Без тебя

Где ты? Мне нужно какое-то время, чтобы отличить действительность от злого наваждения. Чтобы разглядеть тебя в толпе чужих, родных, знакомых, случайных, застывших в тишине и что-то невнятно кричащих. Чтобы ты хлёстким голосом выдернула меня из обманчивого видения, сцепившего на горле свои ледяные ладони. Ты, твой голос, твои глаза, взмах твоей руки — что угодно. Ты — необходимость. Но времени нет. И тебя нет. Что это означает — «тебя нет»? Ты есть. Ты здесь. И, противореча себе, я хотел бы ошибаться. Шаг. Другой. Земля больше не ощущается под ногами, очертания реальности теряют яркость, меркнут, забирая с собой и звуки, но я пробираюсь вперёд, оглядываясь по сторонам, цепляя мелькающие лица, выхватывая из общей туманной дымки обращённые ко мне глаза. Только зелёных не нахожу. И всё же здесь ты. Дрожащими пальцами левой руки убираю прядь твоих волос, правой — едва касаясь провожу по щеке. Не могу разомкнуть онемевшие губы, но веду диалог с внутренним голосом, отчего-то надеясь, что его мольбу услышишь ты. Вернись ко мне, бесценная. Скажи, что притворилась, чтобы я в один миг осознал каково это — потерять тебя. Ладони обжигает твоя кровь. Я всматриваюсь в них и не понимаю, почему теплота твоего взгляда не может разбудить меня. А кто-то непрошенный трясёт за плечи, отводит в сторону, и я теряю тебя. Из вида. Стены начинают сужаться, давить. Я иду следом, с трудом различая направление за пеленой, застлавшей глаза, ослепившей разум, сковавшей сердце. Но передо мной закрывают все двери, меня снова и снова уводят, отвлекая пустыми словами и обещаниями позвать позднее. Мысль о том, что меня нет с тобой, наносит последние удары. Меня нет рядом с тобой сейчас, меня не было рядом с тобой тогда, когда… всегда. Не было всегда, когда ты нуждалась во мне. И если бы я был более… ответственным, понимающим, знающим и ценящим твою любовь? Если бы я был кем-то из этих «более», то ничего угрожающего твоей жизни не случилось бы. Ни лавины — твоя ирония не должна была становиться мне преградой, а я не должен был верить ей и отпускать тебя одну. Ни мужчин — тех, которым я отдал тебя, которые прошлись по краю твоей судьбы, но оставили там слишком много болезненных отпечатков. Ни злосчастной машины. Снова и снова повторяя одну и ту же ошибку, я должен был усвоить урок, а потому не отпускать твоей руки, куда бы ты ни шла. Но я снова и снова… струсил. Там нет меня, Где на песке не пролегли твои следы, Где птица белая в тоске, Где птица белая в тоске кричит у пенистой воды. Они зовут меня. Те, в чьих руках теперь, быть может, повисла твоя жизнь. Раскладывают передо мной снимки, передают в руки, указывают пальцами и что-то предлагают, о чём-то спрашивают. Я поднимаю голову и вижу бледные, потерянные лица. Я ссылаюсь на многолетний опыт, а они решительно пресекают любые попытки прорваться с ними в операционную. Почему? Ведь ты не моя родственница… Ты мой единственный родной человек. Киваю, с чем-то соглашаюсь. Но глаза подводят меня. На плёнку, которую я едва ли могу разглядеть, из них скатывается несколько незваных свидетельств моей слабости. Моего страха. Я не успеваю смахнуть их прежде, чем Брагин выхватывает чёрные снимки, озвучивает какой-то план и спешно уводит всех за собой, оставляя меня один на один с тяжестью ожидания. Время среди больничных стен словно замирает. Но какие-то люди, по обыкновению, суетятся вокруг, и я понимаю, что в мире ничего не изменилось. Для них не изменилось. А ноги сами подводят меня к твоему кабинету. Проклятые ключи застряют в замке, будто осознавая, что не могут обещать мне за белыми дверями ничего доброго. Но я прячусь внутри. Внутри другого маленького мира, где мне всегда было тепло и уютно, невзирая ни на что. Останавливаюсь посреди кабинета, около стола. Здесь ещё витает лёгкий запах твоих духов. Возле дивана в