If Not For Love / Если бы не любовь

В горести любовь становится сильнее и благороднее.

Габриэль Гарсиа Маркес, Любовь во время холеры

Последний день второго ограбления Мадрид Ракель с нарастающим беспокойством вглядывается в кадры, на которых спецслужбы штурмуют Банк Испании. Серхио там, и, похоже, это конец. Есть ли у него план, один последний трюк, чтобы выпутаться из этого? Господи, пожалуйста… Последние несколько дней были сущей агонией — вынужденно наблюдать со стороны за развитием событий было бесконечно хуже, чем находиться в самой гуще событий во время первого ограбления. С самого начала она каким-то образом почувствовала, что из-за тех, кому теперь поручено вести дело, второе ограбление обернется для воров не так удачно, как первое. Полковник Тамайо и инспектор Сьерра не имеют никакого отношения к закону, и они не остановятся ни перед чем, чтобы уничтожить преступников, и Профессора в частности. Ни о возможности предстать перед судом, с трибуны подтолкнув массы к дальнейшему безумию, ни тем более о милосердии не может быть и речи. Он должен был знать это; он должен был быть готов к этому. Когда она вспоминает события последних нескольких дней — разглашение информации о пытках Анибаля Кортеса и использование Алисией Сьеррой сына Агаты Хименес, чтобы заманить ее в зону досягаемости снайперов — ее начинает душить гнев. Если у нее и были какие-то сомнения в том, что уход из полиции был правильным выбором, они рассеялись навсегда. Она потрясена их действиями, ей стыдно за то, что когда-то она была связана с ними. Давай же, Серхио… Наблюдая за штурмом, она снова задается одним и тем же вопросом: Зачем? Зачем он вошел в банк несмотря на риск потерять контроль над ограблением? И чем больше она думает об этом, тем страшнее ей становится, потому что только один ответ приходит ей в голову: он жертвует собой ради остальных. Серхио безмерно предан тем, кого считает своей семьей — сколько усилий он вложил в реализацию мечты своего отца и насколько был полон решимости вывести всех из монетного двора в конце первого ограбления. Он, должно быть, чувствует ответственность за то, что случилось с Анибалем Кортесом — если бы он не завербовал его в свою команду, тот остался бы обычным преступником, не был бы классифицирован как террорист и никогда бы не подвергся пыткам. Но чего она не знает, так это как далеко он может зайти, чтобы спасти остальных — позволит ли он властям схватить его? Или он готов пойти еще дальше и позволить им убить себя? Она грызет ноготь на большом пальце, с безустанно следя за каждым репортажем, с ужасом ожидая момента выноса тел из здания. Она так внимательно смотрит, что замечает, как ритм штурма меняется. Внезапно интенсивность движений падает, как будто кто-то нажал на кнопку паузы — она понимает, что это означает какое-то противостояние, и ее сердце бешено колотится. Он, должно быть, все еще жив, и это его последний ход, чтобы задержать их. Слава Богу.

