С тобой и без тебя

Венеция Весна 1666 года Граф Жоффрей де Пейрак, стоя у окна, перевел взгляд с набережной Рива- дельи-Скьявони на бледно-серебристую линию моря в предрассветных лучах солнца. Лучшее венецианское стекло заглушало грохот морских волн. За годы морских странствий он научился безошибочно предсказывать погоду и вот уже три дня он наблюдал, как на Венецию надвигается шторм, заволакивая небо тучами и подкрадываясь к городу по бледно- лиловым волнам. Припав головой к прохладному стеклу, на одно блаженное мгновение он закрыл глаза, чтобы в полной мере насладиться покоем в ранний утренний час и вдохнуть полной грудью соленый воздух . Удивительный запах Венеции! Прошло больше месяца после того, как его шебека бросила якорь у длинного, как рыбная кость, острова Джудекка в венецианской лагуне. Матросы, завербованные им в Плимуте и на Мальте, жили на корабле и на Джудекке, в небольшом доме рядом с пристанью, сменяя поочерёдно друг друга шебеке. В его присутствии они не роптали , но между собой ,безусловно, высказывали недовольство по поводу длительной задержки в Венеции. Анжелика..., что решила супруга маршала дю Плесси-Бельера, получив послание, можно сказать, с того света? И какой она стала: высокомерной знатной особой под стать новому супругу или...? Его неожиданно арестовали по приказу короля во время королевской свадьбы в Сен-Жан-де-Люзе шесть лет назад. Жоффрей ловил себя на мысли, что уже не удается отчётливо восстановить в памяти её образ. Воспоминания о прекрасной девушке, ставшей его женой более десяти лет назад, всплывали в памяти всё более туманными и расплывчатыми. Время неумолимо! Послание в Париж он отправил с надёжным человеком, торговцем из Ла - Рошели, незадолго до отплытия из Плимута, ещё в конце зимы, не сомневаясь, что его шебека доберется до Венеции раньше ожидаемого приезда Анжелики. Но не только встреча с Анжеликой, Флоримоном и Кантором заставила его отправиться в Венецию. Золото, часть добычи, захваченной на Средиземном море, хранилось у венецианских банкиров Строцци. "Голдсборо" строился в Бостоне. И золотые дукаты понадобятся ему при окончательном расчёте с бостонскими кораблестроителями . Сильный порыв ветра распахнул створки окна, врываясь внутрь комнаты. Жоффрей вдохнул соленый воздух и взглянул вниз на набережную. К площади Сан-Марко направлялись три проститутки в красно- жёлтых платьях, с обнаженными и колышущимися при ходьбе выпуклостями и покачивая призывно бедрами. Мужчина, стоящий у арки напротив его окна, пристально рассматривал шлюх. Когда они приблизились к нему, он поманил их взмахом руки и, протянув монету одной из них, тут же задрал ей юбки, прижав к основанию арки. Закрыв окно, Жоффрей отошёл от него. В юности во время пребывания в Венеции такое бесстыдство он наблюдал только во время карнавала – две короткие недели перед Великим постом. А в последние годы таким зрелищем уже никого не удивишь. Не только творениями Сансовино, дворцом Дожей, площадью Сан -Марко, мурановскими зеркалами и стеклом славилась Венеция, но и своими куртизанками. Гости этого чудного творения в Венецианской лагуне потешаются, вспоминая их, занимающихся своим ремеслом даже на улицах города. Спустившись по винтовой лестнице вниз и открыв дверь, Жоффрей оказался на влажных ступенях пристани. Легко спрыгнув в черную гондолу с навесом, он подал знак человеку, стоящему у весла. Гребец, ловко орудуя одним веслом, направил гондолу к острову Джудекка. "Сесилия....", – мелькнула неожиданная и шальная мысль: нанести сегодня визит лекарю Аннибалу Касону и пригласить девушку на представления Commedia dell''arte, которые скоро станут неотъемлемой частью площади Сан-Марко после окончания Великого поста. Сесилия или Фейра! Она очень удивилась, когда он признался, что не знает и не задумывался о том, что означает его собственное имя: – У меня на родине имя значит всё! Ребенку не дадут его, не обдумав как следует. Моё означает: "Справедливость льется с моих уст." "Это имя ей очень подходит",– решил Жоффрей и сразу представил её красивые губы – полные, розовые. Иногда, задумавшись, она сжимала их зубами, и они приобретали цвет сочной ярко-красной вишни.

