If Not For Love / Если бы не любовь

Он никогда не представлял, как сильно она страдала...потому что никогда не представлял, как сильно она любила его.

Габриэль Гарсиа Маркес, Любовь во время холеры 

Полицейская палатка Тамайо наблюдает за происходящим как бы издалека, как будто он воспарил над собственным телом и теперь недосягаем для этой катастрофы. Изображение транслируется в палатку с камеры журналиста, и когда раздается выстрел — выстрел, который он санкционировал — он видит яркую вспышку у лестницы и вместо Профессора — отброшенную силой удара Ракель Мурильо — и понимает, что произошла грубейшая ошибка. Фатальная ошибка не только для Мурильо, но и для всей его карьеры. Дерьмо. Твою мать дерьмодерьмодерьмо… Он только что руководил убийством гражданского лица. И не просто гражданского лица, а Ракель Мурильо, женщины, которую общественность просто боготворит за высказывания после первого ограбления. В палатке гробовая тишина, все ошарашенно таращатся в экран, пока Алисия вдруг не оживает. Она хватает первого попавшегося человека и приказывает: «Срочно вызовите парамедиков!», Тамайо поворачивается к ней — и замечает, что на ее побледневшем лице не осталось и следа обычного самодовольства. Она выглядит глубоко потрясенной, и на мгновение он задумывается. Эта женщина пытала парня, не моргнув и глазом, и тем не менее она выглядит так, как будто ее сейчас стошнит. Затем он вспоминает, что Ракель Мурильо была ее коллегой, училась с ней в академии, возможно, когда-то даже была другом, и он чувствует укол совести. Но быстро подавляет это — сейчас не время для морали. Сейчас он должен разобраться с хаосом, который сам же и создал. Все это происходит за несколько секунд, и когда он снова смотрит на экран, то видит, как Маркина отступает в секретную комнату, прижимая к себе тело Ракель, его голова поднята, а рот растянут в мучительном реве. Да твою ж мать. У него в руках был самый разыскиваемый человек Испании, и вот ему снова нечем задобрить своих боссов. Все это становится настоящей катастрофой, и его начинает одолевать паника. Думай. — Немедленно верните сюда этого репортера и приведите ко мне управляющего банком, — приказывает он. — Мы должны попасть в эту комнату как можно скорее. Тамайо дожидается, пока кто-нибудь не бросится выполнять его приказ, а затем отворачивается, потирая лоб. Он липкий от пота, и ему приходится сосредоточиться на том, чтобы набрать в легкие достаточно воздуха. Но прежде чем у него появляется шанс взять себя в руки, его мир внезапно взрывается. Он чувствует боль, мучительную боль, и у него возникает ощущение падения. Он слышит голоса, отдаленные крики и успевает задуматься, не сердечный ли у него приступ. Он ошеломленно моргает, и через мгновение мир возвращается в фокус, чтобы показать нависающее над ним рычащее бородатое лицо. — Ты убил ее! Ракель… Ты… Ты, блять, позволил им застрелить ее! Оцепеневший мозг Тамайо, наконец, осознает, что это Анхель. «Да, — бесстрастно думает он, — да, я в самом деле убил ее». Он ждет, что кулак снова врежется ему в лицо, но чьи-то руки хватают и оттаскивают Анхеля, продолжающего кричать. На губах Тамайо что-то теплое, он подносит руку ко рту — и та краснеет, пачкаясь его