пожалуйста, не говори мне, что ты передумала. — Ты просто очень сильно сжал меня. — Аня все еще морщилась от жжения в груди. Спрятанные далеко в корсете, под несколькими слоями одежды прелести временами просто горели огнем. Болезненность очень беспокоила ее. Она все еще недомогала и ничего не могла с этим поделать. — Яков, ты — очень хороший полицейский, самый лучший. Просто жизнь, она такая жестокая, все эти люди, чьи судьбы проносятся мимо нас, зачастую это все так ужасно. Невозможно просто принять несправедливость. Невозможно привыкнуть, что преступники продолжают жить среди нас. Штольман ждал, определенно не понимая, что ему сделать. Анна сама прижалась к груди возлюбленного. Как его не любить? Доброго, умного, со скромной и понимающей, капельку ироничной улыбкой. Яков улыбнулся и поцеловал ее пушистую макушку. — Нет. Жизнь — она разная. И за плохим, ты увидишь, будет много хорошего. И люди нам будут встречаться тоже хорошие. У нас есть свой дом, мы не пустим туда ни дурных вестей, ни недостойных людей. Служба, конечно, у меня собачья, но я постараюсь оградить тебя от лишних огорчений. Яков провел рукой по животу девушки. — Я не буду переносить венчание! — твердо сказал он. — Так и не нужно! — кивнула Анна. — Ты переменила свое мнение? Что послужило причиной? — улыбнулся Яков. — Соскучилась. Ты не приходил. Сколько можно жить отдельно. Хочу заботиться о тебе. Я подумала, что мы можем обвенчаться без лишней суеты и разделить праздник только с самыми близкими. Штольман покачал головой. Эмоций было много. — Что? — нахмурилась барышня. — Я переживал. Ждал, когда ты одумаешься. Расстроить свадьбу — это, конечно, было… неожиданно. А как ты себя чувствуешь? — Да все нормально! — отмахнулась Аня. — Много волнений было в последние дни. — Ты похудела, побледнела… — Подурнела! — невесело усмехнулась его невеста. — Нет! Нееет! — горячо заверил ее Штольман, взяв за подбородок и прижавшись с поцелуем. Опять слишком сильно. Аня зашипела и поморщилась. Нет, определенно с ней что-то было не так. Чтобы собрать деньги на постройку приюта городской голова организовал большой аукцион. Организованные с большим размахом, торги шли несколько дней. Было задействовано сразу несколько площадок. Ярмарка-толкучка, куда мещане и прочий люд, крестьяне с соседних деревень приходили прикупить товар со скидкой. Торги проходили в дворянском и купеческом собрании, в некоторых богатых домах. Аукционы превратились в любимые места сборищ затончан — в одних домах собиралась местная золотая молодежь, в других — благородные степенные дамы. Одним из самых резонансных торгов стали торги супруги губернатора. Разругавшись в пух и прах со своим супругом и решив разъехаться, Наталья Семеновна назначила аукцион, чтобы распродать обстановку своих бывших комнат. Яков Платонович, глядя на захватившую Затонск моду, только диву давался. На отдельных аукционах полиции нужно было присутствовать обязательно, ведь стоимость распродаваемого имущества была довольно высока. Анна на торгах не появлялась, а вот ее маменька — регулярно. В доме губернаторши Мария Тимофеевна стала обладательницей фарфорового сервиза. От наблюдательного Штольмана не укрылось то, как глава семейства Мироновых на секунду закатил глаза перед окончанием торгов, прежде чем покровительственно погладить супругу по руке. Следующим лотом стала металлическая резная шкатулка. Дамы оживились, а мужчины завздыхали. Штольман был уверен, что эта безделица никогда не привлекла бы особого внимания дам, но волшебное слово «аукцион» наделяло любую выставленную вещь флером необыкновенной привлекательности. — Пятьдесят рублей! Кто больше?! — проорал аукционист. Присутствующие дамы оживились так, словно в затухающий огонь плеснули