ожидании нового рабочего дня остаются туфли. Бумаги и канцелярия разбросаны по столу, кресло повёрнуто так, будто ты куда-то вышла. Вышла, но сейчас примчишься обратно, не посмотришь на дорогу, врежешься мне в грудь и непременно с укором спросишь, сколько ещё я буду пугать тебя неожиданными появлениеми. Я только там, Где звук дрожит у губ желанной пристани И где глаза твои стрижи, И где глаза твои стрижи скользят по небу пристально. Закрывая глаза и вдыхая заученный наизусть аромат, я предаюсь воспоминаниям, что помнят и эти стены. Но все они неизбежно возвращают меня к сегодняшнему дню, когда, отпустив твою руку и позволив уйти с одиночеством, я не был рядом. Нет, я не могу остаться здесь, совершив побег от реальности. Я вернусь в твой кабинет только с тобой. Они не позволяют мне задержаться и в предоперационной, едва завидев за стеклом. Требуют не отвлекать их, просят не мучить себя. И теперь, подпирая двери в коридоре, я понимаю, что стены и преграды, разделяющие нас, никогда прежде не были такими ощутимыми. Я здесь. А ты… где ты? Что будет, если не будет тебя? Сотню раз успев упрекнуть и одёрнуть себя за мрачные мысли, я пропускаю сто первый и, отрешённо всматриваясь в пустоту, представляю себе мир, где тебя нет. Мир, где я потерял тебя безвозвратной потерей — больнее и страшнее, чем в многолетней разлуке. Мир, где я не буду знать, что ты есть — есть не рядом, но в другой стране, в далёком городе. Мир, где вместо желанных губ я успею поцеловать лишь землю и холодный гранит над ней. Зачем мне мир, где не будет тебя? Мир без изумрудных глаз, заменяющих солнце в ненастные дни его отсутствия. Мир без обезоруживающей улыбки — то согревающе искренней, то язвительной, то нежной и всепрощающей, то интригующе загадочной, — так или иначе заставляющей невольно засмотреться и забыть мысль, которую собирался озвучить. Мир без ласки твоих шёлковых рук, которую я, быть может, не заслужил, но был счастлив чувствовать. Мир без твоего голоса, узнаваемого в необъятной толпе, без неповторимого смеха, не оставляющего и шанса на равнодушие. Мир без звука твоих шагов. Мир без твоей любви, которую я завоёвывал как заветную мечту и, безнадёжный глупец, терял, заслуживал снова и проигрывал, возвращал себе и разменивал на мелочи. Не ценил. Зачем мне мир, где моё имя больше не прозвучит из твоих уст? Где ты не пройдёшь мимо, где не оставишь шлейф пьянящих духов, где не просияешь звездой, осветившей и спасшей мою ничтожную жизнь? Мир, если он будет таковым, мне ни к чему. А потому вернись ко мне, единственная. Там не меня, Где дым волос не затуманит белый день, Где сосны от янтарных слёз, Где сосны от янтарных слёз утрёт заботливый олень. Я залпом выпиваю стакан холодной воды, но было бы эффективнее, если бы какой-нибудь прохожий выплеснул его мне в лицо, отрезвил, отвесил пощёчину за жестокость образов, которые я изображаю в спутанных мыслях. Конечно, мир без тебя был бы бессмысленным, ненужным, чужим. Мой мир, который в одночасье превратился бы в руины. А потому ты будешь жить. Ты будешь жить, чтобы я, несчастный трус, наконец, попросил — нет, вымолил — прощения. Чтобы сказал тебе то главное, что не успел, чего боялся, о чём так часто думал, но редко, жалкий эгоист, показывал тебе. Чтобы я в который раз попытался вернуть твою веру моим словам, моим чувствам, моей любви. Вернись ко мне, любимая, чтобы я испытал счастье назвать тебя этим эпитетом. Чтобы ты услышала. Когда я отрываю взгляд от пола, мимо проносится девушка с контейнерами крови в руках, немедля залетая в двери, отделяющие меня от тебя и команды твоих спасителей, и я не успеваю ни о чём спросить. Что у них происходит? Что у них идёт не по намеченному плану? И отчего ты так сопротивляешься возвращению к нам, а я ничем не могу тебе помочь? Боль и отчаяние расползаются по коже, проникают