***

Свою необычную и дерзкую затею: извлечь из пучины Карибского моря сокровища с испанских галеонов, потопленных еще в прошлом столетии французскими флибустьерами, он считал осуществимой с помощью команды опытных ныряльщиков на большие глубины и придуманных им хитроумных приспособлений. На изготовление их чертежей он потратил не один день. Несколько мастеров уже трудились над их изготовлением в Бостоне. А на острове Мальта он нашёл и завербовал искусных ныряльщиков. Энрико, юноша с оливковой кожей и с гибкой мускулатурой рыбы, любил неистовые погружения в холодные морские глубины. Этот мальтиец оказался лучшим в команде ныряльщиков, но не отличался крепким здоровьем. Изматывающий кашель с лихорадкой и сильный ушиб ноги уложили беднягу в постель. К заболевшему мальтийцу, опасаясь, что его сразил приступ тараваны, заболевания довольно частого у ныряльщиков на большие глубины, Жоффрей пригласил пожилого лекаря с острова Джудекка Аннибала Касона. Врач в больших роговых очках явился с юной помощницей. Заинтригованный Жоффрей остался в комнате, прислушиваясь к оживленному обмену мнениями между лекарем и юной целительницей. Белая муслиновая вуаль – яшмак, привычная более для мусульманок, чем для венецианок, прикрывала лицо девушки. Внимание, с которым старый врач прислушивался к словам девушки, очень удивило Жоффрея. Вне всякого сомнения, это был разговор двух равноправных врачей, уважающих друг друга, а не общение наставника с помощницей. После довольно продолжительного осмотра лекарь наконец-то объявил, что жизни юноши ничего не угрожает. Его помощница Сесилия, старый врач кивнул в сторону, где стояла притихшая девушка, приготовит и принесет лекарство и расскажет, как его принимать. На следующий день Жоффрей навестил Энрико. Взглянув на метавшегося в лихорадке мальтийца, он пришёл к выводу , что мальтийцу стало значительно хуже. Он уже собрался послать вновь за лекарем, когда в комнату, где находился заболевший юноша, стремительно и уверенно вошла помощница врача в сопровождении служанки. После короткого приветствия, она сбросила плащ и вуаль на руки свой служанки и осталась в барами, просторном платье восточной женщины, и в шароварах из полупрозрачного шёлка. Девушка подошла к постели, где, скорчившись, лежал Энрико. Беднягу лихорадило, его волосы намокли от пота. Решив пока не вмешиваться, Жоффрей стал наблюдать за действиями помощницы лекаря. Он сразу обратил внимание на необычный широкий пояс поверх барами на талии целительницы. Кожаный пояс украшала позолоченная, искусно сделанная пряжка. А в его многочисленных карманах Жоффрей увидел целый набор фиал*(прим), каждую в отдельном кожаном футляре. Нисколько не смущаясь, помощница лекаря быстро приподняла рубашку и внимательно осмотрела обнаженное тело метавшегося в бреду мальтийца, исследуя пальцами шею, подмышки и пах. Приложив ухо к груди, она на какое-то время замерла, прислушиваясь к ударам сердца. Тонкие пальцы цвета корицы, с белыми подушечками, обхватили запястье Энрико. Пристальный взгляд девушки задержался на отёкшей ноге и жёлтой большой плотной опухоли под коленом: следствие сильного ушиба и ранения. После того, как её пальцы обследовали опухоль и ногу мальтийца, она вздохнула, как показалось Жоффрею, с облегчением. Сицилиец Тормини, друг Энрике, не отходил от заболевшего несколько дней. Твердо убежденный, что ром или водка – это лучшее лекарство от всех хворей, он принес немного граппы*( прим.). С явным недоверием взглянув на девушку, он, со звоном поставив поднос возле кровати, осенил себя крестным знамением. – Унесите немедленно, это ему вредно! – приказала целительница, даже не взглянув на матроса. – Нагрейте эту граппу до тех пор, пока не появятся пузырьки, а затем принесите обратно. Жоффрей кивнул сицилийцу, продолжая молча наблюдать за помощницей лекаря. Она сняла пояс и выложила всё необходимое на табурет у кровати. Затем взяла в руки серебряный скальпель и, нагрев его над пламенем свечи, отложила в сторону. Листья буквицы*(прим.) и лимонной мяты, используемых для заживления ран, и несколько кусков полотна она положила рядом со скальпелем. Затем, взяв скальпель в руку, уверенным движением