керосина. — Пятьдесят пять! — Пятьдесят семь! Неподалеку от Штольмана стояли два примечательных господина. За аукционом следили два купца — Сила Кузьмич, державший скотобойню и оправившийся от всех забот, потерпевший по делу о пожарах господин Кондратьев. Последней победой погорельца стал крупный штраф, назначенный судебной палатой поверенному Миронову за отказ от ведения дел доверителя. — А между тем, проклятое бабье, - желчно сказал Сила Кузьмич, почти всю жизнь пристраивает свои прелести по принципу аукциона. Кто больше? Кто больше?! Владелец скотобойни обнажил крупные желтые зубы и тихо захохотал. — И не говорите, все до одной продаются и покупаются, — согласно кивнул головой Кондратьев. — Бывает, купишь в пылу торгов, а потом недоумеваешь… хм… и нужна же мне была эта «ваза». Оба явно имели ввиду не вазы. Купцы опять тихо загоготали. Сила Кузьмич похлопал приятеля по плечу. Слышать это было невыносимо противно, и Штольман отошел к другой стороне зала. Полицмейстер знал, зачем пришли на сегодняшний аукцион купцы. Их интересовали ценные лоты, на которые они надеялись сбить цену, перепродав их с существенным наваром где-нибудь в другом месте. Полиция знала о таких проделках отдельных участников аукциона. В столице существовали даже целые организованные группы, проделывавшие подобный трюк, но формально закон они не нарушали. *** Обедали сегодня Яков Платонович и Анна Викторовна у Голубцова. — Милости просим, господин полицмейстер! — обрадовался хозяин ресторана. — Яков Платонович, пожалуйте-с с госпожой Мироновой за губернаторский стол. — А где сам…? — осторожно кивнул на стол губернатора Штольман, памятуя что накануне губернаторша одиозно распродавала обстановку своих будуаров. — С неделю как на охоту уехали-с! — понятливо закивал ресторатор. Анна вздохнула. Она подозревала, что виновником семейной драмы стал никто иной как Петр Иванович. Дядя имел на женщин поистине магнетическое влияние. — У нас в этом месяце сибирские обеды! — гордо объявил половой. — Повар выписан господином Голубцовым из самой Сибири. Делает чудесно пельмени и строганину. Служащий протянул гостям прейскурант, в котором было видов 20 пельменей — с рыбой, с зайцем, с говядиной. — Даме порекомендую фруктовые в розовом шампанском! — с восторженным придыханием сказал половой. — Ну, хорошо, несите! — бесстрашно решила попробовать новое угощение Анна. Отчего-то Яков не сомневался, что барышня не съест ни кусочка и доедать розовые пельмени «а-ля Сибирь» придется ему самому. С Голубцовым Штольману, отменившему свадьбу, удалось договорится об упущенной выгоде полюбовно. Закупленный провиант решено было передать больнице, а деликатесы пустить на реализацию. - Право, жаль! - вздыхал ресторатор, глядя на воркующую пару. А все этот ирод, поджигатель. Таким людям свадьбу испортил! За соседним столиком гуляли промышленники-миллионщики. На компанию из двух десятков человек они заказали три тысячи пельменей. Кушанье купцы колоритно хлебали деревянными ложками. Бурно обсуждая дела коммерческие на сотни тысяч рублей, они не забывали азартно пробовать новые виды "ушек". К пельменям они заказывали шампанское, водки, ну и чаю с сахаром. Глядя на то, как невеста решительно отодвинула от себя розовое тесто с фруктами, Яков сочувственно спросил: — Может, все-таки к врачу, Анечка? Покраснев до корней волос барышня покачала головой. "Может, Яков был не так уж и не прав?" - подумалось ей. — Яша, я… Барышня не договорила, потому что на их глазах разыгралась неприятная и даже страшная драма. Как оказалось, в дальнем углу зала, за неприметным столиком сидели двое. Это был купец Кондратьев, завсегдатай ресторана и его клиент — приличный, довольно огорченный молодой человек. Знающие Кондратьева люди могли