-0-

Полицейская палатка Профессор пообещал мирно сдаться одному полицейскому в сопровождении репортера, и у Тамайо нет другого выбора, кроме как скрепя сердце согласиться. Это ограбление — сплошная череда унижений, и его уже тошнит от этого. Этот человек насмехался над ними и дурачил их при каждой возможности, и этому надо положить конец. Нельзя позволить ему диктовать условия собственного захвата, поскольку Тамайо строго проинструктирован о дальнейшей участи Профессора: тот должен быть либо убит, либо тайно захвачен, но ни при каком раскладе он не должен увидеть зал суда изнутри. — Кто пойдет? — спрашивает Суарес, и взгляд Тамайо скользит по присутствующим. Когда он останавливается на инспекторе Сьерре, полковника вдруг озаряет. Есть один способ выпутаться из этого дерьма, провести Профессора и в то же время выполнить приказ правительства, но для этого потребуется тонкое балансирование и куча уловок. Но да, это может сработать, и он улыбается. Инспектор Сьерра приподнимает бровь; она надеялась, что он пошлет ее — и она поставит ублюдка на место, убедится, что перед камерой он выглядит неудачником, коим и является. Тамайо смотрит на нее, и она улыбается, прижимая руки к пояснице и потягиваясь — чем скорее это закончится, тем лучше, потому что она чувствует, что ребенок появится на свет со дня на день, а она не собирается пропускать триумф спецслужб. Но затем, к ее удивлению, полковник Тамайо объявляет: — Это будет бывший инспектор Ракель Мурильо. Улыбка сползает с лица Алисии; должно быть, она ослышалась. Но повернувшись, она замечает удивленные лица и понимает, что это не так. — Что? — выпаливает она. — Вы, конечно, шутите! Но Тамайо выпрямляется во весь рост, а затем говорит: — Все на выход, кроме Алисии, Суареса и Анхеля! — так что это определенно не шутка. Все остолбенели и, Тамайо рявкает: — Немедленно! И начинается суматоха, перерастающая в столпотворение вокруг палатки. — Полковник, я протестую, — начинает Суарес, как только все выходят. — Чтобы послать гражданского... Тамайо жестом велит ему замолчать. — Она была полицейским, и чертовски хорошим, пока не спустила трусики перед этим шарлатаном, — безапелляционно утверждает он. — Мы отправим ее. — Но почему? — в замешательстве спрашивает Анхель, и Тамайо поворачивается к нему. — Потому что это отвлечет Маркину. Он этого не ожидает и расслабится, и тогда мы уберем его, покончим с этим раз и навсегда. Остальные переваривают сказанное в абсолютной тишине. Суарес и Анхель обмениваются неловкими взглядами, сомневаясь, что подобное лицемерие — наилучший выход. Но решение полковника никто не оспаривает. Алисия, однако, задумчиво постукивает ногтем по зубам. — Хоть я и разделяю намерение убрать этого сукиного сына при первой же возможности, я не уверена, что Вы хорошо все продумали, — говорит она, и Тамайо раздраженно хмурится. — В смысле? — В смысле Ракель может отказаться сотрудничать, — прямо говорит она. — Она была готова пожертвовать своей карьерой ради этого ублюдка — с чего Вы взяли, что она вдруг захочет помочь убить его сейчас? Тамайо холодно улыбается. — Потому что она не будет этого знать. Мы скажем ей, что ее присутствие поможет решить все мирным путем, что это лучший шанс заставить его сдаться, не взорвав себя и кучу ни в чем не повинных гражданских к чертям собачьим. Алисия пристально смотрит на него, и по ее лицу медленно расползается ухмылка. — Боже правый, полковник, я впечатлена, — практически мурлычет она. — Я и не знала, что в Вас столько коварства. Анхель переводит взгляд с одного на другого, стараясь сдерживать отвращение. «Потому что я больше не знаю, кто есть кто», — он снова слышит голос Ракель, который отдается эхом в его ушах и стучит, как барабан, по его совести. Но Анхель знает, что в одном полковник прав — они должны остановить Профессора раз и навсегда. Если они этого не сделают, этот кошмар никогда не закончится, и пока есть что красть — все будет повторяться. Однако он не так уверен, что ложь Ракель оправдана, поэтому предлагает: — Я схожу за ней. Но Алисия разворачивается и прищуром пригвождает его к месту. — О, нет, ты не сходишь. Она снова поворачивается к Тамайо. — Один взмах ресниц Мурильо, и этот влюбленный придурок, скорее всего, сдаст весь чертов план. Нет, я пойду. Это требует деликатного подхода, — заявляет она. Получив кивок согласия Тамайо, она выходит из палатки и экспроприирует ближайшую полицейскую машину.

