***
Именно поэтому они расхаживали взад-вперед перед зданием суда с Густавом вдвоем. — Долго, - замечает мальчик. Он днями допытывал маму на эту тему, но она как и обещала решила рассказывать обо всём по мере решения проблем. Поэтому Густав всеми правдами и неправдами выведал положение дел у Эрика. Фантастика. Теперь им вертят как хотят маленькие дети! — Обещаю, ещё десять минут, и мы идем туда чем бы это ни обернулось, - отвечает мужчина, и в который раз нервно берет сына за руку, чтобы угомонить какофонию шума в голове. И расхаживать они в таком случае начинают в одном направлении. Люди косо посматривали на маску чудака в шляпе и темном плаще, но если Эрик что-то и выучил за эти годы — они даже не вспоминают об этом уже через пару мгновений. Оказалось людям безразличны даже объекты их осуждения. Густав терпеливо позволял то брать себя за руку, то выпускать её, когда уже даже мужчине казалось, что он начинает перебирать от нервозности. Первым выходит поверенный Кристин. Он подает даме руку, и на ходу указывает на бумаги в своих руках. Она внимательно слушает, серьезно сведя брови, пока не замечает ожидающих у изножья задания суда.***
Суд проходил в закрытом порядке и носил исключительно формальный характер, раз уж решение было принято "мирно и взаимно", адвокат заверил Кристин в том, что ей скорее всего не придется говорить вовсе. Поэтому сейчас диалог происходил между судьей и поверенными поочередно. — Родители супругов с обеих сторон должны были дать одобрение для подачи заявления на развод. — Родители мадам умерли ещё до наступления её совершеннолетия, она так и не попала под опеку частных лиц, о ней позаботилось руководство театра, как и о многих сиротах в те годы. Потому как, да, существовал некоторый уровень бардака в вопросе об опеке в этой стране, особенно если государственные организации были готовы брать детей на поруки. Опера частично существовала за счет государственных субсидий и управлялась таким же образом. — Родителей господина Виконта де Шаньи так же не стало, старший брат, граф Филипп умер уже после наступления совершеннолетия Виконта, и на данный момент не существует близких родственников, способных оспорить это заявление. "Являлось ли это заявление добровольным?" Они даже не взглянули друг на друга. В один момент Кристин поняла, что совершенно не хочет этого. "Не имеют ли стороны претензий?" Рауль молчал. Это не было ему свойственно, к тому же в своих письмах он был словесно "щедр" неописуемо, просто вопиюще. Он изредка кивал, кидал взгляды на своего правозащитника, но в основном как будто старался не давать поводов для конфликта. "К какому стороны пришли соглашению в вопросе о разделе имущества?" Сейчас Кристин подумывала о доме. О чём-то небольшом для них с Густавом. Место, где мог бы поместиться и Эрик, если пожелает рисковать снова, возвращаясь в Париж. Эрик же уже недели три строит план дома ничуть не подходящего под описание "небольшой". Здесь или в Нью-Йорке, но он построит его. И де Шаньи, все на свете могут удавиться — Эрик найдет способ добиться того, чтобы его сын и его Кристин жили в этом доме. Он упустил десять лет. Он больше ни дня не позволит себе подобной расточительности. "Переходя к вопросу об опеке над Густавом де Шаньи..." Поверенный Кристин просит судью взглянуть на приложения под номерами четыре и пять. "Мы бы хотели попросить сообщить решение по этому пункту в письменном виде". Поверенного Кристин порекомендовал Эрик. Когда Даае изъявила желание расторгнуть брак, мужчина связался с Уэббером тотчас. Отпуская полтора листа злорадства и язвительности композитора, он предложил помощь в поиске хорошего адвоката. В этом Уэббер, как англичанин, разбирался превосходно. Урегулировав и обсудив все тонкости ситуации, поверенный составлял документы, соглашения и вел переписку с судьей таким образом, чтобы добиться предельной возможной безопасности для Кристин Даае. Если никто в мире никогда не узнает, что Густав сын Эрика — пускай так. Но он не позволит де Шаньи своим существованием и ничтожным подобием брачного союза, который они по нелепой случайности делили с Даае, навредить её будущему, репутации и карьере. В конце концов ко многому из этого приложил руку Призрак Оперы, терять плоды этих трудов мужчина не был намерен. Он помнит маленькую балерину Кристин Даае, едва поднимающую взгляд, едва