догадываться, в чем дело. Штольман понял расстановку ролей с полувзгляда. Молодой человек или пришел просить займ под большие проценты, или пытался договориться об отсрочке платежа. Кондратьев лениво слушал просителя, прихлебывая давно остывший сладкий чай и нарезая купоны. — Чего еще хочешь? — кивнул купец на нехитрое угощение: калачи и масло, явно приглашая угоститься и собеседника. — Выпил бы чайку с сахаром, пожалуй, — опустил голову проситель. — Ну так и спрашивай себе сам, да не забудь оплатить и за булку съеденную, и цыгарку. Кондратьев откусил калач и захохотал, явно довольный собой и своей шуткой. «Да чтоб ты подавился!» — со злостью подумал неудачливый, очень голодный заемщик. Всякая мысль может быть материальна, особенно если пожелавший несчастья был достаточно убедителен в глазах высших сил. Вдруг Кондратьев поперхнулся и начал быстро краснеть. Купец неловко взмахивал руками и показывал на горло. Быстро смекнувший, в чем дело половой, живо подскочил и начал что есть силы бить купца по спине. Они всегда так делали с незадачливыми едоками. Иной раз половой как даст кулаком посетителю по загривку, рыбья кость и проскочит. По-быстрому помочь купцу не получалось. По лбу Кондратьева струился пот, а глаза почти выскочили из орбит. Как безумный, купец какое-то время махал руками, а после свалился на пол. Штольман быстро понял, что дело почти кончено. Пока Анна не поняла, что произошло, Яков скорей увел ее из ресторана, решив вернуться позже. Уходя, они слышали, как Голубцов в панике отправил полового за доктором. — Что значит, свадьбы не будет, господин Штольман? И почему я об этом узнаю от посторонних?! — «обрадовалась» визиту Штольмана будущая теща. Мария Тимофеевна никогда не упускала случая, чтобы разобраться с будущим зятем по-существу. Вот теперь он за все ответит! — Аня, ты не сказала маме? — посмотрел на невесту Яков. Анна виновато прикрыла глаза и покачала головой. Пережить в одиночку истерику от госпожи Мироновой было непросто, и он все понял. Удивительно, что промолчал, не сказав родственнице о расстроившейся свадьбе и Петр Иванович. — Мария Тимофеевна, мы с Анной решили, что сейчас не время для праздника, поэтому в назначенный день и час мы просто тихо обвенчаемся в церкви, а потом отпразднуем это радостное событие в малом семейном кругу. Весь свадебный фонд мы передали на восстановление приюта, а переносить дату праздника посчитали нерациональным. Простите за это недоразумение! — повинился Штольман. — Но Витя?! — в растерянности обратилась к мужу Мария Тимофеевна. — Наверное, это разумно. Не хотят молодые праздновать после пожарищ, их право. Не неволить же их после всего, что произошло за последние полгода! «Женятся, и слава Богу!» — подумал Миронов. — Но приглашенные высокие гости?! Как я им буду в глаза смотреть при встрече? — заломила руки Мария Тимофеевна. — Я напишу им письма с нашими извинениями! — твердо сказала Анна. Яков сжал ее руку в знак поддержки. — И все же очень жаль! Я так ждала твою свадьбу! — всхлипнула мама и, прижав кружевной платок к носу, отвернулась. Анна в очередной раз почувствовала себя очень неуютно, и ей захотелось сбежать от маменьки куда глаза глядят. — Мне нужно прилечь! — тихо сказала она Якову и тот, поцеловав невесте руки, тут же откланялся. Штольман решил вернуться в ресторан. Убедиться, что ничего противозаконного не случилось, и никто в помощи полиции не нуждается. У Голубцова толпился народ. Хмурый доктор Милц уже закрывал саквояж с инструментом. Увидев полицмейстера, Александр Францевич сердито доложил: — Несмотря на предпринятые служащими ресторана меры и мои срочные манипуляции по рассечению трахеи господину Кондратьеву, он все-таки скончался от асфиксии, вызванной попаданием в