кровью. Он смотрит на это, и символизм не ускользает от него — это был его план, его приказы, и теперь его руки в крови, как в буквальном, так и в переносном смысле. Пути назад нет, и его последним поступком в качестве офицера разведки будет попытка минимизировать ущерб, прежде чем они бросят его на амбразуру. Он с трудом поднимается на ноги, с раздражением отбрасывая поддерживающую его руку, и достает носовой платок, чтобы промокнуть кровь. Он замечает множество презрительных взглядов и понимает, что ему необходимо как можно скорее восстановить свой авторитет. Произошедшая катастрофа прокручивается в его голове — вспышка дула, движение Мурильо, падение… Подождите. Движение… Вот он — выход. Тамайо в упор смотрит на отчаявшегося Анхеля, в глазах которого стоят слезы, а сам он стоит между двумя полицейскими в форме. — Давайте не будем терять голову, — говорит он со всей напористостью, на какую только способен. — Давайте не будем забывать, зачем мы здесь — защищать нашу страну и ее активы от преступников, таких как Профессор. Давайте не будем забывать, через какие унижения заставил нас пройти этот человек, и что мы обязаны использовать любой шанс, чтобы остановить его и его банду. Он делает паузу и придает своему лицу выражение крайней серьезности. — То, что произошло, прискорбно и трагично, но это не наша вина. Он не сводит глаз с Анхеля, молясь, чтобы все получилось. — Она сама шагнула под пулю, — заявляет он со всей уверенностью, которая у него осталась, и Анхель недоверчиво вскидывает голову. Справа от него Алисия наклоняет голову, оценивающе наблюдая, а затем говорит технику: «Включи еще раз». Все поворачиваются к экрану, за исключением Тамайо, который стоит к нему спиной, затаив дыхание. «Замедли», —  инструктирует Алисия, и они снова, почти не дыша, наблюдают за происходящим. И на этот раз они все это видят: за долю секунды до выстрела Мурильо действительно делает шаг вправо — и раздается коллективный вздох облегчения. Лицо Анхеля искажается от горя, он осознает, что Ракель, должно быть, все еще любила этого человека, даже спустя два долгих года. Должно быть, она разгадала их план или заметила что-то в банке и приняла решение пожертвовать собой ради спасения Серхио Маркины. Это жестокое заявление о ее любви к этому преступнику, и его горе только усиливается от осознания того, что все это время у него не было ни единого шанса. И проживи они хоть сто лет — они никогда не были бы вместе. Тамайо чувствует, как напряжение в палатке спадает, и понимает, что видеозапись подтвердила его утверждение. Слава Богу. Он оглядывается, обращая на себя всеобщее внимание, не проявляя слабости, не допуская сомнений, и один за другим они принимают его сторону. «А теперь позовите сюда управляющего банком и работайте над тем, чтобы открыть эту чертову дверь!» — командует он, затем, наконец, отворачивается от Анхеля и выходит из палатки. Но если он хоть на секунду подумал, что опасность миновала, и, возможно, найдется выход из этой передряги — то все рушится, когда он сталкивается с Суаресом. Тамайо бросаются в глаза его глубокие морщины усталости и тени под глазами, прежде чем тот, не теряя времени, заявляет: «У нас проблема: взрывчатка ненастоящая».