подающую голос, и так же помнит как она воспрянула от возможности петь, словно распустилась, как поле обезумевших от весны цветов, переживших под стылой землей невыносимо долгую зиму и скорбь. Конечно же годы не могли не укрепить нервы девочки, сделав её женщиной, но Эрик не собирался проверять их на прочность, наблюдая за тем, как Даае станут отказывать из-за нелепых обвинений в лёгком поведении. Судья ещё раз коротко восстановил в памяти содержание приложений четыре и пять, и бросив взгляд на Кристин, не то, чтобы взгляд был слишком одобрительным, всё же согласился с поверенным и перешел к следующей серии вопросов. Всё кончилось быстрее, чем девушка рассчитывала. Это не означало конечно же, что процесс не вызывал ощущения медицинского пластыря, который тянут с мягкой кожи поврежденной щеки. Медленно и до покалывания в кончиках пальцев неприятно. Когда им передали все бумаги, поверенный ещё раз удостоверился, что все их просьбы удовлетворены, и вывел женщину из зала суда. Единственное, что волновало Кристин — та часть папки, что касалась её сына, но в этом случае всё прошло, как адвокат и ожидал — объективных причин для обвинений в адрес Даае нет потому как всё происходит добровольно с трех сторон, включая Эрика, который принял этого ребенка. Она расскажет Густаву сегодня. Вернется домой и сможет наконец ему всё объяснить. Кристин не уверена как он отнесется, но со стороны они с Эриком казалось стали добрыми друзьями. И даже это уже больше, чем было у мальчика с Раулем. Но они не ожидали её дома, там, где и обещали оставаться — оба замерли у лестницы здания суда, заметив Даае. — Юго, спасибо вам, - ещё раз благодарит девушка, кивая поверенному, - Видимо, вам не придется сопровождать меня до дома. Выглядеть на собственном разводе легкой, как цветок, наряжаться разумеется не в подвенечное, но в белое, как снег, дневное платье — это очевидно один из многих талантов Кристин. Эрик даже не обратил на это внимание сегодня — не успел, всё, что занимало его мысли — попытки убедить её позволить ему присутствовать. Её лишили статуса виконтессы. Слава Богу... Можно больше даже не пытаться скрывать своё ликование, но ей кажется, что если она сейчас позволит себе, в итоге может просто не удержать равновесия на лестнице. Это мандраж. Эрик замечает взвинченность Даае, даже обеспокоенно хочет взять её за руку, но девушка его опережает. Это почти объятия. Она берет его за обе руки, и притягивает к себе, оставаясь на ступень выше, почти равняясь с мужчиной ростом. — Поедем отсюда как можно скорее, - говорит она, чуть не подпрыгивая. Кристин наконец выдыхает и кажется её губ даже касается улыбка. Ей просто не удается держать себя в руках. Она этого ещё не понимает, больше чувство похоже на нервное потрясение, но очень хотелось гулять всю ночь по площади и танцевать, словно объявили дополнительную дюжину залпов фейерверков в новогоднюю ночь. Даае женщина и быть сволочью — непозволительная роскошь, но она не может не засмеяться тихо, но весело, всё же отпуская руки мужчины, обнимая его коротко на лестнице суда, и оглядываясь, будто надеясь, что никто не заметил их. Она берет Густава за руку, и уже хочет снова поторопить их к карете, но краем зрения замечает выходящего из здания Рауля и его поверенного. От иронии у Эрика скоро глаз начнет дергаться. Или это, или он рассмеется как безумец, осчастливленный тем, как же сильно платье Даае похоже на подвенечное. Платье на Кристин белое и будто того было мало, волосы ветренным утром она прятала под белым газовым шарфом. Конечно же она снимала его в зале суда, разумеется ещё не успела повязать его, он теперь держался на её шее весьма условно, смешиваясь с темными волнами волос двумя длинными полотнами белого шелка. Словно фата. Дьявол заберет последнего, Рауль? Дьявол забрал даже двух. Де Шаньи замирает там, наверху, заметив того, кто ждал Кристин у лестницы. Кристин, издевательски напоминающую невесту сегодня. Не то, чтобы ему на завтрак подали записку с коротким посланием: "Париж прекрасен в это время года. Пожелаете провести вечер в моей компании — действуйте." И знакомая подпись "Ваш покорный слуга, П.