горло крупного куска хлеба. Вот он, уже извлечен. Доктор кивнул на судок, в котором лежал хлебный мякиш. Яков Платонович, если позволите, заключение о результатах осмотра я направлю завтра, сегодня у меня еще несколько срочных вызовов. — Конечно, доктор! — кивнул Штольман. — Кто же наследует за купцом? — спросила какая-то хорошо одетая кумушка из толпы, волнующейся возле ресторана Голубцова. — Он же после последнего вдовства один как перст жил, девок боялись за него отдавать, а у Кондратьева миллионы! И детей нет! — Так, верно, сестра его наследует, а точнее муж ейный, тоже купец, несметных богатств приживший. Они и не общались толком никогда! А тоже миллионщики проклятые! Кровопивцы! — доложила стоящая рядом старуха. Сплетницы с ужасом и любопытством перекрестились, потому как на выходе из ресторана показались санитары с носилками. Под брезентом угадывались очертания полного тела. — Ульяшин! — обратился Штольман к околоточному, дежурившему у ресторана. - Немедленно выставить охрану у квартиры покойного и обеспечить сохранность имущества до появления полиции и поверенного. — Будете проводить обыск, ваше благородие? Штольман кивнул и не стал более ничего уточнять. У столь богатого человека должны были остаться архивы, данные о должниках, возможно свидетельства не совсем законных махинаций, и эти бумаги, если они обнаружатся, должны были оказаться в руках полиции. Обыск занял почти сутки. В нескольких комнатах особняка в отдушинах, в мебели, за обоями и в тайниках агенты нашли пачки векселей и кредитных билетов, свертки новехоньких полуимпериалов. Более всего Штольмана поразило главное хранилище капиталов. При осмотре тайника чуть не погиб один из городовых. Под самый большой тайник была оборудована старая, давно не действовавшая печь. К ней миллионер- отшельник распорядился приладить нечто вроде гильотины. Заберется незнающий человек в печь и его мгновенно перерубит. — Стой, Ульяшин! — закричал Штольман, увидев, как околоточный добросовестно собирается осмотреть давно нетопленную печь. За свою службу в сыскной полиции Яков Платонович и не такие ловушки видел. Отодвинув недоумевающего городового, полицмейстер приказал подать кочергу и пошевелил ей в печи. Бом! — откуда ни возьмись раздался грохот, и острая тяжелая металлическая пластина с шумом опустилась на металлический прут. Кочерга погнулась. — Ну и ну, Яков Платонович! — с ужасом произнес вмиг вспотевший дежурный, ясно представивший, как от его молодого тела могла остаться лишь половина. Другие полицейские должны были осматривать подвал. От Штольмана не укрылось, что Антон Андреевич мнется и явно опасается спускаться вниз, поэтому хмыкнул и отправился вместе с ним. — Тут привидений нет! — подшутил начальник над подчинённым. Коробейников стыдливо насупился. В подвалах дома также хранились огромные суммы денег, груды продуктов долгого хранения, сухой хлеб и белье. — Кошмар, Яков Платонович! — живо возмутился Коробейников. — Столько денег иметь и так подло и недостойно жить! — С головой у него было не все в порядке! — постучал тростью по сундуку Штольман. Откинув петли незапертого хранилища, он все той же тростью поднял крышку. В красивом резном сундуке хранился старый слипшийся сахар. — Ну, вот видите! — покачал головой Штольман. На том обыск и закончился. Никакого особенного криминала сыщики не нашли, описав и передав капиталы поверенному. *** На строительство каменного двухэтажного здания приюта жителям Затонска удалось собрать около десяти тысяч рублей. Этого должно было хватить не только на само каменное здание, но и на простенькие двухэтажные надворные постройки из дерева. Известно же, что такому учреждению нужны и кладовые, и сараи, и прачечные, прочие вспомогательные помещения. Высокое