-0-

  Двадцать минут спустя Услышав звонок в дверь, Ракель отрывается от телевизора и спускается вниз. Должно быть, грузчики пришли за первой партией коробок, и она открывает дверь со словами: — Здравствуйте. Вы можете начать с первого этажа... — но осекается, видя, что перед ней вовсе не сотрудники транспортной компании. Это Алисия Сьерра. Инспектор, бывшая коллега, а теперь еще и истязатель. Ракель пристально смотрит на нее с нескрываемым отвращением, прокручивая в голове все, что эта женщина делала с Анибалем Кортесом. Удержание в крохотной камере в положении стоя, вынуждение неделями испражняться под себя, лишение сна и, наконец, погребение его заживо. Инспектор олицетворяет все пробелы в системе, и Ракель колеблется с желанием захлопнуть дверь у нее перед носом. Алисия, должно быть, понимает это по ее взгляду, потому, опираясь на дверной косяк, она с фальшивой искренностью произносит: — Не делай поспешных выводов, дорогая. Поверь, ты захочешь услышать то, что я хочу сказать. Если ты хочешь спасти своего драгоценного Профессора, я советую выслушать меня. Ракель заметно колеблется, ее взгляд скользит по улице за спиной Алисии, пока она спешно обдумывает варианты действий. «Это может быть твоим шансом увидеть его снова, кричит ее сердце, пытаясь заглушить мозг, который предупреждает, — ты не можешь ей доверять. Не можешь доверять им. Это ловушка». Но ее сердце жаждет второго шанса: «Даже если так, лучшее, что ты можешь сделать — это выяснить, что они планируют, разве нет?» И она понимает, что на самом деле выбора нет. Если есть хоть малейший шанс, она должна им воспользоваться, иначе неопределенность будет преследовать ее до конца жизни. После долгих колебаний она открывает дверь шире и отступает, впуская беременную женщину. Взгляд Алисии задерживается на вездесущих коробках, прежде чем с любопытством возвращается к лицу Ракель. — Куда-то собираешься? Осторожно. Ты еще не знаешь, в какую игру она играет, почему она здесь. На самом деле у Ракель нет причин не говорить ей, куда она едет — при желании они смогут узнать это менее чем за пять минут — тем не менее она уклоняется от ответа. — Налоги в этом районе стали астрономическими, пришло время переехать в дом поменьше, — отвечает она, сохраняя нейтральное выражение лица, и инспектор злорадно улыбается. — Ах да, я слышала, ты теперь клерк, — произносит Алисия с той особой снисходительностью, которую люди на более высоких должностях приберегают для тех, у кого низкооплачиваемая работа, и Ракель ощетинивается. — А я слышала, ты теперь палач, — парирует она, успевая заметить, что ее слова достигли цели, прежде чем та пожимает плечами и обнажает зубы в смутном подобии улыбки. — Я смотрю, ты по-прежнему читаешь морали, — говорит она, растягивая слова. — Это звучало бы гораздо убедительнее, если бы ты не кинула своих коллег ради члена. Ракель стискивает зубы: нельзя поддаваться на провокации этой женщины. — Как видишь я занята, Алисия, — вместо этого устало говорит она. — Итак, зачем ты здесь? Алисия кивает и переходит к делу. — Я пришла просить тебя об услуге, дабы покончить с этим ограблением без кровопролития. Ракель внимательно слушает Алисию — и узнает, что Профессор загнан в угол и угрожает взорвать здание, если к нему не пришлют одного полицейского и журналиста, чтобы тот заснял арест. Он, должно быть, испытывает тот же страх, что и она — что они убьют его при первой же возможности, и это его уловка, чтобы предотвратить это. Ее сердце ликует от осознания этого, но затем ее отпускает. Все это могло бы уже закончиться — они могли бы послать туда любого полицейского и покончить с этим. Вместо этого Алисия здесь, в ее доме, пытается уговорить ее пойти в банк и стать свидетелем захвата Профессора. — Но почему я, Алисия? Я уже даже не работаю в полиции, — возражает она, и Алисия придает своему лицу выражение искренности. — Тамайо опасается, что Профессор опять что-нибудь выкинет. Этот человек нам не доверяет, и малейшая провокация может вывести его из себя, — она ободряюще улыбается. — Но он точно доверяет тебе, и Тамайо думает, что ты — наш лучший вариант покончить с этим мирным путем. И на этот раз я склонна согласиться с ним, — великодушно добавляет она, а Ракель отворачивается и начинает ходить по комнате, уперев руки в бока. Она чувствует, что что-то происходит. Соглашаясь, она автоматически становится участником любой спланированной ими комбинации, а значит, и она внесет свой вклад в крах Серхио. «Но ты можешь увидеть его снова, заглянуть в его глаза еще раз, — умоляет ее сердце, и она прерывисто вздыхает, — а теперь не отвлекайся. Сейчас не время для эмоций. Думай. Разберись с этим». — А кто из репортеров пойдет? — спрашивает она, скорее, чтобы выиграть время, чем из-за реальной необходимости узнать, пока ее разум лихорадочно пытается разгадать что они планируют. — Карлос Перес вызвался, — как бы непринужденно говорит Алисия, но получается даже слишком непринужденно — и тогда до Ракель доходит. Кусочки пазла складываются, и вся картина видится ей ясно, как белый день. Это провокация, и она нужна, чтобы отвлечь его, чтобы дать им возможность убить его. Они думают, что она будет так взволнована предстоящей встречей с ним, что не заметит очевидного, и гнев воспламеняет ее изнутри. Гребаные ублюдки. Она не спешит с ответом, пытаясь справиться с яростью, так что, когда она снова поворачивается к Алисии со словами: «Я согласна, дай мне переодеться» — ни на ее лице, ни в голосе нет и следа гнева. Но когда она идет в свою комнату, достает коробку со старым полицейским снаряжением, переодевается в удобные брюки и джемпер — ее продолжает сжигать ярость, всепоглощающая и опасная. Она объясняет своей матери, что происходит, и оставляет ее, дав четкие указания о том, что нужно сделать, пока ее не будет, потом спускается вниз и следует за Алисией к машине.

