Камень, ветер и вода

      Всю неделю после того злополучного дня дождь лил, не переставая: то тяжело и шумно, то липкой холодной моросью, зависающей в воздухе. Ржавчина листьев на земле совсем истлела.       Ветка и Вила исчезли, будто их не было никогда.       Раск подумал было сходить к ним домой; однажды на переменке он заглянул в классный журнал, вспомнив, что там должен быть адрес или хотя бы номер телефона. Почти не удивился, не найдя там ни ученицы Огницы, ни ученицы Муравки.       Как и сказала Каста.       Еще через день он выяснил, что их нет и в его собственном школьном альбоме — ни на одной общей фотографии, начиная с первого класса. И вот тут Раск ощутил, как у него шевелятся волосы на голове, и впервые засомневался в себе: а точно ли его память верна? Как можно так отчетливо и ясно помнить несуществующих людей? Как может случиться такое, что люди были, а потом не просто испарились — исчезли с фотографий? Невозможно. Так не бывает. Тогда, выходит, надо признать, что его подводит собственный разум, но от этой мысли Раска окутывало таким мутным страхом, что он постыдно отбрасывал ее в сторону.       Он промаялся весь вечер, слоняясь по квартире и пытаясь уместить все в голове. Хорошо хоть, родители в тот вечер были в гостях, а Лиска увлеченно рисовала у себя за столом, высунув язык от усердия, и внимания не требовала совсем — наоборот, накрывала рисунок ладошками, едва Раск проходил мимо, и просила уйти и не смотреть.       В конце концов, чувствуя себя слишком вымотанным, чтобы думать, и слишком взбудораженным, чтобы спать, он стянул из маминой аптечки снотворное и проглотил целую таблетку, запив водой.       Ночью ничего не снилось.       А утром впервые за неделю выглянуло солнце, Раск чувствовал себя выспавшимся и полным сил, Грум на прогулке таскал ему палки и так искренне радовался, ловя их на лету, а родители за завтраком так смешно и безобидно поддразнивали их с Лиской и заодно друг друга, что невозможно было думать о плохом. Как будто все снова стало, как надо, как должно было быть, а темнота и ночные кошмары уползли, точно дождевые черви в почву.       И Раск смалодушничал. Уходя на воскресную тренировку, на миг вспомнил было о Виле, Ветке, альбоме с фотографиями — но воспоминание это казалось таким мутным, блеклым, таким неуместным в это прозрачное и яркое осеннее утро, что он сдался.       Мало ли, что приснится. Может быть, их и правда не было.       Никогда.              День рождения в этот раз выпал на субботу, и утро он провел в школе. Его поздравили на уроке перед всем классом — Раск, которого в последнее время лишнее внимание скорее тяготило, чем радовало, натужно улыбнулся, делая вид, что польщен; а на переменке подошла Кана: тоже поздравила, тихо и скогороговоркой, едва взглянув ему в глаза, а потом, явно смущаясь, незаметно передала маленькую синюю коробочку с бантиком. Раск, смущаясь не меньше, тут же спрятал коробочку в карман. Вроде бы никто не видел.       С некоторых пор его общение с Каной наполнилось тягучей, обдающей жаром неловкостью. Особенно на публике: когда три дня назад они решили привычно прогуляться вдвоем после тренировки, все переменилось, едва они ушли в переулки, и стало легко и тепло, как раньше. Уютно даже. Но здесь, в школе — страшно было лишний раз встретиться взглядами, не то что поговорить. Раску все время казалось, что все вокруг видят, как его сердце делает кувырок или загораются уши; а вот почему стала такой застенчивой Кана, оставалось только догадываться.       Коробочку он решил открыть дома, когда останется один. Слишком личное.       Последним уроком была география с Хухрычихой, и они с Солнышом улизнули.       В магазине неподалеку им купил сигареты какой-то сердобольный дед: Раск соврал, что ему уже шестнадцать, а сигареты для отца, но тот не переставал бормотать и осуждающе покачивать головой. Поблагодарив и вернув деньги, от него они улизнули тоже, теперь в сторону закрытого на ремонт ресторанчика в городском парке. Там был тихий, уютный дворик, из которого до сих пор не убрали летние столы и стулья, и они так и стояли под открытым небом, покрываясь пылью и палой листвой, скрытые от чужих глаз. Всего-то надо было перемахнуть через оградку, густо заплетенную сухим хмелем.       Холодный ветер во дворике был чуть слабее, чем снаружи, но все равно иногда налетал вихрем, гоняя почерневшие останки листьев по брусчатке. Зябли пальцы и нос.       — Удобно с тобой дружить, — отметил Солныш, распечатывая пачку. Раск вопросительно склонил голову. — Врешь убедительно. Тебе взрослые доверяют, даже когда не верят.       — Звучит так себе, — хмыкнул Раск. — И ты поэтому дружишь?       — А то, — сказал Солныш, довольно затягиваясь. Под осенним солнцем его веснушки, волосы и ресницы казались еще более рыжими, чем обычно. — В детсаду тебя увидел и сразу решил: отлично, вот кто мне в четырнадцать купит сигареты! Сам-то будешь?       — Не, — Раск поежился от очередного порыва ветра. — Мать дома, унюхает — убьет.       — Ладно. — Солныш пожал плечами: дескать, дело твое. – Морской бой?       — Давай.       Раск продул в первом сражении и едва начал продувать во втором, когда Солныш вдруг поднял голову и крякнул.       — Вы что тут делаете?! — раздался возглас за спиной. Раск обернулся.       Расписная дверь ресторанчика была открыта, и на пороге стояла огромная женщина — толстая и высокая одновременно; широкий рот, вытаращенные глаза и зеленый балахон до пят делали ее похожей на огромную сердитую жабу.       — А вы? — строго спросил Раск, хмурясь, и тетка на миг опешила. Опомнилась, когда прыснул Солныш.       — Ах ты мелочь наглая! — Она двинулась к их столику, размахивая руками. — Это мой ресторан! Кыш отсюда! Закрыто же, огорожено, ремонт, чего шляетесь?       — Бежим! — крикнул Солныш, подхватывая оба рюкзака.       Мальчишки, гогоча, перепрыгнули через ограду. "Накурили тут! — неслось им в спины. — Матерям вашим скажу, вот всыпят вам!".       — Нет, ну ты видел? — расхохотался Солныш, когда они остановились, чтобы отдышаться, на другом конце парка, и стало очевидно, что их никто не преследует. — Вот пугало! Кричала так, будто мы ее забегаловку подожгли, не меньше! А как ты ее, а? "А вы?!"       — Да уж, — усмехнулся Раск, перехватывая рюкзак, чтобы закинуть на плечо — и только тут обнаружил, что молния на основном отделении расстегнута от края до края. Точно, рассеянно подумал он, вытаскивал же тетрадь и карандаш для морского боя, а потом, когда тетка выскочила и начала орать, некогда было застегивать…       Подарок Каны! Мысль обожгла его, как молния.       — Что-то потерял? — уточнил Солныш, наблюдая, как Раск лихорадочно копается на дне рюкзака. — Могло вывалиться по дороге.       — Да уж догадался, — процедил Раск сквозь зубы.       Коробочки не было. Он обшарил дно и проверил все карманы, один за другим. Пропала.       Проклятье, а он даже не успел ее открыть! Как Кане в глаза посмотреть после этого?       — Может, вернуться поискать? — предложил Солныш, не спуская внимательного взгляда. — Что потерял?       — Тебе-то какое дело? — огрызнулся Раск, чувствуя, что краснеет. — Сам найду.       Рассказывать ехидному и острому на язык другу о чем угодно, что касается Каны, он был не готов. Тем более что Солныш вообще как-то с девчонками не ладил — вечно их задирал, а за глаза насмехался и сплетничал, как бабка на лавке. Кану, правда, он вроде не трогал, но…       — Чего суетишься так? Лежит где-нибудь. Просто скажи, что искать, я помогу…       — Отвали ты со своей помощью! — вдруг вскипел Раск. — Напомогал уже! Вот надо было тебе хватать мой рюкзак?!       Солныш разинул рот, моргая белесыми ресницами, и вид у него был до смешного ошарашенный.       — Да ты чего?..       — Ничего! Надоело уже, вечно ты все теряешь, все портишь, все у тебя через…       — Да пошел ты! — гаркнул Солныш. — Не надо так не надо, сам ищи! Я ухожу!       Он сопел, как разъяренный еж, лицо и шея пошли красными пятнами. Раск, выставив вперед подбородок, смерил друга презрительным взглядом — сверху вниз.       — Вот и вали, — сказал холодно.       Оставшись один, он медленно, вглядываясь в траву и мелкий мусор на тропинках, двинулся обратно в глубину парка.       Дверь ресторана была теперь закрыта снаружи на огромный навесной замок, а на ограде висела картонка с надписью: "Не входить! Ремонт! Охраняется!". Раск, разглядывая разлапистые, наспех нарисованные буквы, усмехнулся: ну да, так они с Солнышом и послушались.       Солныш. Злость уже схлынула, поэтому имя друга отозвалось едким чувством вины.       Он тщательно осмотрел дворик, снова вернулся по парку до места, где они расстались с Солнышом, тщательно осматриваясь, даже раздвигая голые колючие ветки кустарников по сторонам дорожки. А спустя почти час безуспешных поисков, совсем расстроенный, сунул озябшие руки в карманы куртки — и потерянная коробочка сама ткнулась в левую ладонь.       — Чтоб тебя, — пробормотал Раск, чувствуя почти отчаяние.       Надо же было умудриться. Сам переложил, сам забыл, а потом так несправедливо сорвался на Солныша… Да и что на него вообще нашло? Вот так взорваться, наговорить гадостей — это было совсем на него не похоже. Так нелепо, бессмысленно, на пустом месте…       Домой он вернулся такой подавленный, что даже манящий аромат выпечки и чего-то мясного у самой двери настроение не поднял, хотя желудок сворачивался от голода. Открыла мать — волосы высоко заколоты, поверх расслабленного домашнего костюма фартук, на плече кухонное полотенце; Раск быстро отвел глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом.       — Васса гуляет с Грумом, — сообщила она. — Торт почти готов, мясо доходит. За стол через полчаса.       — Я же говорил, — пробормотал он, стаскивая куртку. — Не хочу ничего праздновать.       — А кто сказал, что это для тебя? — обезоруживающе улыбнулась мама. — У нас тоже праздник. У нас с папой в этот день появился ты, у Лиски старший брат…       — Ее вообще еще не было, как я у нее появился?       Лиска хихикнула из кухни. Раск заглянул через приоткрытую дверь: сестра, стоя коленками на табурете, старательно выкладывала на торт ягоды.       — Просто считай, что это вкусный семейный ужин без повода, — предложила мама. — Посидишь с нами?       Он буркнул что-то неразборчивое и поскорее ускользнул в комнату.       Солнышу нужно просто позвонить, решил он, переодеваясь в домашнее. Извиниться — а там уж будь что будет, но хоть самому станет легче. Как только позвонить, когда все дома? Не хотелось, чтобы родители или сестра подслушали. Мало ли, как… пойдет разговор.       Может, выйти под каким-нибудь предлогом на улицу и позвонить с таксофона? Только надо найти монетку… Или не морочиться, а просто выждать момент, когда никто не будет подслушивать?..       Раск не успел ничего решить, когда примчалась Лиска. Быстро вскарабкалась на второй этаж кровати, чем-то зашуршала.       — Тебе! — сказала она, свесившись сверху — он увидел кончики ее косичек, болтающиеся у него перед носом. — Лови!       Сначала на покрывало спланировал листок бумаги, согнутый пополам — самодельная открытка; следом шлепнулся увесистый мешочек.       Лиска спустилась следом, взволнованно наблюдая, как Раск разворачивает открытку. Старательно выведенные каракули: "С днем рожденья!" — причем мягкий знак, судя по следам на бумаге, был сначала буквой "н", старательно затертой и исправленной; на рисунке были нарисованы четыре человечка, которые держались за руки, лохматое черное пятно с четырьмя ногами, радуга и солнце. Раск без особого труда узнал в человечках маму, папу, себя и саму Лиску.       — Грум особенно удался, — серьезно сказал он. Сестра сразу заулыбалась, смущенная и довольная. Прикусила костяшки.       — Подарок еще, — напомнила она. — Открой, посмотри!       Она чуть не подпрыгивала от нетерпения, пока он — аккуратно, нарочито медленно — развязывал цветной шнурок; Раска это веселило, хотя он не подавал виду. Смешная она все-таки, маленькая и смешная. Радуется, как будто это у нее день рожденья. Для нее, кажется, разница и невелика: праздничная суета, торт, родители вечером наверняка достанут гитару. Разве что подарки не ей.       Мешочек был полон конфет. В основном Лискиных любимых; ну да, подумал Раск, усмехаясь про себя. Подарила счастье, как сама его понимает…       — Там, на дне! — она все-таки подпрыгнула. — Рукой посмотри!       Он, вздохнув, запустил пальцы в пахнущее шоколадом и шуршащее обертками нутро и наткнулся на что-то мягкое. Вытащил. Повертел, рассматривая под внимательным взглядом сестры.       По-видимому, это был Грум — маленькая игрушечная версия, сшитая из фетра и короткого меха. По форме больше похожий на упитанного поросенка, с красноватыми глазами-бусинками, но раз черный и от Лиски — точно Грум.       — У него вот тут колечко, — подсказала Лиска. — И замочек. Это чтобы на рюкзак вешать.       Раск представил, как приходит в школу, а за спиной болтается этот чудик, и мысленно содрогнулся. Ну уж нет. Скользнув взглядом по комнате, он нашел выход получше: новый, взрослый походный рюкзак, который утром подарили родители на замену старому — тот уже стал маловат для длинных летних походов.       Когда он прикрепил игрушку, Лиска просто расцвела.       — Крепко пришила? — спросил он строго. — Не отвалится в первый же день?       — Не, — сестра помотала головой, доверчиво распахивая руки в стороны, чтобы обняться. — Крепко. Мама мне самую толстую нитку дала!       — Ну раз так!..       Он сгреб ее, слегка подбросив вверх под радостный визг, и перекинул через плечо; Лиска, звонко хохоча, захлопала по его спине ладонями.       — Пусти!       — Ужин! Ужин! Я несу тебя на ужин! Ты чего такая тяжелая? Знатная добыча к ужину!       — Ты людоед?       — Людоед и поймал тебя! Сопротивление бесполезно!       В коридоре их чуть не сбил вернувшийся с прогулки Грум, и суеты стало еще больше.       Все-таки Лискина веселость была заразительна. Настроение Раска, час назад казавшееся безнадежно испорченным, поползло вверх, как столбик уличного термометра после восхода солнца, а звонок Солнышу стал казаться делом не таким уж сложным. В конце концов, они и раньше ссорились, а потом мирились; Солныш отходчив, долго злиться — не в его характере.       Телефон затрезвонил, когда они уже приговорили по хорошей тарелке жаркого; Раск вместе с отцом изучал правила новой настольной игры, пытаясь понять, не слишком ли она сложна для Лиски, а мама как раз вышла в кухню, чтобы долить морса в кувшин, и на обратном пути подняла трубку.       — Раск, тебя! — крикнула она.       — Кто? — спросил Раск, выходя в коридор.       — Солныш.       Он, похолодев, взял у нее трубку.       — Привет, — сказал негромко.       Молчание длилось пару секунд, а потом Солныш забормотал что-то не слишком разборчивое: "Ну ты это, ну слушай, ну…", и Раск, коротко вздохнув, перебил его:       — Это ты меня извини. Я наговорил ерунды.       — А? Что? — опешил Солныш.       — Извини, говорю, — Раск заслонил трубку ладонью, опасливо взглянув в гостиную — но мама и Лиска перебирали карточки от настолки, с любопытством их рассматривая, а отец, похоже, объяснял правила. — Я распереживался из-за той штуки, которую потерял, и сорвался на тебя. Неправ.       — Что, так просто? — Солныш усмехнулся. — Ну ты тоже извини, "пошел ты" было перебором…       — Да нормально.       Они помолчали еще.       — С днюхой тебя, что ли, — сказал Солныш. — Что там, твои празднуют?       Видимо, услышал отголоски болтовни или очередной взрыв смеха из гостиной. Раск, не отпуская трубку, ногой дотянулся до двери и слегка потянул ее на себя. Не бог весть какая защита, дверь-то наполовину стеклянная…       — Ага, — буркнул он. — Пытался отбиться, но бесполезно. Каждый год одно и то же…       — Хочешь свалить?       — Было б куда.       Вообще говоря, это Солныш не любил праздновать дни рожденья, да и любые другие праздники тоже. Каждый раз ворчал, что Йонна превращает все в балаган: невкусно готовит, дарит мусор, относится к ним с братьями так, будто они малявки несмышленные. Даже изображал, кривляясь, как она привстает на цыпочки, чтобы казаться выше, и тоненьким деланным голоском зачитывает стихи с открытки, как слишком старательная воспиталка в детском саду. Выглядело и правда смешно.       Раск сам не знал, зачем поддерживал его в этом, притворяясь, будто праздники — ненужная чушь. Из солидарности, что ли.       Солныш сопел в трубку.       — Слушай, я тут подумал, — медленно начал он, — а давай оба на дачу свалим? Папаня там дымоход прочистил, дров купил, эта его все-таки забодала… На эти выходные все равно не поедут, свободно. Можно с ночевкой. А?       — Хм, — сказал Раск с сомнением, покосившись в сторону гостиной. Там Лиска скорчила смешную рожицу и рассмеялась, когда папа, поддразнивая, ласково тронул пальцем кончик ее носа. — Ну не знаю…       Уходить из теплого, уютного дома на дачу, которую еще надо было натопить, да еще в самом начале вечера, совсем не хотелось. Расстраивать друга — тоже: тот явно хотел как лучше, да и помирились только что… Не лучший момент, чтобы сказать: знаешь, я врал тебе, товарищ, я на самом деле люблю праздники в семейном кругу.       — Можно пожарить мяса в беседке. Из дома возьму. — Солныш помолчал секунду, а потом понизил голос почти до шепота. — Я тут из холодильника пива стянул. Две бутылки.       — Это аргумент, — хмыкнул Раск, поморщившись. Пиво он как-то раз уже пробовал, но так и не понял, почему все взрослые от него в таком восторге. — Ладно. Уговорил.       — Отпустят тебя?       Раск фыркнул.       — Да куда они денутся.       — Ну да. Твои да. Ну ты тоже возьми чего пожрать.       — Возьму, — Раск снова покосился на стеклянную дверь. Лиска уговаривала Грума покрутиться волчком за кусочек мяса из жаркого, а он, не понимая, чего она хочет, давал ей все лапы по очереди. — Родители тут наготовили на взвод.       — Ну да.       Снова помолчали.       — Ты хоть нашел, что потерял? — спросил Солныш.       — Нашел, — неохотно признался Раск. — В кармане куртки.       Солныш по ту сторону трубки тихо рассмеялся.       — Ну ты дурак, — сказал он весело. — А на меня орал.       — Сам дурак, — отозвался Раск, чувствуя, как теплеет на сердце. — Ладно, давай. Через пару часов?       — Ага. Ты сразу к даче иди, я на велике доеду.       — Понял.       Положив трубку, Раск медленно выдохнул. Одна тяжесть с плеч свалилась: извинения принесены, Солныш явно уже не сердится; но навалилась другая, потому что теперь надо было сказать родителям, что он уходит прямо с семейного празднования. Час от часу не легче!       Впрочем, к его удивлению, они приняли его слова легко. Лиска только скуксилась поначалу, но Раск быстро ее растормошил, потаскав на руках и поиграв в рычащего людоеда. Через несколько минут она уже забыла, что расстраивалась, а Раск взмок и устал.       — О нет, — театрально сказал он, взглядом умоляя отца о помощи, — страшное чудище из пещеры победило меня! Я сдаюсь!       Передав хохочущую сестру из рук в руки, он сбежал в кухню. Там было потише. Мама паковала еду для них с Солнышом.       — Торт вам положить? — спросила она.       — Положить. — Раск сглотнул. — Ты извини, что так получилось…       Она, отложив контейнер и ложку, повернулась к нему, и ее лицо было таким строгим, что у него сердце ухнуло в пятки; а еще через миг мама озорно улыбнулась, поймала его одной рукой и притянула, быстро коснувшись губами виска. Он сообразил, что происходит, и отклонился, протестующе бормоча, только когда она его уже отпустила.       — Эй!..       — Ворчун! — поддразнила она. — Не переживай. Это же твой день рожденья.       Глаза у нее смеялись.       Раску в итоге пришлось взять новый рюкзак, потому что в обычный городской все помещалось плохо.       — Мы же лопнем, — пробурчал он, уже стоя на пороге. — Нас двое, куда столько еды?       — Лопнете — возвращайтесь, заштопаем, — радушно сказал отец, напоследок почесав Грума за ухом; Лиска ревниво потянулась к его руке, чтобы он почесал и ее за ухом тоже. — Хорошего вечера!       Погода снаружи явно портилась: ветер стал тише, но похолодало, а небо затянуло такими темными, тяжелыми тучами, что при одном взгляде на них становилось не по себе. Раск остановился под козырьком подъезда, размышляя, не натянуть ли на рюкзак накидку и не надеть ли перчатки. Потом, запустив руку в карман, нащупал коробочку Каны.       Отлично. Он наконец один. Или сейчас, или до завтра он эту коробочку открыть уже не сможет.       — Грум, сидеть, — скомандовал он. — Куда рвешься, дурень? Гулял же.       Пес сидел явно нехотя, водил носом в воздухе и приглядывался к чему-то вдалеке, готовый в любую секунду сорваться с места. Раск искоса следил за ним, развязывая бантик и разворачивая синюю блестящую обертку.       Внутри оказался тонкий браслет, плетенный из джута и кожаного шнурка, с круглым серым камешком-бусиной в середине. Раск повертел браслет в пальцах, хмыкнув — а ничего, неброско и со вкусом. Затем достал со дна коробочки открытку-книжицу. Она была совсем крохотной, два на три сантиметра, со страшной рожей на первой страничке и исписанная убористым почерком на всех остальных.       "Ты говорил, что не любишь слишком большие и красивые подарки. Поэтому подарок маленький и уродливый.       Это на память о походе. Галька с той морены, где я чуть упала. Спасибо, что тогда поддержал!       С днем рождения!       P. S. Если не нравится, выкинь в реку. Только мне не говори, а то я в камне сломала два сверла".       И еще одна страшная рожица. Кана любила рисовать страшные рожи.       — Грум, место! Да что с тобой? Сидеть!       Вскочивший было пес снова сел, виновато постукивая хвостом. Раск, все еще ухмыляясь глупо и счастливо, сунул распотрошенную коробочку в карман. Ему казалось, что у него внутри воздушный шарик, который точно утащил бы его в небо, если бы не рюкзак за спиной. "Выкинь"? Еще чего! Морена, надо же, она тоже помнит. После той морены они и подружились: вечером после ужина он спросил, как нога, потому что ему показалось, что Кана прихрамывает. Опомнился, когда пора было расходиться по палаткам, так она его разговорила.       Да он не только не выкинет браслет, а даже наденет и будет носить.       — Пойдем, — Раск ласково потрепал Грума между ушами. — К чему ты там принюхиваешься?       Покрепче перехватывая поводок, он и сам потянул носом. Пахло холодом, морозцем даже, и далеким дымом — скорее всего, из частного сектора принесло, там многие все еще топились печками, а кто побогаче, котлами на угле. На какую-то секунду Раску даже почудилось, что он снова в горах — может, прямо на седловине того перевала, с которого они тогда спускались. Головокружительная легкость, как бывает с непривычки на большой высоте, сладость ледяного ветра, дымная горечь, пропитавшая одежду и волосы.       Он глубоко вздохнул, прикрыв глаза и положив ладонь на лоб Груму.       Предвкушение счастья, расстилающегося впереди, как позолоченная солнцем долина, было таким ясным и сильным, что хотелось смеяться в голос. Или петь.       Она помнит.       Полчаса пути до дачи Рохов пролетели незаметно. Раск то и дело опускал руку в карман куртки, чтобы коснуться прохладного бока камня в браслете, и улыбался до ушей, как распоследний дурак. Только Грум немного раздражал: постоянно то дергал поводок, то беспокойно жался к ногам, а когда они миновали вторую лесополосу, облетевшую до прозрачности, и ступили на шуршащую гравийку, вдруг начал упираться.       — Ну что с тобой сегодня? — укоризненно спросил Раск. Такое поведение уже озадачивало. — Пойдем, Солныш ждет!       В конце концов он взял Грума за ошейник рукой и повел так.       Узкие дачные переулки, по-осеннему тихие, плотно укрытые угрюмым небом, казались вымершими.       Еще на углу нужной улочки он увидел, что окна в доме темны, хотя у соседа напротив зажжен свет. Калитка также оказалась запертой; дернув ее один раз, Раск скинул рюкзак, прицепил поводок к забору и ловко перебрался на другую сторону. Невольно улыбнулся себе под нос, представив, как это может выглядеть со стороны: кто-то лезет во двор в первых сумерках… Отворив калитку изнутри, он перенес рюкзак и завел Грума.       — Сидеть, — сказал негромко, но, подумав с секунду, на всякий случай привязал поводок к крыльцу.       Он несколько раз постучал в дверь, но изнутри не донеслось ни звука. Быстро темнело, и воздух становился колючим от холода; растирая ладони, Раск по вымощенной плитняком дорожке обогнул дом. Там, на заднем дворике, за неприметной доской рядом с уличным умывальником, Рохи иногда оставляли ключи. Но в этот раз тайник был пуст.       Раск вернулся к калитке.       — Ну, ты как? — спросил, протягивая руку к Груму. — Успокоился наконец?       Мокрый нос легонько ткнулся в середину ладони, и Раск, довольно усмехнувшись, сел на корточки, чтобы удобнее было чесать и гладить. Грум все еще нервно озирался, но ласку принимал охотно.       Интересно, почему Солныш так задерживается? Обнаружилась пропажа пива? Или сам начал какую-то склоку? В последнее время он все чаще скандалил и с Йонной, и с отцом… Мысль, что могло случиться и что похуже, Раск отогнал сразу, лишь на секунду ощутив неуверенность и легкий озноб. Нет. Все в порядке, с чего бы иначе? Просто что-то произошло дома.       — Можно дойти до таксофона и позвонить, — размышлял он вслух, продолжая чесать Грума. — Можно прямо к нему. Или ждать здесь. Ты как думаешь?       Грум мягко хрюкнул и ткнулся лбом в плечо.       Резкий порыв ветра вдруг осыпал их ледяным песком с брызгами; Раск встал, ёжась от холода, и развернул руку ладонью вверх. Не снег и не дождь — мелкая, колкая, мокрая крупа.       Похоже, погода окончательно испортилась.       — Пойдем к Солнышу, — решил он. — Нечего ждать.       Он снова проделал весь путь с калиткой, теперь в обратном направлении: вынес рюкзак, привязал Грума снаружи, закрыл калитку изнутри, перелез через забор. Казалось, температура резко упала ниже нуля; ледяная крупа белой стеной зашуршала вокруг, навязчивая, как мошкара, секла кожу, когда хлестал ветер, таяла и замерзала снова. Раск, обжигаясь о стылое железо, успел не раз пожалеть, что еще дома сунул перчатки куда-то в глубину рюкзака.       Он негнущимися пальцами отвязывал поводок от забора, когда ему показалось, что сзади что-то мелькнуло. Он успел обрадоваться, что это Солныш, и сейчас можно будет сделать ему шутливый выговор, а потом зайти наконец-то в дом и растапливать печь вдвоем; но, обернувшись, увидел только поседевшую улицу и безглазые, мертвые дома, с трудом различимые сквозь метель.       Кажется, у соседа напротив погасли окна — только и всего.       Грум взвизгнул, пронзительно и звонко, почти развязанный поводок рванулся. Раск запоздало сжал пальцы, но схватил только ледяное крошево, осыпавшееся с волокон.       — Стой! — крикнул он убегающему псу. — Грум, ко мне! Ко мне!       Тишина.       — Грум!       Снежный песок крутился вокруг, складываясь в обманчивые фигуры, распадаясь на тени. Раск напрягал глаза до рези, но, как в испорченном телевизоре, видел только помехи.       — Ко мне, дурак! Грум!       В белом шуме ему слышался тонкий хрустальный перезвон снежинок.       — Грум!..              Он ввалился домой незадолго до полуночи — приполз, признав поражение, продрогший до костей, дрожащий, в соплях и слезах. Мама вышла, когда он скинул рюкзак и пытался развязать мокрые шнурки на ботинках, но онемевшие пальцы совсем не слушались.       — Не стал оставаться? — спросила она приветливо, включая свет в коридоре. — Мы и не ждали… Раск? Солнце, что такое?       — Грум, — просипел Раск. Голоса не было. — Грум.       Он не мог заставить себя сказать ни "пропал", ни "убежал". Как будто это поставит какую-то невидимую точку. Его и без того колотило от отчаяния и чувства вины.       — Что случилось? — уже голос папы. Раск, не поднимая взгляда, с трудом стягивал мокрый и обледеневший рукав куртки с запястья; пальцы, постепенно отогреваясь, начинали болеть. Со шнурками он так и не справился, бросил на потом.       — Грум потерялся, — сказала мама вполголоса, и у него болезненно заныло в груди. — А он искал его в этот холод.       — Один?       Раск молча кивнул. Разъеденные холодом и слезами веки опять щипало, из опухшего носа текло, и он быстро вытер лицо рукавом, прежде чем поднять глаза.       — Как это потерялся? — тихо спросила Лиска.       Ее явно уже отправили спать, но она радостно выскочила на суету — как была, в пижаме, с любимым игрушечным песиком в руках, — и теперь стояла у папы за спиной, поджимая пальцы босых ног, переводила испуганный взгляд то на брата, то на родителей.       — Что с Грумом? — спросила она потерянно, но никто не обратил на нее внимания.       Отец уже помогал Раску с курткой.       — Ночью, в такую погоду, — упрекнул он. — Мы же могли помочь…       — Васса, — шепнула мама. — Перестань. На нем и так лица нет.       Раск моргнул, отворачиваясь, чтобы не встречаться ни с кем взглядом; большая теплая рука нежно взъерошила и тут же пригладила его мокрые волосы, но от этой ласки стало только тяжелее на душе.       