двухэтажное здание получалось довольно эффектным — с одной стороны были яблоневые сады, а с другой стороны — вид на реку Затонь. К моменту окончания стройки в распоряжении воспитанников должно было оказаться два десятка просторных комнат, зал для приемов, учебные классы. Однако вскоре стало ясно, что на внутреннее устройство приюта денег катастрофически не хватает. На выручку пришло затонское страховое общество, так наследившее и опозорившееся в деле о пожарах. Благодаря их посильному взносу все комнаты были мебелированы, а в коридорах появились растения в кадках. По вечерам Яков с Анной неизменно прогуливались к стройке и любовались, как быстро и ловко спорится дело. К весне барышня Миронова практически выздоровела, она порозовела, похорошела и к ней вернулся былой аппетит. Чем ближе к свадьбе, тем сложнее Якову было держать себя в руках, жадно тайком любуясь на ладную фигурку невесты. Госпожа Миронова-старшая с небывалым азартом блюла добродетель дочери. Штольман догадывался, почему. Будущей теще не терпелось, чтобы молодые наконец-то обвенчались. Он буквально читал этот хитрый посыл в глазах всех старших Мироновых. Мол, хотите миловаться — женитесь! Как назло, время к Красной горке двигалось все медленнее. Иногда Якову всерьез казалось, что оно идет вообще в обратную сторону. Однажды он решил пробраться ночью в спальню невесты. Ранение после покушения полностью зажило, а подтягиваться и карабкаться он еще, к счастью, не разучился. Убедительно сославшись на дела службы, Яков переставал оставаться ночевать у Мироновых на первом этаже и уходил вечером, еще засветло, сразу после ужина. Усыпив бдительность родителей барышни, через пару дней он решился реализовать свой отчаянный план. Представив, какая Анечка будет со сна теплая и притягательная, Яков лез наверх в комнаты барышни с удвоенной энергией, чувствуя себя, безусловно, бесчестным разбойником. Однако совесть беспробудно спала, а ощущение близости запретного плода заставляло кровь буквально кипеть от желания. — Да вы с ума сошли, Яков Платонович! — притворно сердилась спросонья Анна, открывая дверь. Притворно, потому что невозможно было противиться ласковым рукам и жадным требовательным поцелуям. Барышня ойкнула от удовольствия и скорее закрыла дверь. Штольман был стремителен, как тигр, схвативший добычу. Уложив барышню на кровать, он в мгновение ока разделся сам. Медленно снимая сорочку, он увидел то, о чем уже и забыл. Довольно упругий, достаточно округлившийся живот! Он был еще довольно небольшим, но у Якова сомнений не осталось, что же это, в общем-то, такое. Тем не менее, по гадкой привычке следователя, он тут же со всей вредностью припер невесту к стенке. — Это что такое?! — в притворном возмущении шипел он. — И это вы мне, барышня, на голубом глазу заявляли, что не беременны? Самой спалось от такого вранья хорошо, а? Не дожидаясь ответа, он с жаром начал целовать ее живот и разглядывать его — маленький, упругий, приподнятый. Жадным взглядом и теплыми, ласкающими движениями он отмечал все изменения — сильно налившуюся грудь, чуть изменившийся с цветочного на молочный, запах юного тела. — Яша, поначалу я была уверена, что ты ошибаешься. У родителей рождение первенца случилось лишь через несколько лет. Ну, а потом… Аня замолчала, смутившись. — Что? — требовательно спросил Штольман, для убедительности сжав бедра невесты сильнее. — А потом живот стал явно подрастать! — смущенно развела руками Анна. — И? — Якову объяснений было недостаточно. — Я постеснялась повторно возвращаться к нашему разговору. Уж больно эмоциональным получился первый. Ну и… Штольман терпеливо ждал конца «чистосердечного признания», расположившись у невесты между ног и продолжая буравить ее глазами. — Ну и