-0-

Секретная комната Вокруг полная темнота, и единственный звук — это его хриплые рыдания. Его разум дал сбой и будучи неспособным оценить произошедшее, просто перестает функционировать. В голове разверзлась зияющая пропасть, затягивающая его во тьму еще более кромешную, чем в комнате. Все, что он чувствует — полное опустошение. Ракель мертва. Несмотря на предательство, все, на что он надеялся последние два года — снова увидеть ее, услышать ее голос, ее смех. И вот при самых неожиданных обстоятельствах его желание исполнилось, но только для того, чтобы снова вырвать ее у него из рук. Почти как в детстве, когда кто-то предлагает тебе конфету и одергивает руку, как только ты тянешься за ней — но только это гораздо, гораздо хуже, это лишает тебя всего. Ни надежды, ни радости, ни будущего. «Не понимаю, почему он так подумал, инспектор Мурильо после того, как Вы меня предали». Его последние слова, обращенные к ней, теперь прокручиваются в его голове, каждым словом раня его сердце. Боже. Ему нужно... нужно было больше времени, чтобы сказать то, что он хотел на самом деле. Я так скучал по тебе. Моя жизнь пуста без тебя. Я люблю тебя и хочу провести с тобой остаток своей жизни. Но вместо этого он произносил злобные, ничтожные слова, желая причинить ей боль. Инспектор Мурильо. Использовал ее прежнюю должность как оскорбление. Даже не имя, такое красивое, ощущаемое на языке, как сладчайший эликсир. Ракель. Мертва. Навсегда. Еще одно рыдание вырывается из его горла, грубое и неконтролируемое, и он зарывается носом в ее волосы. Мне так жаль. Мне правда очень, очень жаль. Знай он два года назад, что все будет так, то, впервые встретив ее тогда, он бы ни за что не принял ее приглашение на ужин, с горечью думает он. Он бы держался на расстоянии и позволил ей продолжать жить своей жизнью и своей работой. Да, это означало бы упустить столько радости, но он верит, что сделал бы это, чтобы спасти ее. Чтобы сохранить ей жизнь, даже несмотря на то, что они никогда не были бы вместе. Но ради нее и ради ее семьи. Господи. Паула. И ее рассеянная мать, что была так добра к нему, называла его хорошим человеком, и была так счастлива, что ее дочь снова улыбается. Кто теперь будет за ними присматривать? Ее жестокий бывший муж? Сестра, которая сама связалась с этим мудаком? Он должен был погибнуть, он, тот, кто уже потерял все, по кому никто не будет горевать. В конце концов, именно поэтому он пошел на эту авантюру, именно поэтому он пришел в банк пожертвовать своей свободой, а не кем-то другим. Так что если кому-то и суждено здесь умереть, то это должен быть он сам, тот, кто все это начал с того первого ограбления. И так бы и случилось, если бы Ракель не встала перед ним. Осознание этого заставляет его судорожно вздохнуть, поскольку он еще раз прокручивает все в голове, начиная с того момента, когда он увидел движение на лестнице и понял — слишком поздно — в чем заключался план Тамайо, и как Ракель, должно быть, оценила ситуацию на долю секунды быстрее него и сделала шаг под предназначенную ему пулю. Защищая его в последний раз, точно так же, как поступила и в конце первого ограбления, несмотря на все, что он сделал с ней — разрушил ее репутацию, ее жизнь, лгал ей, использовал ее. И теперь она заплатила максимальную цену, отдав за него жизнь. Ее кровь на его руках. Это слишком, и он прижимает ее к себе, рыдая от отчаяния. Это должен был быть он.

-0-

Полицейская палатка Тамайо в смятении смотрит на Суареса. Похоже, гребаная передышка ему не грозит. — Мы не могли этого знать, — возражает он, и Суарес пожимает плечами. — Да, но в глазах общественности это не будет иметь значения, — указывает он. — Они все равно скажут, что мы планировали убить безоружного. А потом случайно застрелили мирного гражданского вместо... Он не продолжает, потому что в этом нет необходимости. Обоим предельно ясен масштаб разражающейся катастрофы. Тамайо смотрит на огромную возбужденную толпу в красном, собравшуюся за ограждениями, и по его спине течет струйка пота. — Тогда пусть это останется между нами как можно дольше, — решает он. Но едва слова слетают с его губ, как раздается следующий удар. Моложавый полицейский выбегает из палатки позади него, и сердце Тамайо замирает при виде паники на его лице. — Полковник, — объявляет он, задыхаясь, — это во всех новостях. Тамайо хмурится. — Что «это»? — Инспектор Мурильо…стрельба… — бормочет он, из-за волнения забыв, что она больше не полицейский. Тамайо бледнеет, затем протискивается мимо мужчины обратно в палатку. Должно быть, он ошибается, пресса никак не могла заполучить отснятый материал. «…хорошо видно, как пуля попала в бывшего инспектора», — слышит он, как только входит, и, подняв глаза, видит, что изображения, которые они смотрели всего несколько минут назад, транслируются на всех мониторах в палатке, на каждом новостном канале. Да чтоб тебя! Это последняя капля, и его и без того слабое самообладание улетучивается. — Как, черт подери, пресса заполучила эти кадры?! — рычит он, и присутствующие обмениваются беспокойными взглядами. — Узнаю, кто это слил — оторву гребаную башку голыми руками!