внутрь, сковывают, безжалостно вытесняя любую надежду. Нет, ты будешь жить. Будешь привычно шутить, громко и заразительно смеяться, ронять слёзы — разве что лишь от радостных вестей и приятно впечатляющих событий, мечтать, любить, заниматься всем тем, без чего ты не мыслишь своего существования. Будешь работать и неизменно командовать этим отделением. И мной, если захочешь. Я не желаю встречать тебя во снах. Не желаю обманчиво узнавать твои черты в случайно проходящих рядом. Я лишь хочу видеть тебя наяву. И отдать всё за мгновение, когда моя рука вновь могла бы переплестись с твоей, обнять твои хрупкие плечи, почувствовать то, чему ты, извечно сильная и гордая, молчаливо улыбаешься. Как и в эту весну, обернувшуюся для тебя нежданной бедой и, может быть, освобождением, для меня — возможностью оставить всё пустое, прошедшее и примчаться к единственно дорогому. Заметить в твоём взгляде тихую надежду быть прощённым, но прежде — выдержать испытание временем, пусть и ничтожным в сравнении с тем, что было раньше. Я должен был понять, что судьба не одаривает такими щедрыми дарами бесконечно долго, не требуя ничего взамен. Но снова был слеп. И потому сейчас я уповаю не на твоё прощение, а хотя бы на благо увидеть тебя живой, родная. Я только там, Где ты порой на дверь глядишь с надеждою, И как ребёнок с детворой, И как ребёнок с детворой ты лепишь бабу снежную. В какой-то из моментов ожидания я перестаю считать шагами минуты и часы — мне кажется, что они давно перетекли в мучительную вечность. Но звенящую тишину вечности разрезают приближающиеся знакомые голоса. Собирая расфокусированный взгляд в прежнее состояние, я встречаюсь с возникшим в распахнутых дверях Брагиным. Он кивает в сторону коридорной дали, предлагает подышать свежим воздухом и, подталкивая, ведёт меня прочь от операционной, не оставляя ни единого шанса увидеть тебя. И задумчиво молчит. Он подбирает нужные слова? Он ищет способ вынести приговор мягче? Он не знает, как сообщить мне, что жизнь кончена? Почему он идёт рядом и молчаливо рвёт моё сердце? Нет, не верю. Если бы тебя не было с нами, он выглядел бы иначе. — Жива, — произносит он, и я на мгновение замедляю шаг, закрываю глаза и выдыхаю. Бесплодная надежда обретает очертания и сменяется решимостью вызвать на войну все обстоятельства и последствия, с которыми нам доведётся столкнуться. Но ты жива. И мне не надо большего. Мы выходим на крыльцо, и Брагин не раздумывая опускается на каменные ступени. Я остаюсь стоять над ним, рассматривая вечерний горизонт, скрытый зеленеющей апрельской листвой, вдыхая обжигающий лёгкие, прохладный, весенний воздух. Он описывает мне всё, что происходило по другую сторону стен, пока я бездействовал в коридоре, моля небеса о твоей жизни. Всё, что ожидает нас с этой минуты. И мне становится по-настоящему жутко, когда я понимаю, насколько близко страхи и опасения дышали нам в спину. Насколько высока была вероятность потерять тебя безвозвратно. Навсегда. Но они вырвали тебя из хватки неравного соперника, отвоевали у смерти. И теперь дело остаётся за малым, остаётся за мной — я не подпущу её к тебе ни на шаг, ни на миг. Москва за границами больничного двора шумит и живёт. Её обитатели, смыв тяжесть дня, отправляются в свободную от обязательств и созданную для радостей ночь. И только я смотрю на огромный город другим взглядом. Огромный город, близость, тепло и любовь которого я ощущаю лишь потому, что здесь живёт женщина, параллельно живущая и в моём сердце. Живёшь ты. Город, который остаётся мне родным лишь потому, что на карте его просторов стоит твой дом. Город, по тротуарам, кафе, паркам и набережным которого разбежались «наши» места, остающиеся нашими, несмотря ни на какой десяток прошедших лет и прошедших по нашим судьбам лиц. Я бы не смог остаться в Москве, где каждый угол напоминал бы о счастье