О." Оперу Эрик в страхе уже десять лет не содержал, но сдержаться от небольшого реверанса в адрес их общего с Виконтом прошлого не смог. Кристин невольно замерла, чуть крепче сжимая ладонь сына. Если она продолжит вздрагивать всякий раз, когда придется видеть Рауля, Эрик отказывается от мысли о быстром убийстве. Для начала превратит де Шаньи в пугливого невротика, может быть даже доведет его до дурдома, и только затем сломает ему шею. Дергается не глаз, но уголок губ в недоброй ухмылке, когда мужчина встречается с Виконтом взглядами. Он берет Густава за вторую руку, в не менее издевательской манере машет буквально кончиками пальцев поднятой ладони Раулю, и уводит свою семью. И дело было не в идиотском, неуместном соперничестве, не в мести де Шаньи. Эрик забыл бы о нём, не навреди он Кристин, потому что единственным, что заботило его на самом деле, была Даае и его сын. Густав обернулся пару раз и с этим пришлось смириться. Рауль растил его. Хорошо ли, плохо ли — другой вопрос, но мальчик конечно же не кран, чтобы открываться и закрываться по команде "мама в разводе, твой отец отсутствовал десять лет, но сейчас он здесь". И кажется это стесняет даже самого Густава, поэтому когда Эрик всё же ловит взгляд мальчика уже в карете, он просто ободряюще улыбается ему.***
Густав побежал наверх, когда они вернулись в дом, и Кристин так и не успела окликнуть его. У лестницы мужчина взял её за руку и признался: — Он знает. Девушка на секунду непонимающе сощурилась, но после так и осталась замершая у лестницы. — Сам догадался, - её учитель опустил взгляд, - Я ему не говорил, честное слово, но он догадался. Даае оглядывается наверх. Тогда почему она ничего не заметила? Неужели Густав никак не отреагировал, неужели... Всё прошло хорошо? — И как он к этому отнесся? - тихо спрашивает девушка. — Пока не могу сказать с уверенностью. Вроде бы позволил мне стараться стать ему другом. Папой конечно же не зовет, мы решили тебя не тревожить пока эта судебная волокита не отпустит, но он..., - мужчина запинается, не находя слов, - Кажется он не ненавидит меня, что даже отдельно от нашего родства кажется чудом. Не ненавидит? Густав лет с шести не был более разговорчивым. Никогда не проводил с Раулем столько времени и почти избавился от этого экзаменующего взгляда в адрес Эрика, когда тот заговаривал с его матерью или не дай Бог позволял себе нечто большее, чем вежливо поданную ей руку. Он даже стал недавно рассказывать о той музыке, которую пишет, никому, кроме Кристин её не показывал даже в виде записей прежде, а Эрику стал играть ещё в Фантазме, с самого начала. Даае слышала, как перед отплытием сын сыграл кусочек на Бёзендофере, который писал для неё. Женщина тогда освободилась на час раньше и решила прогуляться от Метрополитен Оперы до Фантазмы пешком, чтобы опередить сына и своего мастера, которые теперь неизменно встречали её после репетиций. Не ненавидит — это довольно пессимистичная формулировка того, что очевидно испытывает к отцу Густав. Если это "не ненависть", если мальчик отреагировал на новость о том, что Рауль ему не отец, что он сын практически незнакомого мужчины, вот так, то что будет, когда время всё таки заставит его полюбить Эрика? Потому что Кристин знает — это произойдёт. Ей десяти лет на борьбу с этим чувством не хватило, а Густав ещё даже не прожил на свете столько. — Я правильно понимаю — у нас будет ещё один разговор? - подал голос мальчик, стоя у лестницы. Он заметно нервничал, пряча руки за спину, раскачиваясь с пятки на носок, пока оба — Эрик и мама поднимутся к нему наверх. И начинает на одном дыхании сразу же, как только они садятся за импровизированный "стол переговоров": — Я не возражаю, если хочешь знать, и догадался случайно, просто мы похожи. Не так плохо, что вы развелись с Раулем, он скучный, как тоска смертная, поэтому, пожалуйста, не расстраивайся слишком сильно! Эрик не хотел мне говорить, я схитрил, выпытал у него эту новость. Со мной всё в порядке, я уже несколько недель знаю, что мы в родстве, не нервничай по этому поводу. И не волнуйся. Только не волнуйся. Наверное, не кончься у него воздух, Густав продолжил бы, но сейчас он замолчал. И выглядел чуть осоловело. — Вы теперь с Эриком женитесь? - неуверенно спрашивает он, глядя то на маму, то на мужчину. — Давай попробуем дать Кристин хотя бы пару месяцев вне браков и помолвок ради разнообразия? - пробует отшутиться тот, но выглядит не менее потерянным. — Густав, то, как всё сложилось — результат огромного недопонимания, - говорит Даае, - Эрик всегда мечтал быть