ловко вскрыла опухоль. Подождав немного, пока вытекал зеленоватый гной, смочила рану горячей граппой. Достав иголку и нитку, тоже смочила их в граппе. – Боже милостивый, неужели, Вы, сеньора, собираетесь заштопать Энрике как подушку?! – воскликнул Тормини. Внимательно и не скрывая своего недоверия, он наблюдал за действиями девушки. – Держите его ногу! – вместо ответа бросила повелительным тоном Сесилия, – а если ваш друг очнётся, то влейте ему в горло остатки граппы. Она нагрела иголку в пламени свечи и, не остудив её, сразу принялась зашивать рану, стежок за стежком, поддевая смоченную в вине нитку под каждым стежком, чтобы закрепить его. Закончив, Сесилия облегчённо вздохнула, осматривая свою работу, затем наложила листья буквицы на шов и перевязала ногу полотняным бинтом. Энрике так и не пришёл в сознание. Сесилия перевела взгляд с больного на Жоффрея: : –Я останусь здесь до утра! – заявила она уверенным тоном и направилась к своей служанке, которая всё это время молча стояла дверей. Сесилия сказала ей что-то вполголоса, и служанка покинула комнату. –Сеньора, Аннибалу Касону всё-таки следует осмотреть моего матроса, – Жоффрей решил , что ещё один визит лекаря к тяжелобольному Энрике не помешает, хотя и не разглядел в действиях помощницы лекаря ничего необычного. – Буду благодарен, если Вы передадите ему мою просьбу. – Сеньор Касон отправился в Виченце к своим родственникам, – сообщила Сесилия, бросив на Жоффрея любопытный взгляд. – Во время своего отсутствия, он поручил мне позаботиться о вашем подопечном. Она подошла к больному, подняла его голову и поднесла бокал с водой к губам. –Уверяю Вас, сеньор Рескатор, уже завтра юноше станет гораздо лучше, – огромные янтарные глаза, слегка раскосые, как кошачьи, излучали уверенность. – Я принесла для него "Териаку". Она поможет ему справиться с кашлем и лихорадкой. Сесилия, вероятно, заметила в его взгляде недоверие, которое он даже и не пытался скрыть. – Она состоит из настоев розмарина, шалфея, руты, аира, лаванды, мяты, белого уксуса, а также полыни, – с легкой улыбкой добавила терпеливо. – Это старое испытанное средство, известное как "Уксус четырех разбойников". Его немного удивила такая уверенность девушки. Но он продолжал беспокоиться о здоровье мальтийца. С легкой иронией Жоффрей взглянул на девушку и развёл руками. Затем он приказал сицилийцу, который с вниманием слушал их разговор, принести два глубоких кресла из соседней комнаты и приготовить для них ужин. Рескатор решил остаться на Джудекке до утра. Так он познакомился с Сесилией... Сесилия или Фейра Адалет бинт Тимурхан Мурад. Плод любви поданного Османской империи морского капитана Тимурхана Мурада и знатной венецианки из семьи Веньеров Сесилии Баффо. Смуглое лицо с большими янтарными глазами, с маленьким аккуратным носиком, с ярко- красными губами, такие губы в сонетах о любовном томлении сравнивают с бутоном розы, не казалось особенно примечательным, но обладало удивительной притягательной силой для Жоффрея. Когда она отводила глаза, он разглядывал ее губы, не мог оторвать глаз от нежной кожи. Если её взгляд останавливались на нём, любовался их золотисто- коричневым блеском. Всегда выбирающий себе удовольствия и женщин прежде всего в соответствии со своим вкусом, привередливый эстет всего того, что касалось женской красоты, он получал огромное наслаждение от общения с этой умной и незаурядной девушкой. Опытный, давно изучивший природу мужчин и женщин, он догадался о её хрупком доверии к миру и поэтому относился к ней бережно во время встреч в последующие дни. Все способы обольщения, к которым он прибегал прежде, чтобы завоевать любовь женщины, будь то знатная красавица или одалиска, купленная в батистане, казались неприемлемыми и неуместными по отношению к Сесилии. Открытая миру, она не прибегала к плутням и хитростям, которые всегда используют женщины, чтобы достичь своего. И это трогало Жоффрея. Её откровенный рассказ о себе не оставил его равнодушным. И хотя ей тоже было присуще извечное женское любопытство, но Сесилия, обладая природной деликатностью, не расспрашивала Жоффрея о его прошлом. Негромкий и неторопливый разговор в темной