стыдно было! — призналась Анна. — О, Боже! — закатил глаза Яков и продолжил целовать ее, но затем вдруг остановился. — Обещай, что с тебя хватит тайн, а то у меня закончатся мирные методы допроса! Яков ворчал уже спокойнее, почти мурлыкал. — Венчаться, немедленно, несносная ты девчонка, еще и тихушница. — Красная горка через неделю! - блаженно улыбнулась и устроилась поудобнее Аня, потому что ее жених только распалился от новостей и решил зацеловать ее всю от макушки до пяточек. Штольман умел любить, и любимой женщине хотелось принести все оттенки радости и счастья. Проснувшийся под утро, страдающий от похмелья Петр Иванович увидел крадущихся по коридору племянницу и Якова Платоновича, уши у обоих горели, а на лицах сияли глупейшие улыбки. — Кхе-кхе, — тихо, чтоб не спугнуть, сказал Миронов младший и спрятался за угол, чтобы не смущать молодых. «Признаться, я даже не удивлен» — подумал он и мысленно взмолился, чтобы Штольман уходил быстрее, очень уж хотелось водички. *** — Мне так стыдно, Петя! — призналась во время очередного постельного свидания губернаторша. — Ммм... отчего же, душа моя? — удивился Миронов. — По сути, я оставила их, твою племянницу и Штольмана, без свадьбы. Налетела, как фурия, на Анну, потом на этого Штольмана, пожарами их попрекала. А они возьми, и правда свадьбу отмени. — Свадьбу, но не венчание! — пожал плечами Петр Иванович. — Не вини себя, дорогая, не ты одна на них косо смотрела, не ты одна. — Но такие хорошие люди остались без свадьбы, а Анна Викторовна даже без платьев! — От платьев Аннет сама отказалась… — философски заметил Миронов и со вкусом затянулся сигарой. — Что уж теперь, они сами все решили, и в этом нет никакой трагедии! *** Наконец наступил конец весеннего поста. Верующий люд, да и не особо верующий, а просто любящий праздники, все затончане с удовольствием ждали пасхальной недели. Наконец-то пришла настоящая, теплая и сухая весна. Природа окончательно пробудилась от зимнего сна, под ярким солнышком небо казалось особенно синим. В преддверии Пасхи Анна и Яков, ждущие первенца ощущали особенное тепло и доброту. Служба у Якова Платоновича спорилась, живот у Анны Викторовны потихоньку рос, пока, разумеется, совсем тайно, под платьем. Горожане с удовольствием красили яйца, ели вкусные, испечённые своими домашними куличи и сладкую Пасху. К празднику Затонск принарядился и изукрасился. Не меньше, чем горожане пасхальной недели, Яков с Анной ждали Красной горки и собственного венчания. Ждать уже мочи не было, но кто их, собственно, спрашивал?! Наконец, в объявленный день и час молодые отправились в церковь. Весеннее солнышко поднималось не спеша, но к полудню ярко взметнулась из облаков, торжественно и радостно! Молодые были одеты хоть и нарядно, но сдержанно. На Анне была фата, аккуратное белое платье, а сверху барышня надела яркое бархатное сине-белое пальто с росписью под гжель. В ушах у невесты сияли подаренные Яковом на свадьбу сапфиры. Камни необычайно шли глазам барышни, и девушка была чудо, как хороша. На удивление молодых, большая городская церковь оказалась почти полна нарядной публики. Сюрприз оказался очень приятным. В первых рядах стояли и родители, и дядя, и губернаторша, и даже доктор Милц, ради такого случая надевший нарядный фрак. Удивительно, как много людей захотели присутствовать на венчании. Обряд венчания начался очень торжественно, здесь были и певчие из капеллы, и цветы, и праздничное освещение. «Благословен Бог наш…» — возгласил батюшка, и венчание началось. Штольман с Анной, забыв былые обиды на присутствующих, зарделись от довольства. Словно и не было при пожарах претензий и сцен самого грубого свойства. «Все плохое миновало» — ясно почувствовала Анна. Она внимательно слушала