Покой

«Я люблю тебя», — слышит Сяо в грозном свисте клеймора, взрезающего воздух — и тела монстров вокруг них, когда Бэй Доу врывается в толпу, окружившую его. Когда она закрывает его собой, игнорируя «не лезь», когда она с размаху раскалывает голову митачурла напополам — в мерзком хрусте Сяо снова слышит эти три слова. И не может не верить. «Я люблю тебя», — улавливает он в шкворчании масла на сковороде, когда они с Бэй Доу готовят завтрак на двоих, и она будто нечаянно даёт ему стащить кусочки мяса и овощей из пальцев. Но у неё ни матросы, ни монстры нечаянно не сбегали ни разу из-под бдительного взора, так что Сяо понимает — она видит всё, что он делает, и позволяет ему продолжать. Это... кажется милым. «Я люблю тебя», — шумят волны, когда он стоит на палубе «Алькора» и обнимает Бэй Доу так крепко, как только может. — Не волнуйся, вернёмся вовремя. Даже соскучиться не успеешь. — Не успею, — соглашается Сяо, — для меня твои два месяца — что два года, но всё-таки, будь осторожна. И возвращайся скорее. «Я люблю тебя», — слабо-слабо шумит в дыхании дующей на воду Бэй Доу, когда она опускает цветки цинсинь в отвар. Когда она даёт Сяо его выпить, и боль кармы, мучающая его, медленно отступает, а сознание заволакивает приятная дымка. «Я люблю тебя», — чувствуется в беззвучных, осторожных прикосновениях к волосам, и Сяо отзывается клекочущим звонким урчанием, доверчиво потираясь о грудь Бэй Доу щекой, ласкается к ладони и мурлычет нежно. «Я люблю тебя», — звенит напевами в воздухе, когда очередные твари ночью выползают из своих нор, и Сяо, вновь одолев их, оседает на колени, пачкаясь в грязи и крови, цепляясь из последних сил за копьё — чтобы не упасть, чтобы тьма, терзающая его душу веками, не взяла верх. Но голоса в голове кричат-воют-плачут всё громче и громче, и маска яксы сама пристаёт к лицу второй кожей, а перья прорезаются из-под кожи с кровью. Сяо кричит вместе с голосами — хрипло, пронзительно — и беззвучно, будто что-то сжимает горло, не выпускает вопля наружу. И когда ему кажется, что всё потеряно, он слышит голос. Вернее нет, не так. Он слышит пение. — Его плавники бороздят дно, а хвост касается высоких гор... Сяо хватается за песню, как за последнюю ниточку. Много лет назад от такого же ужасного исхода его спас Барбатос. Сейчас его здесь нет, но есть этот до боли знакомый чуть хрипловатый голос, есть крепкие ладони на плечах, есть... Сяо промаргивается и сквозь пелену боли замечает испуганный взгляд единственного глаза, искажённое тревогой лицо — держится за этот образ всеми силами, ещё не осознавая, кто находится рядом с ним. И тянется удержать руки, вцепившись в них так крепко, будто от этого зависит его жизнь. Хотя кому какое дело до того, провалится он в темноту или нет? И лишь когда мрак отступает, выпуская его из своих ледяных когтей, когда боль уходит на второй план и получается вдохнуть полной грудью, Сяо понимает, что его уже давно держат на руках, и что руки эти мелко дрожат. А потом приходит понимание, на чьих он руках. И Сяо становится страшно и противно от себя самого, когда он замечает кровавые царапины на коже. — Его плавники бороздят дно, а хвост касается высоких гор... — тихо, на грани шёпота бормочет Бэй Доу. Сяо выталкивает из себя слова силой, даже если они мерзко обдирают горло: — Я... слышу. Прости меня. «Я люблю тебя». Он не заслуживает такого. Не заслуживает того, чтобы за его жизнь Бэй Доу боялась, чтобы... вот так боролась до последнего, даже будучи раненной им же. Он не заслуживает — но готов отдавать то же, что дают ему, потому что... Когда в следующий раз Бэй Доу встаёт между ним и восставшими тварями, Сяо молча её отстраняет. «Я люблю тебя», — шелестят перья, когда он разворачивает огромные чёрно-зеленые крылья, когда маска вновь превращается во вторую кожу, врастая в лицо и вспыхивая ярко-голубыми провалами в прорезях глаз. Сяо не поворачивается, чтобы посмотреть на Бэй Доу — слишком боится, что увидит в её глазу что-то, что заставит его малодушно остаться, принять бой плечом к плечу с ней, а не в одиночку — как требует долг, как зовёт чувство, которому он не смог пока дать названия окончательно, как шепчет вновь проснувшаяся совесть (или всё же голоса?): «Ты погубишь её, таким как она — с огнём в душе, с силой воли, способной покорять богов и стихии, не нужны монстры, демоны, для которых исход один — жалкая смерть от кармы, поглощение их собственным сумасшествием, ничтожное одинокое существование». «Заткнитесь, — велит им Сяо жёстко, делая шаг навстречу взбунтовавшимся демонам, — я сделал выбор. Я спасу её. Потому что...» Додумать он не успевает — птичья сущность зовёт ввысь, и он повинуется, обращаясь в чистую ярость, перехватывает крепче Нефритовый Коршун и бросается в бой. Бэй Доу всё равно дерётся наравне с ним, но Сяо быстрее — там, где она добивает одного, он уже пронзает копьём двух, там, где она уворачивается, он атакует, пользуясь скоростью. Но каждый раз подниматься вверх всё тяжелее и тяжелее. Шум в ушах мешает сосредоточиться, и Сяо цепляется за неоконченную мысль, чтобы вывести себя на верный путь. Бэй Доу ему не поможет — он должен спасти себя сам. А сейчас ему есть, ради чего спасаться. «Потому что я...», — внезапно вспыхивает в мыслях так ясно, что голоса потрясённо затихают, когда он опускается на землю среди трупов, поднимая взгляд на Бэй Доу, стоящую перед ним. «Люблю», — Сяо делает шаг навстречу сквозь боль и тяжесть, несмотря на крылья, волочащиеся по грязи, дымящиеся от кармы, проникающей в самую его суть, вновь отравляющей его душу. Это не имеет значения сейчас. «Её», — он перехватывает когтистыми руками ладонь Бэй Доу, тянущуюся к его лицу, бережно сжимая пальцы. И маска с треском осыпается, исчезая в чёрной дымке. Исчезая вместе с показным равнодушием, когда он падает в крепкие объятия Бэй Доу. — Я люблю тебя, — шепчет Сяо, пока по его лицу струятся слёзы — впервые за много веков чистые, прозрачные, человеческие слёзы, а Бэй Доу прижимает его к груди и целует в лоб — в этом жесте нежности и ласки столько, что сердце сжимается. «Я люблю тебя».