Цена крови

Попытка провальна. С другого листа. Есть жертва, преступник, дом. Кусай мои губы, считая до ста. Я твой Стокгольмский синдром.

      Дневное время Вика проводила с семьей, что было даже странно, потому общение с матерью давно осталось в плоскости дежурных звонков и фото ее единственной внучки, но, видимо, Мария действительно переживала за нее — лишнего не спрашивала, но держалась рядом. Даша-старшая тоже заходила едва ли не каждый день, хотя Вика и сообщила подруге, что ее скоро выпишут, и, конечно, Даша-младшая старалась проводить с мамой как можно больше времени; они обе считали, когда же уже закончатся дни в больничных стенах.       Дни сменялись вечерами, но оставаться одной было трудно, и появилась дурная привычка — заглядывать к Алексею. Их разговоры не касались личного, обо всем и ни о чем, а иногда и вовсе разговоров не было, но находиться рядом с Барышниковым внезапно оказалось спокойно — гораздо уютнее, чем в одиночестве, он понимал без слов, через что прошла Вика, а она слишком увлеклась этим времяпровождением, потому что оставался один вечер до выписки Леши, и целых три до ее собственной, которые придется провести одной, и эта мысль пугала.       Вика уже привычно вошла в палату Алексея, но его не увидела — из ванны доносился шум воды. Барышников готовился покинуть больницу — открытая дорожная сумка и небольшой беспорядок в вещах говорили об этом. На тумбочке остался лежать паспорт, а рядом на полу Вика заметила белый конверт. Она хотела только поднять его и положить на место, но заметила знакомую эмблему «близнецов», и любопытство оказалось выше.       На бланке в конверте значились два знакомых имени, и читая, Вика начала догадываться, что это за заключение, но фраза в конце «Вероятность отцовства составляет 99,99999995%» оказалась подобна стуку молотка по гвоздям, забиваемым в крышку гроба. Вика перечитывала текст снова и снова, не желая понимать его смысл.       — Вика, — Алексей вышел из душа, вытирая полотенцем короткие волосы, но замер на месте, увидев ее на полу посреди палаты, а в ее руках знакомый конверт, и в его глазах мелькнуло осознание.       — Как давно ты знаешь? — Вика поднялась на ноги, как в замедленной съемке, ноги едва слушались ее. Вся ее жизнь перевернулась на сто восемьдесят градусов из-за клочка бумажки. — Почему ты вообще решил это проверить? — Хотелось кричать, но что-то мешало, горло сдавила невидимая рука.       — Ты же помнишь ту ночь в домике, когда мы заблудились в лесу. По сроку совпадало. И я всегда чувствовал, что Даша мне не чужая. — Леша отвечал осторожно, словно каждое слово было миной, грозящей взорваться в любую секунду.       — Нет, это бред! — Заметив, что он шагнул к ней, Вика вытянула руку вперед, пытаясь отгородиться от открытия, которое только что обрушилось на нее. Она так верила, что Даша — плод любви, результат, хоть и коротких, но искренних отношений, но это оказалось ложью.       — Это не бред. Даша моя дочь, нравится тебе это или нет, и она знает правду. — Должно быть, в ее глазах отразился настоящий ужас, потому что Алексей, заговоривший жестче, сбавил тон. — Даша догадалась сама, благодаря своему чутью. Она часто навещала меня, пока мы не знали, что с тобой.       — Замолчи! Не продолжай! — Она не могла больше воспринимать все, что говорил Алексей, закрыла уши ладонями, желая, чтобы все оказалось дурным сном, ноги подкосились, и Вика без сил опустилась на пол.       — Вик, — не увидев возражений, Барышников опустился рядом и коснулся ее руки, но Вика отшатнулась, словно его касание больно жалило, — посмотри на меня? Нас ведь многое связывает, мы столько лет рядом…       — Что? — Абсурд, сущий бред — все, что он пытался говорить, она совершенно не хотела слушать. От всей это нелепой ситуации вдруг стало смешно, но смех застрял где-то в горле. — Мы рядом, — усмехнулась Вика, повторяя слова Барышникова, — только в этом же нет ничего нормального. Ты — мой Стокгольмский синдром, болезненная зависимость. И знаешь, — второе дыхание открылось, когда Вике удалось обуздать целую стихию эмоций, бушевавших внутри. Она подняла глаза на Алексея, и в них не было больше отчаяния, только холод и решимость, — кажется, я только что избавилась от нее. Пока мы жили в усадьбе, не знаю, что ты представлял: что Даша твоя дочь или она напоминала тебе Тасю, или все и сразу, но ты слишком увлекся, играя в семью. Пусть так и оказалось, но это ничего не значит. Ничто не исправит прошлого, семьей мы не будем. И если ты попытаешься что-то предпринять относительно Даши…       — То что? — Барышников внимательно слушал, впитывая каждое ее слово, и слово за словом серые глаза застывали холодом. Перед Викой снова был тот, на кого она работала в проекте «Ингрид», и кого боялась когда-то. Она поднялась на ноги, и Алексей поднялся следом, не спуская с нее взгляда, следя за каждым ее движением. Он переменился, закрылся от нее, весь его вид таил в себе угрозу, но Вика не боялась. Она давно уже перестала его бояться.       — Если ты выкинешь что-то, — повторила она, тщательно выводя каждое слово — Барышников наступал, она отходила назад, пока не уперлась в стену, но Вика не ощущала ловушку, — я расскажу Тасе всю правду о вашей семье. Чем занималась ее обожаемая бабушка, как старший брат отправил эту бабушку за решетку, расскажу все… — Она не смогла закончить, потому что ладонь Барышникова сжала ее горло так крепко, что едва выходило дышать.       — Замолчи, не стоит продолжать, иначе придется напомнить тебе, почему меня стоит бояться. — Угрозы в голосе, в глазах Алексея было достаточно, но страха не было. Вика не дрогнула, не дернулась в попытке выбраться из его хватки, не отвела свой взгляд под его невыносимо тяжелым, и ощутила, как возможность дышать возвращалась к ней. Алексей разжал ладонь и отступил, освобождая ей путь — впервые за много лет она победила в схватка с Барышниковым, но эта победа не принесла ей ничего, кроме желания поскорее убраться от него как можно дальше. Вика вышла из его палаты, тихонько прикрыв за собой дверь, ей вслед донеслись грохот и ругань, но это ее больше не касалось.       Выписка Вики прошла спокойно, доктора не видели смысла держать ее в больнице, только дали несколько рекомендаций относительно ее низкого гемоглобина — последнего «звоночка» гамбийских «каникул», не считая боязни резких звуков, связанных с водой, но психолог обещал, что и это скоро пройдет. Вика покидала больницу с чувством, что позади оставались не только белые стены, но и целая жизнь — жизнь, в которой Алексей то и дело оказывался рядом. Конечно, они теперь связаны навсегда благодаря Даше, но что-то изменилось в Вике, ей больше не нужно было чужое присутствие, чтобы крепко стоять на ногах. Пережила, переболела — и поумнела наконец. Все к лучшему, пусть у Даши будет отец, который готов быть рядом — Вика понимала, что Вадим не стал бы этим человеком, даже когда пытался — ей самой с Барышниковым пересекаться не обязательно. «Гемини» больше нет, теперь есть научный биогенетический центр при Министерстве обороны, где для Алексея нет места. И точек соприкосновения у них почти нет.       На выходе из больницы Вику встретили журналисты, окружили гудящим роем, засыпая вопросами, но журналистов Кузнецова не боялась. Уделив немного времени ответам, она прошла через толпу и оказалась в кожаном салоне автомобиля, присланного матерью. Мария Кузнецова дала понять, что Вику ждали в ее загородном доме — там, где проходило ее детство в перерывах между учебой в «Логосе». Вика не ностальгировала, дом матери не был ей близок, в отличие от того же домика деда, затерявшегося среди Кавказских гор, но, оказавшись в знакомом дворе, Вика поняла, что рада снова вернуться — за широким уличным столом собралась ее семья: ее мать и ее дочь, лучшие друзья. Они постарались украсить двор к возвращению Вики — таких сюрпризов у нее не было уже очень давно, со времени, наверное, школы.       — А мне нельзя теперь. — Даша отказалась от вина, загадочно переглянувшись с Максом — настолько загадочно, что все всё поняли, и зазвучал хор поздравлений. Уютные посиделки продлились до самой ночи, а потом все разошлись по своим комнатам. Вика перед тем, как отправиться к себе, заглянула к дочери. Даша уже переоделась в пижаму, но не засыпала, ждала ее.       — Сказку почитать? — предложила Вика, не изменяя их давней традиции, но Даша покачала головой.       — Я хочу поговорить о папе. — Вика знала, что речь шла вовсе не о Вадиме, и знала, что этот момент однажды настанет, но не думала, что так скоро. Маленькая дочка вдруг показалась ей такой взрослой — старше своих восьми лет.       — Вы с ним будете видеться, но ты должна всегда меня предупреждать, и не должна уезжать с ним за пределы страны. — С Вадимом все было гораздо проще, он не рвался общаться с Дашей, и Вика всегда понимала, чего от него ожидать. Но Барышников — это совсем другое. Реши он увезти Дашу в Германию, и у нее будут связаны руки.       — Мам, все будет хорошо. — Слова Даши звучали так уверенно, как бальзам на душу, им очень хотелось верить. Вика посидела с дочкой, пока та не уснула, а потом пошла к себе, но в коридоре столкнулась с матерью, предстоял еще один разговор — непростой экскурс в прошлое, где двое очень разных людей, находящихся даже по разные стороны баррикад, в какой-то степени, вдруг оказались родителями одной маленькой девочки.       Вика никогда не была близка с родителями, а уход из семьи ее отца окутывала тайна: мать говорила, что он бросил их и уехал заграницу, но до маленькой Вики доносились обрывки тихих телефонных разговоров, и военную форму отца она помнила, но уже став взрослой, решила покопаться в прошлом отца и не нашла ничего. Мать упорно молчала, да и виделись они редко, и, если честно, расспрашивать особо не было желания. Она привыкла считать, что отец бросил ее, куда бы он ни ушел — в этом и заключалась огромная разница между Сергеем Кузнецовым и отцом ее собственной дочери, Барышников готов был сражаться за Дашу, с одной стороны это пугало, но с другой… Случись с ней очередная Гамбия — чем черт не шутит — Даша не останется одна, вырастет в любви с родным человеком. Несмотря на сказанные в гневе слова, Вика понимала, что уже не сможет считать Алексея чужим, после всего, что с ними произошло.