священника и тихо плакала от умиления и радости. Яков немного беспокойно, но бесконечно по-доброму поглядывал на невесту. Что и говорить, нарядные гости выглядели под стать чуть менее нарядным, но сияющим от счастья новобрачным. — Поцелуйтесь! — важно обратился священник к молодым по окончании таинства. После венчания кучер воспротивился ехать к Мироновым на обед, а повез семью Штольман аккурат в свежепостроенное здание приюта, оговорившись, что близкие устроили им небольшие закуски, и не приехать никак нельзя. Не поймут! — Что за фокусы, братец! — проворчал Штольман, которому не терпелось уволочь домой свою счастливую новобрачную. — Яша, ты что не понял? — горячо зашептала Аня. — Что? — поджал губы Яков. — Ну им тоже хочется отпраздновать. Они дозрели. — Кому, им? - пожал плечами Штольман и притянул невесту поближе. — Похоже, всем! — рассмеялась Анна и махнула рукой. — Черти что! — нахмурился Штольман, но невеста поцеловала его в щеку, и Яков осторожно разулыбался. И вовремя! Подъезжая к новому зданию, он увидел все те же знакомые лица, только к ним присоединились и новые гости. Внизу у крыльца во главе встречающих стояли бывший полицмейстер Артюхин и Коробейников, затянувшие веселые частушки. Антон Андреевич, как оказалось, здорово играл на аккордеоне. Увидев напрягшегося Штольмана, Артюхин весело подмигнул ему, а Коробейников лихо запел, успевая проворно нажимать клавиши аккордеона: Вашей свадьбы, молодые, Я, признаюсь, ждал давно. Буду я веселым, пьяным, Но горчит мое вино! Горько! — закричал прослезившийся Артюхин, и гости подхватили: — Горько, горько! Растрогавшаяся Анна потянулась к новоиспеченному мужу губами, и чопорный Штольман не смог отказать любимой в такой малости, хоть отчего-то суровый полицейский изрядно смутился публичности. Не успели молодые закончить свой довольно скромный поцелуй, как вновь зазвучала музыка и, как черт из табакерки, вперед выскочила тетя Липа: Надоела в девках воля, Мне мила замужних доля, Буду мужу помогать я — Покупать духи и платья! — Ууух! — закричали присутствующие. Штольману стало страшно. — Эх, да что тут калякать, давайте свадьбу стряпать! — закричал кто-то из толпы. Якова и Анну подхватили и повели внутрь здания. В свежеотделанном зале для проведения торжеств уже были накрыты столы, а рядом суетились безукоризненно одетые половые. — Могу я поинтересоваться, за чей счет сие празнество? — тихо уточнил Штольман у нарядного Голубцова. — Не можете, господин жених, не можете, это подарок! — подмигнул ему ресторатор и принялся хлопотать вокруг растерявшейся Анны Викторовны, помогая присесть ей на почетное место. За радостным звоном бокалов с шампанским, зал наполнялся веселым смехом. Яков помалкивал, изредка кланяясь очередным поздравляющим. — О чем думаешь, Яша? — тихо спросила его ненаглядная. — Я о тебе думаю, как бы не пропустить похищение невесты. Кажется, наши гости решили соблюсти все традиции, даже самые нелепые. — Я не дамся! — пообещала Аня. — Да я глаз с тебя не спущу! — улыбнулся Штольман. И ведь правда, не спустил. Дерзкое похищение красавицы-невесты не удалось, и присутствующие кумушки обиженно поджали губы. Наконец Артюхин, добровольно взявший на себя обязанности распорядителя, под одобрительный кивок супруги скомандовал: — Пора молодым в опочивальню, а нам по домам! По дороге домой Штольман все никак не мог поверить, что они с Аней остались, наконец, вдвоем. От радости он подхватил невесту на руки и нес от экипажа до самого дома. Праздники- это, конечно, хорошо, но быть центром внимания нетрезвой толпы непросто. В спальне Аня встрепенулась и помогла Якову раздеться. — Я не верю, Яша, наконец-то вместе и наконец-то одни! — Люблю тебя и никому не отдам! — хрипло сказал Штольман и потянулся