И рыбку съесть, и на х...

Сулейман стоял на балконе, глядя на спокойные воды Босфора. Осеннее солнце все еще дарило земле свое тепло, но великий падишах не мог согреться под его лучами. Гадливое ощущение на душе не проходило с прошлой ночи. И что на него нашло? Как он мог поступить со своей женщиной так жестоко? Мужчина невольно потер руки, словно желая избавиться от грязи. Но совесть было не очистить водой с ароматными маслами. «В самом деле, отчего я взъелся? Да, с другими наложницами были трудности. Они меня совсем не привлекали. Но в остальное время моя мужская сила не исчезала, та же Гюльфем всегда была вожделенна для меня. Я столько времени не желал даже смотреть на других рабынь и, кажется, попросту отвык от того, что существует иная женская красота, кроме очарования моей хасеки. Стоило поначалу устроить праздник, танцы, отобрать девиц экзотического вида. Да и к лекарю я не обращался. Но эти слухи… Будто мне неведомо, что стали говорить в гареме из-за моих неудач…» Раздался стук дверей, но падишах не обернулся. — Ибрагим. — Повелитель, — раздался знакомый голос преданнейшего слуги, того, кого Сулейман мог бы назвать братом. Государь ждал его, желая посоветоваться о своем преступлении. Именно, преступлении — и никак иначе. Сулейман даже в мыслях не желал называть случившееся слабостью или ошибкой. Он совершил грех, он нарушил закон, он пошел против воли Аллаха. Против того, кто даровал ему власть над всем миром. И Сулейман искренне считал, что обязан искупить вину, понести наказание за свой проступок. Да, он раскаялся, почти сразу же, как пришел в себя, и теперь дело оставалось за малым — решить, что же станет достойным искуплением его предательства. Он, конечно, уже просил прощения у Гюльфем. Встал перед женщиной на колени, наплевав на все традиции и порядки. Но сколько бы слов он не сказал, они не могли ничего исправить. — Я принял решение, — Сулейман оперся ладонями о мрамор, опустив голову, — я женюсь на Гюльфем. Визирь опешил. Его господин отличался свежими взглядами, умением легко находить выход даже из самой сложной ситуации, был отличным политиком и дипломатом, однако все это не годилось в подметки подобному выбору. Если султан совершит это, он нарушит множество законов и вызовет гнев как среди народа, так и среди династии. «Валиде-султан ни за что не одобрит этот брак», мимоходом подумал Ибрагим, теребя рукав кафтана. — Полагаю, госпожа была счастлива удостоиться такой чести, — осторожно начал Ибрагим, не понимая, какой ответ ожидает от него Сулейман. Паша сделал хорошую карьеру, благодаря личному покровительству султана, и получил он его, в основном из-за умения находить к Сулейману подход, легко улавливать его идеи и тревоги. Однако сейчас шестое чувство словно отказало. Ибрагим узнал о случившемся почти сразу же, и не мог не винить государя. Сулейман поступил мерзко, напав на свою женщину, избив ее из-за собственных тайных подозрений. Невольно мелькала мысль: «Если он поступил так со своей хасеки, которой еще недавно был готов подарить даже собственный трон, то как он поступит со мной в случае моей ошибки?». Ибрагим нервно сглотнул. — Будь честен, друг мой, — мужчина потер переносицу, — Гюльфем не дала мне положительного ответа. Могу ли я взять ее в жены? Что я должен сделать, чтобы ответить за свое преступление в полной мере? Хоть к кадию иди, — горько усмехнулся падишах. Ибрагим подошел совсем близко к своему господину и тоже уперся локтями о перила. — Боюсь, что доверие госпожи к вам получило значительный урон. Она не забудет этого поступка и каждый день своего существования будет страдать от боли, причиненной вами. Что же до брака… Вы — Повелитель мира, вы можете отменить любой закон и изменить любую традицию. Всегда можно представить ваше решение в выгодном свете для народа. Главное, чтобы это решение принесло вам облегчение и счастье. — А что еще я могу сделать для нее, кроме брака? Что может залечить эту рану? Отказаться от гарема будет еще большим преступлением в глазах народа, чем освободить рабыню и взять ее в законные жены. Я не собираюсь откупаться от нее золотом и серебром, это низко и недостойно. Но свобода, воля… Скажи мне, Ибрагим, стала бы она для тебя утешением, если бы я предал тебя также как предал Гюльфем? — Вы не способны на предательство, Повелитель, не наговаривайте на себя. Вы оступились, совершили ошибку… — Прекрати, Ибрагим. Ошибка возможна на поле боя или в документе, а то, что произошло между мной и Гюльфем, — Сулейман неопределенно взмахнул рукой. — Если вы будете показывать госпоже как уважаете, цените и любите ее, то, возможно, со временем, она сможет отпустить свои страдания и забыть об этом. Любящая женщина обязательно простит того, кого любит, если он докажет ей и свою любовь. С этой точки зрения, никях может помочь. Если же вы и в самом деле дадите ей большую свободу действий, поможете воплотить в жизнь ее мечты, то рана в сердце госпожи затянется. Сулейман молчал некоторое время. С глубоким вздохом он выпрямился и сложил руки за спиной, обратив на друга посветлевший взгляд. — Нужно представить Гюльфем как госпожу благородного происхождения. Подготовь письма Сигизмунду, он должен признать ее как свою дочь. — Это мудрое решение, Повелитель. В этом случае народ отнесется к вашему браку благосклонно.