Три слова, десять букв

Почему-то все вокруг вдруг решили, что он должен убиваться. Поздний ужин в отеле позволяет прочувствовать это на сто процентов: в ресторане, кроме участников шоу, почти никого и нет. Нормальные отдыхающие или пьют где-нибудь в многочисленных адлерских барах, или уже разошлись по номерам. Стоит ему войти, с десяток пар глаз устремляется на него. Они сочувствуют. Они знают, что его только что бросили. Это необъяснимо злит. Что вообще они могут понимать? С чего взяли, что имеют право его жалеть? К чему эта мертвецкая тишина, воцарившаяся, когда он появился на пороге? «Хрена с два!» — девиз сегодняшней бравады. Хрена с два они все — все сочувствующие — получат от него хоть каплю сожаления обо всем произошедшем. Хрена с два он будет прилюдно убиваться, хрена с два позволит им думать о себе, как о каком-то глупом и безответно влюбленном мальчишке, которому сегодня разбили сердце. — Выпьем? — буднично предлагает Алиев. Ваня давит из себя лучезарную улыбку, салютует бокалом — сразу всем, а не только другу, нарочито громко объявляет: — За Сашку мою! Эх, на свадьбе погуляем! — Ты в порядке? — морщится Дима. — В полном. Я безоблачно счастлив. Тот качает головой, словно воспринимая его слова, как какой-то плохо скрытый сарказм. В номере пусто и неуютно. Нет, конечно, не бывала она у него этим летом. Давно прекратились эти спонтанно-случайные ночи. Саша называла их «рецидивы». Словно он был тем, чем она тяжело и невыносимо болела, чем-то, от чего непременно нужно было излечиться. И все-таки сегодня он представлял ее здесь. Как метались бы по подушке ее светлые волосы. Как она сидела бы в этом кресле в его рубашке на голое тело, на дне ее бокала переливалось бы белое полусухое. Как бокал бы выскользнул из ее руки и разбился со звоном, расплескивая остатки содержимого по полу, где-то между его поцелуями, которыми он крыл бы ее совершенную кожу. Как утром бы уходила — на цыпочках, лавируя между осколками, он бы смотрел обязательно исподтишка, но делал вид, что очень крепко спит. «Любовь все портит» — так же условились? Не было ничего, кроме этих «рецидивов». Ни одного свидания. Ни одного букета — кроме того, жалкого, который он принес ей, когда очень сильно нажрался. Тогда же было его единственное «люблю», сказанное не в контексте «люблю тебя за то, что всегда прощаешь мои косяки», или в ответ на какую-нибудь ее шутку, или в качестве оправдания за свою шутку. Словом, это было «люблю» — без всяческого контекста. «Скажешь, когда будешь трезв» — отрезала она. Он не сказал. Сделал вид, что ничего не произошло. Так, словно случился очередной «рецидив» — был неестественно-непринужденным, глупо шутил, игнорируя ожидание, теплившееся в зеленых глазах, избегал телесного контакта, будто вся она обжигала пальцы, грудь и спину, почти что швырял ее с поддержек. Это же элементарная физика. Просто гравитация — когда она была достаточно далеко. Отталкивание — когда подбиралась близко, чересчур, запредельно близко, устремлялась к сердцу, точно случайно оказавшийся в вене осколок. Цеплялась за стенки его сосудов, медленно-медленно, но неумолимо кралась туда, чтобы все там расхерачить. Разжечь пламенем, изрезать вдоль и поперек. Удивительно, но теперь он этого не чувствовал. Совсем ничего. Ни разбитого сердца, ни горящей пламенем кожи. Наоборот — было холодно. Сердце билось, целое, гнало по венам ледяную кровь. Постель обдала морозом, простыни показались жесткими, точно инеем покрылись от его застывшего тела. Безуспешно он пытался вспомнить