комнате, освещаемой лишь огнем в камине, в течение вечера и ночи у постели метавшегося в бреду мальтийца прерывался лишь на короткие мгновения, во время которых Сесилия склонялась над больным. Она обтирала влажные от лихорадки лоб и грудь Энрике куском полотна. Её руки уверенно приподнимали голову юноши, когда подносила к его губам бокал с разбавленным вином или лекарством. – Моя мать познакомилась с моим отцом во время карнавала в Венеции перед Великим постом, – рассказывала она, наблюдая, как вода стекает по стеклам окон –ночью зарядил дождь. – Её брак, продиктованный династическими интересами, со старым и богатым, да к тому-же жестоким и раздражительным Ридольфо Фалиери, вызывал у неё отвращение и ярость. Но её отец Николо Веньер не потерпел бы её отказа. А корабль Тимурхана Мурада пришвартовался к одному из островов Венецианской лагуны, чтобы пополнить запасы продовольствия. Мой отец до конца жизни вспоминал ту теплую ночь, когда они мчались на конях по дороге к морю. Помнил, как его будоражило, что Сесилия, покидая Венецию, неслась быстрее его. Она подчинилась призыву любви . Когда они доплыли до Константинополя, моя мать уже ждала ребенка. Но она так и не стала мусульманкой. Её сердце принадлежало Тимурхану Мураду, а душа– Венеции. Я помню её, застывшую на берегу Босфора. Думаю, она иногда отчаянно желала оказаться в Венеции, о которой так много рассказывала мне. Стоя рядом с ней, я смотрела на темно- голубую воду. Какая-то таинственная алхимия превращала её в золотистую. Корабли рассекали солнечные лучи. Одни направлялись к Пера, другие поднимали паруса и отправлялись к дальним берегам. Мне тоже иногда хотелось отправиться в дальние страны, которые существовали в рассказах моих родителей. В камине горел огонь, щедро раздавая теплый уют. Жоффрей с едва уловимой улыбкой слушал хорошенькую девушку с карими миндалевидными глазами, всматриваясь в её смуглое лицо. На ужин сицилиец Тормини, вероятно, руководствуясь своими пристрастиями, приготовил для них молеке – жаренных маленьких зелёных крабов, привычное блюдо для венецианцев во время весны, и чикетти - маленькие бутерброды с ветчиной и сыром. Сесилия решительно отказалась от вина, но её лицо оживилось, когда Жоффрей предложил ей выпить чашечку хорошего кофе. – Кофе! – непосредственно воскликнула. – Настоящий турецкий кофе! Он улыбнулся, заметив почти детскую радость Сесилии. Матрос принёс две чашечки, кофейник, маленький фарфоровый кувшинчик с ледяной водой и блюдце с баиколи - сухим печеньем, отлично сочетающимся с кофе. Сесилия осторожно подносила к губам чашечку с горячим напитком, изящно держа её двумя пальцами и с наслаждением вдыхая изумительный бодрящий аромат, который всегда напоминал Рескатору о его скитаниях по Средиземному морю и о протяжных призывах муллы к молитве правоверных в Константинополе и Марокко. – Я потеряла мою мать в тринадцать лет, – произнесла она с грустью, пронзив его взглядом янтарных глаз. –Она не пережила вторых родов. Ребенок тоже не выжил. Перед тем, как отправится в очередное плавание, мой отец отвёл меня в дворец своего повелителя Топкапы. Так в тринадцать лет я стала кирой– посредницей между женщинами гарема и лекарем сераля Хаджи Мусой. Моя мать научила меня латыни, а в детстве разговаривала со мной на её родном венетском диалекте. Мне поручали забирать лекарства у врача и относить их в гарем. Хаджи Муса посылал меня на Большой базар за травами и смесями. Я училась медицине по справочнику "Agrabadhin", который хранится в библиотеке дворца повелителя. Хаджи Муса терпеливо учил меня всему, что знал сам. Он рассказал мне о трудах великого османского врача Шерефеддина. Со временем я оценила возможности медицины. Через несколько лет, когда Хаджи Муса состарился, я сама стала определять дозы лекарств. А иногда и заменяла прописанные им снадобья. Через семь лет мой уже совсем старый учитель доверил мне лечить недомогания женщин в серале. По его рекомендации в двадцать два года султан удостоил меня звания врача гарема. К рассвету, как и обещала Сесилия, мальтиец спокойно заснул. Лихорадка оставила его. Он ровно дышал, щеки порозовели. А вот голова Сесилии упала на высокую спинку