Пришедший последним

Сейчас он не смог бы спеть ни единой ноты. Горло пересохло так, что больно было дышать. От солёной воды, волей-неволей попадавшей в рот, оно становилось только суше и жгло, будто он пил раскалённое железо. Соль щипала глаза и противной масляной коркой покрывала волосы. Кано плыл, держась за борт перевёрнутой лодки. Он до последнего берёг воду, во фляге оставалось ещё три глотка – на три дня, - но фляга утонула. Она лежала теперь там, внизу, в темноте, окружённая смертельно солёным морем – сокровище ценнее Сильмарилла. Он не мог думать ни о чём, кроме этих трёх глотков. Мешок с лембасом смыло за борт на второй неделе плавания, и голода Макалаурэ уже не чувствовал, хотя неприятная слабость во всём теле давала о себе знать.   Из-за тумана перед глазами Кано почти ничего не видел и чуть не захлебнулся, когда очередная волна швырнула его всем телом обо что-то твёрдое. Лодка издала жалобный треск, но не развалилась, арфа и меч, кое-как примотанные к килю, остались на месте. Он вынырнул, отплёвываясь и отряхиваясь, как варг, сморгнул с глаз соль и увидел берег. За скалами, на которые его выбросило, тянулась тонкая лента пляжа, а дальше - лес. Средиземье. Эндорэ.   Он отвязал от лодки свою промокшую поклажу (бедная арфа!), подтянулся на руках, взбираясь на обрыв, и наконец рухнул на жёсткую траву. На самой границе леса, всего в нескольких шагах, у корней дерева бил родник. Мысль о воде взорвалась в голове белой вспышкой, и что было дальше, он почти не осознавал – помнил только, что одним прыжком оказался около родника и пил, пил, пил, пока его не начало тошнить, и даже тогда не сразу смог остановиться.   Когда он наконец оторвался от воды и вытер рот мокрым рукавом, у него кружилась голова, в желудке было тяжело, а сердце бешено стучало. Жажда схлынула, и несколько минут он просто лежал на боку, прикрыв глаза и глубоко дыша. Потом попробовал подняться, но не смог. Ноги подгибались, перед глазами шли пятна, а ещё пугающе сильно хотелось спать – Кано знал, что от такого сна можно и не проснуться. Эльдар могут обходиться без пищи достаточно долго, но две недели полной голодовки – это всё-таки слишком, да ещё и почти без воды. Ползать по лесу, выискивая съедобные корешки, у него не хватило бы сил, тем более что он плохо знал это место и не представлял, что именно здесь растёт. Оставался единственный вариант. Если, конечно… Кано сунул руку в сапог и нащупал рукоять охотничьего ножа. Не потерялся всё-таки. Ривенделльские мастера очень хорошо закрепляли такие скрытые ножны. Кано откашлялся – горло ещё саднило, но уже совсем не так сильно – и тихо запел, призывно и маняще. Охотиться по-настоящему, давая жертве шанс убежать, он бы не смог. Слишком голодный, слишком уставший, сейчас он был опаснее любой морготовой твари.   Ждать пришлось недолго. Рыжая большеглазая косуля просунула голову сквозь заросли, смешно двигая ушами, и заозиралась в поисках того, кто звал её такой красивой и светлой песней. Их взгляды встретились. Косуля переступила с ноги на ногу, шагнула вперёд, и Кано метнул нож. Животное вскрикнуло – это был тонкий, полный ужаса вопль, будто кричала женщина – и бросилось бежать через чащу. Макалаурэ вздохнул и пополз по следу. Косуля пробежала довольно много, но всё же свалилась мёртвая до того, как Лаурэ окончательно обессилел. Он вытащил нож у неё из глазницы, в несколько движений снял с бедра косули шкуру, отрезал большой кусок мяса и стал есть – прямо так, сырым, ещё тёплым. Эльфы не болеют. Кано раньше и орков ел, и пауков тоже, что ему какая-то косуля. Чуть позже, засыпая прямо на земле, под боком у мёртвого животного, перемазанный кровью, Кано подумал, что правильно Валар не пустили его в Аман.   *** При одном взгляде на лицо короля Элронду стало нечем дышать. Нолдоран был мрачен настолько, что даже волосы его казались потемневшими. - Я говорил с Феантури, - начал он, как только Элронд запер дверь. – Твой отец достиг Эндорэ. Он сильно истощён, но жив. Но это ты, я думаю, и сам чувствуешь, проблема в другом. Намо сказал, что Четвёртая Эпоха продлится 1216 лет. - Ещё 1216 или… - Нет. Всего. После 1216-го года Четвёртой Эпохи начнётся Пятая, и дорога в Валинор закроется окончательно. - А сейчас 807-й… - прошептал Элронд. – Четыреста девять лет. Он не успеет. - Чтобы истаять, достаточно нескольких дней, - покачал головой нолдоран. – Если действительно хотеть этого. - Он не захочет. Для него это вопрос чести, дело принципа – выжить. Он наверняка поселится среди людей, сначала где-нибудь при гондорском дворе, потом привыкнет прятать уши и петь только на вестроне… Найдёт себе дело. Может быть, даже семью. После Первой Эпохи он навсегда запретил себе жить воспоминаниями, тогда это его спасло, а теперь… - А теперь погубит, - вздохнул Арафинвэ. Его голос звучал как сквозь Завесу. – Ирмо пытался послать ему видение, но барьер уже не позволяет. А пробить барьер – значит разрушить Арду. Единственное, что нам остаётся – это надеяться на милость Эру и давить на Ольвэ, чтобы, если Канафинвэ всё-таки попадёт в Чертоги Мандоса, у него была возможность выйти. - Сколько ему пришлось бы ждать, чтобы пройти Завесу? – спросил Элронд, чтобы не думать о Чертогах. - Намо сказал, больше полугода. Канафинвэ был прав – все на этом корабле погибли бы от голода и жажды, если бы он остался. Другой вопрос, почему об этом условии промолчали Истари. - А они могли о нём не знать? - Могли. Теперь это уже не важно. У Валар действительно нет никакой возможности ему помочь. - Обо всём они знали, - невольно вырвалось у Элронда, когда он вспомнил проницательный взгляд Митрандира. – Знали и не сказали, а теперь ничего не докажешь. - Не вздумай, – отрезал Арафинвэ, и это прозвучало как приказ. Прямой запрет нолдорана, с подписью, гербом и печатью. – Валар на нашей стороне, а Истари сейчас призывать к ответу бессмысленно. Элерондо, нам правда остаётся только надеяться. И я согласен с Валар – Чертоги действительно самый реальный для него вариант, как бы ужасно это ни звучало. Нолдоран встал, и Элронд встал тоже. Аудиенция была окончена. - Да, кстати, Элерондо, - нахмурился король. – Я сейчас еду в Альквалондэ на переговоры, завтра вернусь. Пожалуйста, будь в Тирионе. Ты мне понадобишься.   Нолдоран уехал, а Элронд долго стоял в коридоре, забыв, куда и зачем собирался пойти. Что бывает с теми эльдар, кто не попадает в Чертоги Мандоса? Они растворяются в Музыке Арды? Становятся умертвиями? Превращаются в бесплотных духов, и до самой Дагор Дагорат их носит ветром по Средиземью? Есть вещи, о которых лучше не думать – целее будешь. Это была отцовская фраза, впервые услышанная им ещё на Амон Эреб, когда под боком постоянно был Элрос. Странно, но мысли об Элросе уже давно не отдавались болью. Просто когда-то у него был брат, а теперь брата не было - но жить-то надо… Это тоже была отцовская фраза. Нас проклял Эру, но жить-то надо. Все братья погибли, но жить-то надо. Остался один в Средиземье – но жить-то надо! Отец всегда это говорил так, будто бросал вызов Валар. Как он будет – там? Последний, единственный, обречённый на вечное одиночество? Привязываться к смертным – значит обрекать себя на постоянные, бесчисленные потери, Элронд знал это, как никто другой. И Маглор тоже знал. Когда умирал Элрос – благочестиво умирал, в своей постели, седой и удивительно невозмутимый, отчего становилось ещё страшнее, - они оба там были.   Элронд заперся в своей комнате и почти весь вечер молился Эру – истово и горячо.     *** Как же тихо было в Имладрисе…   Вода по-прежнему падала со склонов, создавая привычный шум, но к нему не примешивался ни треск свечей и факелов, ни чьи-то торопливые шаги, ни гул голосов и песен. У дверей замка Кано остановился и перевёл дыхание. Увидеть Имладрис пустым было очень, очень страшно. Так страшно было спускаться в сокровищницу Форменоса, когда оттуда раздался полный боли и ужаса крик отца. Идти по залам Дориата, отчаянно звать по осанвэ средних и не слышать ответа. Подползать к краю пропасти, в которую прыгнул Нельо. Ему казалось, что он входит в склеп или в чьё-то логово, да так оно и было. Опасная тварь поселилась здесь, и звали её Память. Она пряталась в тени колонн, за каждым углом и поворотом, ворошила забытые кем-то на полу листы пергамента и звала, звала самыми знакомыми на свете голосами. За заколоченной дверью детской смеялись Элладан и Элрохир, и ворчал Келеборн, которого они опять не слушались. В голубой гостиной Келебриан пела колыбельную для Арвен. В зале приглушённо звенели бокалы, во дворе – тренировочные мечи. Каждый шаг отдавался эхом от стен, порождая всё новые и новые звуки прошлого. Кано шёл медленно, с трудом, иногда останавливался, замирал, и тогда вязкая тишина окутывала его и хватала ледяными пальцами за горло. Но стоило сдвинуться с места, как тишина лопалась, и её осколки оглушительно скрипели под его ногами.   В комнате Арвен по стенам ползла синяя плесень. В Каминном зале разбилось окно, и на узорном полу после недавнего дождя стояла лужа. Вездесущий плющ пробрался сквозь оконный проём и оплёл три ближайшие колонны. Он вынул арфу из чехла, сел на своё привычное место – до этого угла не добралась бурая вода, - и запел. Больше ни одна песня не прозвучит в этом зале. Он не вернётся сюда, здесь теперь нечего искать. Некого. Наверное, какая-то часть его всё же надеялась, что он наткнётся на близнецов или хотя бы Эрестора.   Кано провёл ночь в своей бывшей комнате. Она почти не изменилась, окна здесь были небольшие и остались целыми после шторма. На столе лежало старое перо, которое он не стал брать в Валинор и забыл выкинуть. На нём блестела паутина. Он не почувствовал ни одной смерти – значит, близнецы и Келеборн всё же достигли Амана, значит, он был прав - но что теперь? Куда идти? Нет, не куда – к кому? Кто станет теперь его семьёй? Оставаться в одиночестве надолго ему нельзя, только не сейчас – он снова сойдёт с ума, как после Войны Гнева. Тогда он тоже думал, что всё кончено, всё погибло – и ошибся! Выжил, и жил, и был счастлив – намного счастливее даже, чем в Валиноре. Как великолепен был Элерондо, когда принимал здесь первых послов Лихолесья. Как улыбалась Келебриан, когда молчавшая до двух лет Арвен неожиданно сказала целое предложение. Как здорово было пререкаться с Артанис и поддевать Келеборна. Их голоса жили здесь, и стоило только прислушаться, только поддаться…Нет. Нельзя. Счастье бывает только однажды в жизни, и если будешь искать его в прошлом, то не найдёшь в будущем – когда-то он постоянно говорил об этом Элронду. Пришло время следовать собственным советам. Находиться в замке было опасно, он всё чаще оглядывался на звуки, которых не было, поэтому Кано собрал вещи и построил себе шалаш у самого леса. Нужно было ещё кое-что сделать здесь.   Долина откликнулась на его Песню охотно – когда-то он помогал Элерондо строить этот город. Гибкие стебли плюща поползли вверх по стене замка – выше, выше, поверх закрытых навсегда ставень и разбитых штормом витражей. Это было правильно. Имладрис умер, а мёртвых нужно хоронить, чтобы в памяти они остались живыми. На то, чтобы укрыть плющом весь город, у него ушло три дня. Когда последняя крыша исчезла под своим зелёным одеялом, Кано оглядел долину в последний раз, убрал в чехол арфу и зашагал прочь – к Гондору.