ее — не образ, не белые волосы на подушке, а что-нибудь осязаемое. Жар, окутывающий с ног до головы. Сплетение рук и ног. Боль. Оказалось, что даже боль притупилась. Утром еле-еле разлепил глаза. В номер настойчиво стучали — беспардонный сочинский сервис, которому нет аналога ни на одном курорте мира. — Я уберу? — ни «извините», ни «здрасьте». Грубоватая горничная, женщина лет пятидесяти с огромной грудью, на которой чуть ли не рвался от напряжения форменный фартук, оттеснила его с порога, почти что вломилась в номер с ведром и пылесосом наперевес. Вот есть же цель в жизни у человека, и никакие препятствия в виде полуголого и сонного мужика не смущают. Уборка номера, и все тут. Она даже отчитать его умудрилась: — Накурено-то как! За это, вообще-то, штраф — пять тыщ рублей. — У вас сигнализация не работает, за это какой штраф? — безразлично уточнил Букин. — А кондиционер! — пропустив мимо ушей его вопрос, причитала та, — Пятнадцать градусов-то зачем? Он уже собрался грубить в ответ, как вдруг эта женщина выдала неожиданно-нежное: — Ты же, поди, околел! И рубанула по пульту сплит-системы мозолистым пальцем, потом открыла нараспашку балконную дверь. С улицы тянуло теплым летним воздухом. День медленно приближался к полудню, и раскаленное зенитное солнце пекло и плавило все снаружи. Пахло цветами и горячим асфальтом. Он уселся в кресло и с наслаждением, попросту внаглую, закурил. — Пять тыщ рублей! — напомнила горничная. Он закатил глаза. Какая же зануда, черт бы ее побрал. Неохотно поднялся на ноги, демонстративно прошлепал по мокрому полу в узкий коридорчик, вытащил из вчерашней кофты бумажник. Деловито уточнил: — Пять? И, не дожидаясь ответа, всунул обалдевшей тетке крупную купюру. Лишь бы отвалила. — Зачем? — отмерев, глупо уточнила та. Но деньги сразу спрятала в фартук — может, боялась, что этот дурак из пятьсот седьмого номера передумает. Ваня вдруг почувствовал себя чуть ли не суперменом, по крайней мере, очень великодушным и богатым человеком. Значимым человеком. — У вас, наверное, дети есть? — Трое спиногрызов, — подтвердила она. — Купите им что-нибудь, — широким жестом отмахнулся он. Уходя, она бормотала что-то вроде «совсем умом, видать, двинулся». Вот и делай после этого добрые дела! Почему-то эта дурацкая утренняя перепалка с горничной придала ему сил. На завтрак не пошел — сразу же спустился вниз, к уличному бассейну. Саша словно ждала его там. Заметила, поднялась с шезлонга навстречу. — Я волновалась за тебя, — и она туда же! Даже ей кажется, что у него разбито сердце. Уж она-то должна за километр чувствовать — просто был очередной рецидив. Лучше всех же знает. — С чего бы? — улыбнулся он. Сперва не собирался даже касаться ее — как всегда, хотелось оттолкнуться куда-нибудь подальше. Просто сбежать. А потом заметил на себе напряженный взгляд ее жениха, и в голове что-то съехало. — Ты не брал телефон, — с плохо скрываемым упреком, с наигранным безразличием пояснила девушка. — Ты же знаешь меня. Просто забыл включить звук, — широко улыбнулся Ваня, и, повинуясь какому-то совершенно дурацкому порыву, притянул ее к себе за талию. — Пойдем купаться? И утащил ее в бассейн — она протестовала и брыкалась в его руках, визжала, уже в воде отчаянно мстила, брызгалась и пыталась его утопить. Все это время он чувствовал, что за ними наблюдают, пару раз даже встретился глазами с этим хмурым, как туча зрителем, и оба раза нагло ему ухмыльнулся. Она — его. И никакое кольцо этого не изменит. Даже жаль этого беднягу, но не от всего сердца.