Он все еще там, в темноте и холоде, один.       — Я не ругаю, — мягко сказал папа. — Эй. Все будет хорошо.       — Где Грум? — спросила Лиска громче, и в ее голосе послышались истерические нотки.       — Тише, зайка. — Опять мама. — Пойдем. Я сделаю всем чай.       Она за руку увела ее в кухню.       Когда минут через десять все собрались за столом, голос к Раску, переодетому в сухое и теплое, уже возвращался, хотя и сбивался на хриплый шепот. Выслушали молча, даже Лиска притихла у мамы на коленях и не издала ни звука.       Он умолчал только о том, что не пришел Солныш. На краю сознания зудело беспокойство о том, что они могли разминуться, а Раск, метаясь по ночному городу, даже не позвонил его родителям, но все мысли сейчас занимал Грум. В конце концов, наверняка Солныш или греется у растопленной печки на даче, или дома, с семьей, готовится ко сну. А Грум…       Шипел электрический обогреватель, обдувая ноги теплом даже сквозь шерстяные носки. Лиска, обняв маму за шею, чтобы та наклонилась, горячо зашептала ей на ухо.       — Не сейчас, маленький, — остановила ее мама, целуя в макушку. — Подожди.       — Значит, так, — сказал папа, отставляя остывающий чай. — Раск, во-первых, он умный пес. Он знает дорогу и может вернуться сам.       — Но…       — Ты сидишь дома, — сказала мама. — Это не обсуждается.       — Верно, — согласился папа. — Кто-то должен остаться, а ты уже никакой. Посматривай в окна, не занимай телефон, грейся. Во-вторых… Отала, пойдешь со мной? Отлично. Мы с мамой сходим до дачи.       — Я там был, — сипло прошептал Раск, глядя в свою кружку. — Четыре раза.       Или пять, или шесть… Он уже не помнил, сколько раз прошел туда-обратно. В памяти остались только белый шум, секущий лицо ледяной песок и грохот в ушах — то ли ветер, то ли биение крови.       — Конечно, был, — кивнул папа. — Поэтому, в-третьих: куда еще ты с ним ходил часто? Он может ждать тебя там.       Раск тяжело сглотнул, чувствуя слабый, неуверенный прилив надежды. О таком варианте он сам не подумал.       Они собрались за несколько минут. Перед уходом оба по очереди обняли Раска.       — Все будет хорошо, — сказала мама напоследок.       Квартира без родителей резко стала тише, как будто даже темнее. Хорошо было слышно, как воет ветер снаружи: снова разбушевалась буря. Раск выключил в кухне свет, подошел к окну и уткнулся лбом в холодное стекло.       Выйдя из подъезда, мама посмотрела вверх и потянула отца за рукав. Они помахали ему, такие маленькие внизу, будто игрушечные, но он четко видел мамины темные волосы, рассыпавшиеся по воротнику и плечам, и папин длинный полосатый шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи. Потом они вышли из круга света и исчезли в темноте, и он почему-то подумал, что может больше никогда их не увидеть.       Как Вилу с Веткой. Они так же ушли ночью в темноту, держась за руки, и с тех пор…       Лиска тихо подошла сзади и погладила его по тыльной стороне ладони.       — Все будет хорошо, — она доверчиво повторила мамины слова. — Они его найдут. Вот увидишь.       Непоколебимая детская вера в то, что мама и папа все исправят, хмуро подумал Раск, продолжая глядеть в темноту. Хотел бы он все еще быть таким наивным.       Боль внутри притупилась от усталости, тишины и покоя, но никуда не делась. Тусклая, тяжелая.       — Сделать тебе чай? — спросила сестра. — Мама сказала, чтобы ты пил горячее.       Он отошел от окна.       — Не надо.       Нужно было позвонить Солнышу. Уже очень поздно, там, наверное, все спят, но все-таки…       Раск набрал номер и долго слушал гудки, устало прислонившись спиной к шкафу, закрыв глаза. Никто не отвечал. Он позвонил еще раз.       — Что? — трубку наконец подняли. Сонный, но очень раздраженный женский голос. Вроде Йонна.       — Извините, что так поздно, — негромко сказал он. — Это Йеракс. Солныш не пришел на дачу, хотя мы договаривались. С ним все хорошо?       — Кто? — резко переспросил голос.       — Солныш.       Трубку бросили, но Раск успел услышать, как она успела сказать кому-то "какие-то сопляки балуются".       Боль внутри вяло и страшно шевельнулась. Он положил трубку так осторожно, будто в груди у него была перетянутая пружина, которая могла выстрелить от неловкого движения. Постоял на месте, не открывая глаза.       Йонна просто разозлилась, что он звонит так поздно. Да еще из-за Солныша. Они ведь не ладят…       Он прошел в их с Лиской комнату, вытащил школьный альбом с фотографиями из коробки под кроватью, подержал в руках, глядя на обложку. Мысли текли медленно, как мутная вода, несущая желтые листья, там, под сломанным мостом… Раск вдруг ощутил странное чувство узнавания — будто уже переживал подобное раньше. Словно что-то прямо сейчас стирало границу между кошмарами и реальностью, а он не мог понять, что.       