любить тебя и чувствовать взаимность. Всё ещё любить тебя, но больше не иметь возможности встретить, услышать, коснуться. А я ведь и вправду успел представить этот мир без тебя, незаменимая. И в эту минуту высокое небо столицы презренно и осуждающе смотрит на меня, коря за поощрение безрадостных мыслей, когда я поднимаю к его темноте глаза. Там нет меня, Где пароход в ночи надрывно прогудел, Где понимает небосвод, Где понимает небосвод, что без тебя осиротел. — Пойдём к ней, — Брагин поднимается, а я продолжаю смотреть на город, но не видеть, не замечать его за чередой мелькающих мыслей, рвущихся к тебе. Он трясёт меня за плечо, когда не находит ответной реакции, и я, наконец, вслушиваюсь в суть его предложения. — У тебя есть минута. Не больше. Без возражений. Я отчаянно высказываю несогласие, требую понимания. Но здравый смысл побеждает. Наверное, твой ангел-хранитель прав, и сейчас я могу помочь тебе лишь тем, что отдохну и встречу новый день с новыми силами, чтобы встретить в нём тебя. Пусть. Я останусь не возле тебя, но хотя бы рядом, по соседству. Я не покину эти стены, пока не увижу твои глаза, заглядывающие в мои. — Минута, — он открывает передо мной дверь и остаётся позади. А я думаю о том, как пугающе выглядит реанимация. Пугающе, когда она представляет из себя не очередной эпизод обыкновенного рабочего дня, а пристанище одной из немногих причин — если не главной — моего продолжающегося по сей день существования. Пугающе, но тем не менее никогда прежде я не был так рад звукам монитора контроля гемодинамики. Родная. Я смотрю на тебя и точно знаю, что меньше всего ты хотела бы, чтобы кто-нибудь видел тебя такой. Такой слабой и беспомощной, как определила бы свой вид ты. Но такой сильной — как вижу тебя я, как вспоминаю всё то, что ты перенесла за последнее время. Твоё лицо утратило краски жизни. Я подхожу к тебе, невозможно бледной, ближе и слегка касаюсь своими дрожащими пальцами твоих неподвижных. Мужчины тоже плачут, а потому мои глаза вновь застилают слёзы, которые я не могу подавить никакими усилиями. Мы поменялись местами. Несколько лет назад ты стояла в реанимации около моей койки, прятала слёзы, просила о робком поцелуе и твердила о том, что у тебя всё хорошо. Тогда твой взгляд рассказал мне больше, чем надломленный голос. И за твоё волнение, за твою любовь не страшно было умереть. Но сейчас, когда мы неожиданно и несправедливо поменялись, я понимаю, что ничего не успел. Не сказал важного, не показал честного. Я лишь отпустил тебя одну, и теперь мы с тобой здесь — посреди палаты реанимации, рядом, но немыслимо далеко, с представлениями о том, что я мог бы более не услышать биение твоего сердца. Я смотрю на тебя и прокручиваю в голове минуты, возможно, самого злого дня моей жизни. Этот недолгий путь от потрясения до неверия, от отрицания до мыслей о невозвратимой потере, от принятия до засиявшей надежды. Моя Ира… как бы я жил без тебя тот остаток, что мне отведён, если не смог вынести и одного дня? Если обрисовав в сознании портрет этого мира, где не будет твоей улыбки, я увидел лишь пустоту, которая заменит и меня, исчезнувшего? Не выдерживая, поддаваясь эмоциональному порыву, забывая об отведённом нам на свидание времени, я отпускаю твою ладонь, но наклоняюсь и оставляю на пальцах невесомый поцелуй, касаюсь их своей щекой — всё, что могу себе позволить. Не выдерживает и Брагин. Неизвестно когда он оказывается за моей спиной и, рассказывая, что не хочет угрожать применением силы, уводит меня. Слышишь? Я вернусь к тебе завтра, единственная. Только проснись, только вспомни меня, только почувствуй — и, может быть, это станет нашей победной надеждой — боль. Только вернись ко мне, бесценная. Я только там, Где нет меня — вокруг тебя невидимый. Ты знаешь, без тебя и дня, Ты знаешь, без тебя и дня прожить нельзя мне, видимо…