руками к кружевной сорочке барышни. Нарядная по случаю брачной ночи супружеская постель приняла молодых и до самого утра они не желали ни сна, ни отдыха, а желали лишь объятий друг друга. Через несколько недель супруги Штольман уехали в путешествие по Европе, откуда вернулись много позже, уже с пухлощеким младенцем Митенькой. Почти сразу Яков Платонович был назначен на новую должность - он стал прокурором окружного суда. Молодых было не узнать. Обзаведясь первенцем и пожив в радостной атмосфере любви и отдыха, оба они лучились здоровьем и довольством. - А я ведь знал, я знал, что все сложится как нельзя лучше! - говорил про племянницу и ее супруга дядюшка. - Эти двое были просто созданы друг для друга, это сразу было заметно. - Ты такой романтик, Петенька! - умилилось очередное небесное создание бальзаковского возраста. Бросившая Петра Ивановича губернаторша вернулась под крылышко мужа. Губернатор же, на радостях, заказал жене в комнаты новую мебелировку. Миронов-младший же горевал недолго... Эпилог Сегодня прокурор окружного суда Штольман очень спешил домой. Закончив с делами службы пораньше, он купил в лавке цветы для своей жены. Накануне супруги темпераментно поспорили и даже ночью, взаимно обиженные, спали спина к спине, толкая друг друга во сне ягодицами. А все почему? Потому что Яков Платонович узнал, что ненаглядная, оставив их отпрыска на няньку, опять бегала по лесам с полицией. Ну, это не в какие ворота! Ладно бы с ним, своим мужем, но с Коробейниковым и городовыми? Ну и что, что старший следователь не справляется! Вчера Яков был резок, желчен и неоправданно ревнив. Да что там, он был просто несносен. Штольман был готов вернуться на службу в полицию, лишь бы драгоценная не оставалась без присмотра. Опасности, мужчины, опять же, разные... Анна парировала и отстаивала границы. Да, разумеется, она помогает полиции, но очень редко, в исключительных случаях! Никакого криминала в этом нет! Да, не в первый раз! И что? И вот сегодня к обеду Штольман окончательно раскаялся и спешил со службы домой, забежав к цветочнику и выбрав самый симпатичный, с его мужской точки зрения, букет. Яков планировал, что супруга сейчас растает от его извинений и перестанет дуться. Разумеется, больше никаких расследований, он-то позаботится! Возможно, Мите скоро понадобится друг и товарищ для игр. Два ребенка - это же всегда лучше, чем один! Зайдя домой, Штольман прислушался к голосу из гостиной и похолодел: - Дух девушки, убитой накануне, приди! Дух девушки, убитой накануне, приди! Затем, после паузы, взволнованный, но сосредоточенный голос супруги начал о чем-то расспрашивать потустороннюю гостью. Дар вернулся. - Аня! Нет! - едва дождавшись завершения сеанса, ворвался в гостиную Штольман. - Я просто хочу помочь! - дерзко, но спокойно парировала ненаглядная, любовно закрывая свою спиритическую доску тканью. Она явно соскучилась по своему дару. - Я понял, что нам нужно! - прошептал Яков, вручая супруге цветы и буквально гипнотизируя строптивицу взглядом. - И что же? - доверчиво спросила Аня, осторожно вдыхая аромат ирисов. - Нам нужен еще один ребенок! - категорично заявил глава семейства. - Ох, как это эгоистично, господин Штольман! - опасно сощурилась Анна, живо напоминая свою задиристую маменьку. - Знаю чего хотите, засадить меня в келью, и чтобы я никуда, никуда... - Именно так! - не стал спорить Штольман и закрыл сердито скривившиеся губки поцелуем. Маленький кулачок пару раз стукнул его по спине, а потом пальчики расслабленно разжались и даже погладили его жилет. Ее муж определенно умел целоваться, и был каждый раз в этой ласке очень убедителен. *** Оставим конфликт молодых за кадром. Автор убежден: когда двое любят друг-друга, они всегда договорятся!