Он вернул альбом в коробку, так и не открыв.       Лиска снова подошла, глядя на него — брови домиком, губы трубочкой. Он сбежал от ее старательного сочувствия в спальню родителей. В кухню. В гостиную. Снова в детскую.       Она ходила за ним, как любопытный котенок за черепахой.       Родители вернулись через два часа. Ни с чем.       Раск едва ли ожидал чего-то другого, но все равно невольно задержал дыхание, когда услышал ключ в дверном замке, и сердце его на миг открылось — и захлопнулось вместе с входной дверью.       Конечно, они тоже не справились.       — Бессмысленно, — сказал отец, стряхивая снег. От обоих пахло морозной свежестью. — Там опять ветер, снегопад, видимость нулевая. Попробуем утром.       Раск молча кивнул, забирая у мамы куртку, еще холодную снаружи и согретую изнутри. Ему казалось, что все его чувства ушли, кроме глухой боли, которая ворочалась и ворчала в груди, как плохо спящий медведь.       — Как же так? — жалобно спросила Лиска. — Как же Грум?       — Мы начнем искать утром, — сказала мама. — Дадим объявления.       — А если он замерзнет?       — Не замерзнет, маленький, — мамин голос звучал устало. — У него теплая шубка. Уверена, что он в порядке.       Глядя в пол, Раск мрачно подумал, что будь Грум в порядке, давно спал бы дома в тепле — сам пришел бы к порогу. Но вслух ничего не сказал.       В конце концов, все это было его виной.       Он уже долго лежал без сна в темноте, с открытыми глазами, почти не моргая, когда наверху вдруг тихо разревелась Лиска. Выходит, она тоже не спала. В голове мелькнуло: "Дошло наконец" — но было в этой мысли больше обреченности и тоски, чем злорадства.       Ее плач раздражал, как скрип пенопласта по стеклу.       — Тихо, — сказал он. — Не ной.       — Как он там? — Лиска шмыгнула носом. — Вдруг ему страшно? И холодно…       Он промолчал.       — А если Грум умрет? — всхлипывала она.       Он промолчал.       — Если не вернется?       Он промолчал.       — Почему ты спустил его с поводка? Мама же говорила, нельзя. Почему?       — Я не спускал, — сказал Раск без выражения.       — Спустил… — заскулила она. — Ты потерял, это ты виноват, ты…       — Заткнись, — сказал он. — Дура.       Лиска наверху взвыла в голос, тоньше, горше. Он резко отвернулся к стене, накрыв голову подушкой.       Меньше чем через минуту дверь отворилась, и в комнату вошла мать — он понял по шагам. Не зажигая света, осторожно подошла к кровати.       — Зайка, — нежно позвала она Лиску. — Зайка, иди сюда. Помочь? Вот так, хорошо, иди ко мне…       Он почувствовал, как затряслась кровать: Лиска спускалась, пытаясь что-то рассказать маме, жалобно, дрожащим голосом, но так захлебывалась рыданиями, что Раск не разобрал ни слова.       Едва дверь затворилась, в нем вдруг вспыхнула такая злость, что зубы скрипнули. На все, на всех: на Солныша, который не пришел, на родителей, которые не понимали, как все серьезно, на внезапную ночную метель. На замерзающий город, который равнодушно спал, будто ничего не произошло. На Лиску, которая упивалась своим горем.       И на себя. Больше всего — на себя.       Он подвел Грума. Он всех подвел. Если бы он только держал поводок крепче, если бы искал лучше, если бы…       Мама вернулась спустя полчаса. Может, меньше. Звякнуло что-то стеклянное на прикроватной тумбочке.       — Раск, — позвала она. — Я принесла воды.       Он хотел было снова отвернуться к стене, но она потянула его за плечо — мягко, но уверенно.       — Раск, мы его найдем. С утра расклеим миллион объявлений, подадим объявления в газету, назначим вознаграждение. Не сдадимся, пока не отыщем. Все будет хорошо. Слышишь?       Как же хотелось поверить ей. Отчаянно, невыносимо.       — Все будет хорошо, — повторила она. — Мы справимся, все вместе.       Поверить хотя бы на один вечер.       Раск открыл глаза. Мама смотрела грустно и участливо, чуть склонив голову набок, и ее теплая рука снова лежала на его плече.       — Прости, пожалуйста, — тихо сказал он, моргнув. — Не надо было так… с Лиской.       — Простит. Она же тебя любит.       — Знаю.       — Лиска сейчас с папой. Хочешь, побуду с тобой?       Он неуверенно кивнул. Мама улыбнулась, подтянула одеяло на его плече и приглушила свет.       Она долго гладила его по плечу, по голове, нежно зарываясь пальцами в волосы, как в далеком детстве; а засыпая, он услышал, как она поет — без слов, только мелодия, так мама иногда пела колыбельные Лиске.       Но, возможно, это уже был сон.              Утром он все-таки заглянул в школьный альбом — и наконец понял, что же стирало вчера грань между сном и явью. Чувство потери, горькое, как дым, такое бескрайнее, что затапливало с головой и не давало дышать.       С общих фотографий исчез Солныш.       Грум не вернулся.       Дыра в сердце больше не затягивалась.