-0-

Так странно заходить в полицейскую палатку; она одновременно знакома и совершенно чужда ей. Сколько дней она провела в точно такой же палатке за свои пятнадцать лет службы в полиции? Слишком много, чтобы сосчитать, и все же она осознает, что теперь это вражеская территория. Она больше не разделяет ценности присутствующих здесь людей, и они, безусловно, не разделяют ее ценностей. Их цели — это не ее цели, и ей нужно всегда быть начеку. Вот почему, когда Анхель подходит с широкой улыбкой, намереваясь обнять ее, она уклоняется и протягивает ему руку, игнорируя боль, мелькнувшую на его лице. Они уже не на одной стороне, и она не может доверять ему больше, чем Алисии или Тамайо. Карлос Перес тут как тут, и она вежливо приветствует его, даже найдя в себе силы похвалить его за храбрость, как будто она не знает, что он марионетка разведки, и его присутствие совсем не то, чем кажется. Они выслушивают последнюю лицемерную лекцию от Тамайо о том, что справедливость вот-вот восторжествует, и что не следует без необходимости рисковать жизнью, а затем их сопровождают к лифту банка. Когда они входят в здание, все чувства Ракель обостряются, и пересекая вестибюль, она подмечает все: позицию каждого полицейского, их оружие, обращают ли они на нее внимание — все. И поэтому она успевает заметить, как только что спустившийся по лестнице Суарес что-то шепчет на ухо одному из своих людей, и тут же ловит оценивающий взгляд в свою сторону. — Удачи и будьте осторожны, — многозначительно говорит им Тамайо в закрывающиеся двери лифта, и они начинают подниматься. Ракель смотрит на журналиста, который делает вид, что возится с небольшой ручной камерой, чтобы избежать ее внимания. — Все готово? — спрашивает она. Он поднимает глаза и бегло улыбается. — Да. — Хорошо. Будет обидно, если что-то пойдет не так и ты пропустишь событие века, да? — безжалостно добавляет она, и он бледнеет, подтверждая ее подозрения. Но затем лифт сигнализирует об остановке, и она делает вдох, собираясь с духом. Серхио находится за этой дверью, в смертельной опасности, и она — единственный человек, который может спасти его. Что-то в этом кажется ей знакомым, и всего на секунду она вспоминает тот день на складе два года назад. Я с тобой. Кажется, ничего не изменилось, даже после двухлетнего молчания и жизни с мыслью, что он отказался от нее. Двери лифта открываются, она выходит, Перес следует за ней по пятам. Они в вестибюле перед кабинетом управляющего, и, осматриваясь, она замечает лестницу справа. Дверь кабинета закрыта, но, подходя ближе, она слышит, как поворачивается ключ в замке, и ее сердце уже колотится о ребра. Господи, Серхио… Не так она представляла встречу с ним, совсем не так. Даже несмотря на то, что, по-видимому, ее переживания не были взаимны, она не хочет, чтобы его поймали. Только не это попирающее правила правительство. Она заносит руку и стучит, потом заправляет волосы за ухо и нервно ждет. — Открыто, — произносит его голос, накрывая ее с головой, как волна. Это он, это действительно он, и когда она открывает дверь и пристально смотрит на него, все остальное меркнет, как и предполагал Тамайо. Ракель мысленно была готова к этому моменту — и тем не менее она застигнута им врасплох. Боже, как она скучала по нему — скучала по этой искре, по этой необъяснимой связи между ними, и, несмотря на самые благие намерения, она на мгновение отвлекается. Он тоже пристально смотрит на нее, изумленный до глубины души. — Тамайо подумал, что ты с меньшей вероятностью наделаешь глупостей, если он пришлет меня, — объясняет она, возвращая свое внимание к делу. Она отмечает, что журналист находится от нее слева, а лестница — справа, и именно оттуда последует любая атака. Она следит за ней краем глаза, даже когда набрасывается на Серхио, выясняя, кто кого предал, и поэтому успевает уловить движение дула снайперской винтовки над верхней ступенькой на долю секунды раньше, чем он. Время замедляется, она видит и ощущает все сразу: удаляющегося слева журналиста, расширяющиеся от шока глаза Серхио, несправедливость стрельбы в безоружного, всепоглощающее чувство любви к нему, и, наконец, делая шаг вправо — вспышку выстрела. А потом как будто кто-то нажимает кнопку перемотки, и она больше не может различать ощущения. Все, что она осознает — это ослепляющая боль, ощущение падения и рев горя, который вырывается из горла Серхио, прежде чем все погружается во тьму.