-0-

Секретная комната Серхио держит ее обмякшее тело в объятиях, и его накрывает волна воспоминаний. Готовясь к первому ограблению, он уже слышал об инспекторе Мурильо, о ее блестящей карьере и репутации специалиста по мирному разрешению ситуаций с заложниками. У него была ее фотография, и он знал, что она привлекательная женщина, но к личной встрече оказался не готов. Тогда в кафе она превзошла все его ожидания — даже сквозь ее усталость просвечивала жизнерадостность и забота об окружающих, которой не было видно на фотографии. Он помнит, как подумал, что фотография не смогла передать ее сущность; ее доброту, ее скрытую силу. Все это он почувствовал, увидев ее, и несмотря на его неприязнь к полиции — был крайне впечатлен. Она тоже оказалась смелой, достаточно сильной, чтобы рассказать о жестоком обращении, которому подверглась, показать уязвимость, и он был тронут этим. Позже он поймет, что именно в этот момент она стала чем-то большим, чем просто шахматной фигурой на его доске — пешкой, которой можно манипулировать, а затем принести в жертву. Она стала человеком, который страдал, кому, как и ему самому, приходилось бороться с несправедливостью. И когда она набралась смелости пригласить его на свидание, он был очарован и при всем желании не смог сказать «нет». Он убедил себя, что делает это, чтобы вытянуть из нее информацию, но в тот момент, когда она поцеловала его, он забыл обо всем на свете; и позже больше не мог обманывать себя, поняв, что сказал «да», потому что она ему нравилась, потому что он восхищался ею, его влекло к ней. И в ее объятиях в ту первую ночь он впервые по-настоящему успокоился с тех пор, как умер его отец, и это было как наркотик, чувство, которое он жаждал испытывать снова и снова. И теперь он навсегда это потерял. Он пропускает прядь ее волос сквозь пальцы, они, оказывается, еще мягче, чем он помнит, и легко скользят по его коже. Он старается зафиксировать этот момент в памяти, на своих нервных окончаниях, чтобы вспоминать в трудные времена, ожидающие его впереди. Пусть лучше он запомнит это, чем липкую кровь, ее кровь, на другой руке. Это должен был быть он, снова думает он, и боль разрушительнее любой пули пронзает его сердце. Очень нежно он заправляет пряди волос ей за ухо, затем проводит пальцем по мочке уха, едва касаясь. Запомнить. Запечатлеть. Он ведет большим пальцем по скуле, кожа все еще теплая, но скоро она станет холодной, безжизненной. Его вина. Чувство вины парализует его. Зачем? Зачем она подставилась под пулю? Причина в неправомерных действиях властей или здесь что-то большее, что-то личное? Может быть, она не смогла забыть его, подавить те чувства, которые когда-то испытывала к нему? Неужели она, так же как и он, провела последние два года, тоскуя по этой радости, по этой необъяснимой связи с другим человеком? — Ммм… Теперь он никогда этого не узнает, и ему придется жить с этим сожалением. Но если ему каким-то образом удастся выбраться отсюда живым — он заставит их заплатить. — …Мммфхх!! Наконец до него доходит звук, и он застывает, сбитый с толку. Здесь больше никого нет, и на секунду он сомневается, не сошел ли он с ума от горя, раз слышит голоса, заполняющие пустоту, которую когда-то занимала она. Он снова что-то слышит, на этот раз это приглушенный голос, ее голос, и его сердце замирает. — Серхио. Мне нечем дышать.