рядом, я хотела, чтобы он знал о тебе. Но вышло так, что я была уверена — он мёртв. И он убедил меня в этом с уверенностью, что это сделает мою жизнь чуточку легче. Он преследовал те же цели, что и ты — старался сделать всё, чтобы я не тревожилась. Посмотри, к чему это привело. Ты не должен просто делать вид, будто всё в полном порядке, если это не так. Потому что последние такие попытки в мой адрес привели к "скучному, как тоска смертная" Раулю и тому, что делало меня несчастной на самом деле. Мальчик глядел на неё неотрывно. — Не волнуйся за меня, уже нет ничего, что могло бы мне навредить, - продолжает Даае, - Чувствуй что чувствуешь и будь что будет. Позволь нам позаботиться об этом, Густав. Родители мы, а не ты. Эрик старался для мамы и это было непривычным. Эрик проводил с ним столько времени, сколько позволяли часы в сутках, делился своими идеями и позволял участвовать в своей работе, слушал его музыку и болтовню, рассказывал о том, как пишет свои композиции и как строятся здания вроде дворца-головоломки, Фантазмы или отеля "Призрак". Даже поделился своей многолетней перепиской с инженером Клеманом Адером, живущим в Тулузе, и занимающимся постройкой самолета на паровом двигателе вот уже несколько лет. Это тоже не было привычным, отнюдь нет. Однако то, что к Раулю Густав банально привык, не значило, что его поведение было в порядке вещей в мире нормальных людей. Потому что мама ведь тоже свыклась с ним и с этим мальчик согласен не был. Де Шаньи вполне мог быть ненормальным, раз так. К Эрику придется привыкать, он не был обычным, слишком уж живая фантазия. Но это и постоянное чувство ошеломленности от того, что оказывается иногда взрослые ведут себя иначе, чем Рауль, не помешало Густаву всё таки прийти к некоторым выводам. И мама была счастлива рядом с ним, это было большим, чем мальчику было нужно, чтобы ощутить наконец порядок в своём мире. Потому что много лет мир казался неправильным, спутанным и необъяснимым, но сейчас, понимая чей он сын, осознавая, что возможно не так бестолковы его увлечения, и если однажды он решит посвятить им жизнь, его поддержат, Густав готов по крайней мере признаться в одной вещи: — Я рад, что Эрик мой папа.***
— Я люблю тебя. В этих трёх словах вся моя жизнь. Десять лет прошло с тех пор, как эти слова были произнесены. Оказалось вовсе не важно кем из них двоих. Ещё совсем в юности Кристин пришла как-то раз к Эрику после первой "воспитательной беседы" со стороны директората. Когда девочки доложили о своих "опасениях", что Даае дома не ночует. Эрик обнаружил её сидящей у полчища неравномерно оплывших свечей, уткнувшейся подбородком в колени с выражением лица, с которым по меньшей мере собираются отказываться от партии в запале юношеского нигилизма. Ей в присутствии мадам Жири, добровольно выполняющей роль её опекуна, мягко, в унизительной снисходительной форме дали понять что с ней станет от предосудительных связей. Она девушка, выращенная в театре, но воспитанная строго! Неужели её могли заподозрить в подобном из-за одних лишь неподтвержденных слухов, будто она не ночует дома? — Я всего лишь возвращаюсь позже всех с репетиций или раньше всех после концертов, не посещая ужины и встречи с гостями Оперы, - сдавленно, рассерженно отвечала она, - Я реже появляюсь в общих коридорах потому что усердно занимаюсь или крепко сплю. — И из-за безупречности вашей репутации мы верим вам, мадемуазель Даае, - уверяли директора, - Но юных девушек в вашем положении так легко обмануть, что мы не можем не реагировать на сигналы ваших подруг. Сигналы. Это были доносы! — Как будто я давала поводы, словно они имеют право винить меня, стоит мне сделать лишний вздох! - раздосадовано воскликнула Кристин на расспросы своего учителя. А он отвечал, что это не закончится никогда. Что придется учиться не испытывать от этого столь острое возмущение. Потому что кем они в сущности были? Вынужденными соседками по поддержанному, скудному жилью? — Станет легче, - осторожно пообещал мужчина, заправляя выбившиеся пряди за уши Кристин, - Я за тебя спокоен. Конечно же он был за неё спокоен. Даае была жива. Она добра и честна, люди вот-вот влюбятся в неё бесповоротно, нужно лишь помочь ей продолжить выступать. Она в отличии от Эрика имела огромный шанс стать всеобщей любимицей, и он не мог не испытывать досаду от того, что сейчас Кристин