Внутри Евы

Ключи остались внутри. Жаль, что отправляясь поливать гардении, я не прихватил с собой их на случай неудачного падения в соседские клумбы. Я, как любой демон, обладал массой полезных в быту талантов, однако прохождение сквозь стены в них не входило. От бессилия свело челюсти. С досады я пнул ненавистную дверь, однако не учел того, что хрупкое человеческое тело может не лучшим образом отозваться на этот манёвр. Колено заломило со страшной силой, и я согнулся от подступившей боли. Черт возьми, как же неприятно! «Покалечишься, бестолковое ты животное» Сказал кто-то. Боль не позволяла разогнуться, потому, уперев голову в дверь и тяжело дыша, я осведомился: «С кем имею честь говорить?» «Повернись. Никакого уважения. Чему вас там учат в этих бесовских пансионах? Где тебя черти носили?» Возмущение придало мне сил, и я уже хотел осадить нахала, но обернувшись, размяк: мой дорогой Абраксас, это он. На меня внимательно смотрели два медовых глаза. Кот нервно подергивал черным хвостом, и облизывал лапу. Он лениво потянулся, прошагал мимо меня и растворился в стене, скрывавшей шахту лифта. Спустя мгновение его голова вынырнула из ниоткуда и язвительно заметила: «Если бы кто-то не прогуливал пары в Дьявольской академии, умел бы также. А еще за ним бы не посылали надсмотрщиков вроде меня, дурья ты бошка...» «Так ты мой надсмотрщик?» «Стало быть так», - кот недовольно скуксился. - «Ты долго на меня любоваться будешь? Я, конечно, хорош, но ты не в моем вкусе. Хватайся за усы и полетели» «За чьи?» «За свои» Я потянулся было рукой к лицу, но кот театрально закатил глаза: «Да за мои усы, мои, девчонка ты несмышлёная!» Хватать кота за усы было верхом неучтивости, однако он сам попросил. Скрепя сердце, я выполнил его просьбу и тут же провалился в то, что подобные мне называют «Межмирье». Темное, булькающее пространство сворачивалось в спираль, извивалось змеёй и искрилось, как летнее ночное небо. Меня несло, как по течению глубоководной порожистой реки, пространство ветвилось, изгибалось, закручивалось. Холодное, но ласковое течение обволакивало, забиралось под кожу, проникало в каждую клеточку, и выпускало на поверхность воспоминания, которые покоились глубоко-глубоко, на самом дне памяти, надёжно скрытые, самые сокровенные. Я зажмурил глаза, и представил, будто я снова на реке Стикс, на пороге человеческой эры, плыву, и нет ни земли, ни неба, ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Только река. И София. Её фиолетовые волосы, похожие на цветущие фиалки, вплетаются в волнистые речные всполохи и расцветают заревом. Она поднимает черные, как вселенская бездна, глаза на меня и тогда я понимаю, я чувствую, что … «Болезный, приехали» * Я открыл глаза: свет. Ослепительный солнечный свет сочился сквозь витражные окна, круглые, разноцветные, сотканные из радуги и бликов. Витражные цветы рисовали узоры на стенах кондитерской. На деревянных полках вдоль стены красовались пироги на глиняных подставках. Стены пропахли горьковатой пылью какао и мускатного ореха, в воздухе клубилась сахарная дымка. С резного комода на меня надменно смотрел мой горячо любимый кот, я недоумевал, отчего он молчал все это время. Мы могли бы проводить вечера за чаем и разговорами. Я сторонник одиночества, однако хорошая беседа ещё никому не вредила. Я чувствовал себя обманутым. И кажется, он почувствовал мое настроение, наклонил голову на бок. «Не обижайся, я не со зла тебе голову морочил. Ты неплохой малый, просто работа такая» «Тебе поручили за мной следить?» «Поручили», - согласился кот. Раздосадованный, я опустился на стул, добротный, из красного дерева, с резьбой на спинке. Осмотревшись, я нашёл это место уютным. От него пахло... Убежищем. На рубеже измерений оно ютилось на крошечном отрезке реальности, между «было» и «будет», скрываясь от белых и темных, от ангелов и демонов. Тем временем, за скрипучей дверью, дышала реальность. Она билась в стены, пыталась просочиться в оконные щели, ластилась котенком, выла и вилась, однако что-то берегло это место, его границы были надежно защищены. Из кладовки, причитая, выбралась приземистая, взлохмаченная старушка. Издалека она напоминала не то метлу, не то человека, чертыхалась, как заведенная. Вытирая тонкие сухие пальцы о передник, она смерила взглядом меня, потом кота. Улыбнулась. И по её лучистым ореховым, тёплым, как парное молоко, глазам, я догадался: «Гестия, сколько лет, сколько зим...» * Впервые мне захотелось завладеть человеческой душой в день солнцестояния, многими лунами ранее, в то время, когда землёй правили боги, своенравные и жестокие, задолго до первого визита мессии. Она пахла белыми цветами, что звались дурманом, лучилась лунным светом. Человеческие души похожи на птиц, сгустки света, пугливые и своенравные. Ложь, что душу можно украсть, правило таково, что душа должна сама прилететь к тебе. Прилететь и сесть на плечо. Душа должна приручиться. Душа в руках тьмы из белого голубя обращается в черного ворона. Это сгусток черноты, отныне часть сущего, бесконечной темной материи, что быстрее света и темнее самой тьмы. Эти птицы сливаются с хаосом, а хаос — часть реальности. Так в мире поддерживается баланс, и нет тьмы без света, нет черного без белого. Однако души, помеченные мраком, это больные души. Отчаявшиеся. Израненные, измученные они бросаются замертво во тьму, и там обретают новую жизнь. И только такие души садятся на плечи демонов. Души, коим места не нашлось в сияющих чертогах божьих. Так моя первая душа слилась со мной. Она пахла дурманом. Я никогда не забуду этот запах, я и сейчас его чувствую. * Гестия налила нам по чашке горячего шоколада и усадила за широкий стол: шоколад — одно из самых страшных искушений, он одурманивает и дарит счастье, однако может свести в могилу. Всё, как я люблю. Руки Гестии походили на иссушенные ветви смоковницы, она кутала тонкие птичьи косточки в несколько пуховых платков, но всё равно мёрзла. Белые длинные волосы, похожие на паучью паутину, сбились плотно на макушке в пучок, более всего напоминающий аистиное гнездо. Но её глаза, эти жгучие глаза, выдавали правду: сгорбившись, помешивая серебряной ложечкой сахар, напротив меня сидела богиня. Эти глаза видели крах империй, слезы правителей, боль и радость, пыль и пепел земли. Эти руки, тонкие и извилистые, держали мироздание. И стоило руке дрогнуть, как реальность рассыпалась бы в одночасье. Она уронила голову в ладони, и улыбнулась: «Эон, как давно мы не сидели вот так, за столом, за чашечкой чего-то согревающего», - она вздохнула. Лицо приобрело серьезное выражение: «Однако у меня для тебя плохие новости» Я напрягся. «Ты слишком сжился с людьми, очеловечился, Эон. И «Их» это стало тревожить, понимаешь? Ты нарушил баланс, мой мальчик» Она окинула меня взглядом, с ног до головы, и добавила: "И умойся, ради святой Исиды, у тебя на щеке кровь и чьи-то ресницы" Кот саркастично кашлянул: «Придется учиться проходить сквозь стены, щегол. Добро пожаловать в Межмирье»