не находила себе утешения, задетая подобными подозрениями. — Всё пройдёт, - добавил он, долго не решаясь, но всё же сняв кончиком пальцев горячую злую слезу с щеки девушки. Теперь же, уже более одиннадцати лет спустя, Даае глядела на свет неравномерно разбросанных по небу звезд. На крыше домика была маленькая смотровая площадка. Здесь с трудом поместился бы стул и кофейный столик, но можно было расстелить небольшой ковер и проводить тут вечера в тесной компании, если уж совсем изголодался по звёздам. — Неизлечимая страсть к крышам, - заключила Кристин, - Кто бы мог подумать? Наверное, за десять лет, даже в бесконечные ночи наблюдений за потолком, женщина ни разу не глянула в окна, чтобы хотя бы за лунным небом следить, а не белизной закатки. Поэтому теперь не могла остановиться. — Так уж вышло, что если существо держат в клетке, единственным способом дезориентировать его, является темнота, - заговорил мужчина, - Клетки птиц тоже накрывают материей, чтобы угомонить их. Бывает не просто света дня — ночного неба неделями не видишь. Солнце причиняет от долгих отсидок в темноте боль глазам. Но ночью выбраться было благом. Поэтому солнечный свет он звал бездушным и слепящим. — В городе конечно же небо менее прозрачное, здесь никогда не было столько звёзд, сколько в пустынях или степях, по которым перемещаются кочевники, - продолжал Эрик, - И я редко покидал подземелья, поэтому несколько растратил вкус к этому в годы проживания в Опере. Но Фантазму и Спектр строил из соображений забраться повыше и подальше. Отель имеет скромный периметр, но будет очень высоким. — Теперь станем прятаться на крышах? - негромко спрашивает Даае. Она и теперь укладывала подбородок на обнятые колени, избавившись от туфель, которые теперь стояли где-то позади неприкаянные. — Никто не будет больше прятаться, - твердо обещает Эрик, - К этому я тоже потерял аппетит. Я не прячусь уже более пяти лет. И не стану. И вы не будете. Кристин потряхивало от волнения весь день. Слушанье, разговор с Густавом, эта незнакомая ей свобода от пут чего бы то ни было. Даае в самом деле не была свободна более одного дня в сознательной жизни. Она упиралась ладонью в ковер, но даже давлением унять мелкое подрагивание пальцев не могла, пока над её ладонью не оказалось ощущение чужого тепла. Затем мужчина всё же накрыл её руку своей. — Станет легче, - повторяет он за самим собой, - Даже мне стало. Конечно же теперь, как бы Кристин не старалась, ей не будет покоя. О разводе узнают и сделают его поводом для превращения Даае в пищу на всеобщем пире осуждения. Перемывание собственных костей можно будет ощутить почти физически. Таковы уж были Париж и их театральная среда. Но в конце концов, неужели это было для Кристин новостью и станет чем-то сверх обыденного? Она была внешне примерной женой и её это не уберегло, так какая же теперь разница? — Ты в самом деле дашь мне время? - спрашивает девушка, - Не станешь делать предложение и бросаться люстрами, если не захочу выйти замуж сразу? Мужчина молчал какое-то время, затем ответил: — Ну, вот что, - он потянулся к мизинцу левой руки, - Оно было твоим с самого начала и оставалось им до сих пор. Белое золото чуть потемнело от времени. Эрик хотел однажды избавиться от преданного ношения этого кольца, но так и не решился снять его. Практически и не делал этого за последние десять лет, что держал его у себя на хранении. Обручальное женское кольцо. То, что он надел на Кристин. То, которое она вернула ему. — Как и любые другие предложения, это бессрочное, - продолжает мужчина, подавая Даае руку, - В любой день любого будущего года тебе нужно будет только дать мне знать, когда я могу встать на колени и попросить. Девушка вкладывает кисть в ладонь Эрика, позволяя надеть на себя кольцо, которое она не думала, что увидит когда-нибудь снова. Даже не заметила его на левой руке своего мастера. Круг замкнулся. Смерти не хватило. Опасных, долгих путешествий аж до самого Манхеттена, Рауля де Шаньи, рьяных попыток Даае убить это чувство не было достаточно, чтобы от него избавиться. Было потрачено десять лет трудов, а кольцо это лишь немного потеряло в блеске, но оставалось её собственным. Ждало Кристин на пальце Эрика. Густав целую жизнь успел прожить, пока кольцо дожидалось возвращения на положенную ему руку. — Я люблю тебя. В этих трех словах вся моя жизнь.