кресла. Она задремала. Жоффрей осторожно приподнял её голову, она немного запрокинулась под тяжестью густых локонов. На смуглое лицо утренний сумрак наложил мягкие тени. Подложив под голову подушечку, он неслышно вышел из комнаты. Но когда вернулся, Сесилия уже поила проснувшегося Энрике приготовленным ею чаем из сушеных корней орхидей. Утром мир преобразился. Светило ласковое солнце. Даже камни в стенах блестели своими стеклянными вкраплениями, и трава переливалась росой. По дороге к дому Аннибала Касона они какое-то время хранили молчание. –Но Вы, сеньора Сесилия, так и не рассказали, как оказались в Венеции, – нарушил молчание Жоффрей. – Умерла мать нашего повелителя госпожа Нурбану-Султан, – сдавленным от волнения голосом начала рассказывать девушка. –По всем признакам, я уверена, что её отравили спорами Варфоломейского дерева. Сначала человек, проглотивший споры, примерно полчаса чувствует себя ужасно, словно смерть стучится в дверь. Затем создается впечатление, что состояние больного улучшается. Опий, содержащийся в ядре, благотворно влияет на настроение, Но скоро, очень скоро становится хуже, намного хуже... Я дала ей козье молоко и галеты, чтобы замедлить всасывание яда, но мои усилия оказались напрасными. Не помогли и масляные шарики тунгового дерева. Если их разжевать, они вызывают обширную рвоту. Сесилия замолчала, вероятно, перед ее мысленным взором прошедшие события яркими видениями предстали вновь перед ней. – Мой отец ,опасаясь, что меня могут обвинить в преступном небрежении, я же так и не смогла спасти свою госпожу, решил бежать вместе со мной, – рассказывала она. – Мне ничего не оставалось, как повиноваться отцу. Сеньор Рескатор, я была осведомлена о нравах, царящих в гареме, где суд вершил Кизляр-ага – глава евнухов, этот кровожадный василиск. Если девушка навлекала на себя гнев султана, её сажали в мешок и глава евнухов сам сбрасывал несчастную с Башни справедливости прямо в Босфор. Ночью друг моего отца Такат Тюран, тоже капитан, спрятал нас в трюме на своём корабле. Утром он должен был выйти в море. А через несколько недель высадил нас на Джудекке. Мы поселились на острове. Но мой отец уже был неизлечимо болен. Ему не помогло лечение сеньора Аннибала Касона, к которому я обратилась, испробовав сама всё: комбинированную медицину murekebbat и простую медицину отдельных трав mufradat. Через полгода я потеряла отца. Врач Аннибал Касон предложил мне стать его помощницей и переселиться к нему. Он очень стар, ему необходима помощь. Вот уже более двух лет я помогаю ему. Бывая на Джудекке, Реакатор навещал выздоравливающего Энрике и иногда встречал у него Сесилию, меняющую на ноге мальтийца повязку. Жоффрей провожал её до дома лекаря, где она жила. По дороге они говорили о восточной и европейской медицине. Жоффрея поразили знания этой двадцатипятилетней девушки. Он как-то рассказал ей о ежедневно принимаемой им крошечной дозе яда. К его удивлению, она не одобрила его метод, которым он хотел обезопасить себя от возможного отравления. Сесилия убедительно ссылалась на многообразие ядов, для которых не существует единого противоядия. В вопросах медицины, обладая обширными знаниями, она имела собственное мнение и открыто высказывала его. Эта девушка обладала какой-то удивительной прямотой и простодушием. И это изумляло Жоффрея. Она так была непохожа на остальных женщин, использующих свою красоту, женскую изворотливость, как самые сильные средства для достижения своих целей. Своими быстрыми вопросами и живой стремительной манерой разговора Сесилия полностью приковывала его внимание. Жоффрей ловил себя на том, что всё чаще думает о ней, о сказанных ею словах. Между ними случались и споры, когда у них оказывались разные точки зрения на медицинскую практику. Одной из тем для их разногласий стала практика османской вакцинации. Жоффрей, знакомый с медициной восточных и европейских целителей, высказал сомнения в пользе вакцинации. Он был уверен, что этот метод борьбы с эпидемиями, недостаточно изученный, сколько спасает, столько и убивает Но не стал больше настаивать на своём, услышав довод Сесилии: – Мухаммед сказал, что Господь не создал бы болезни в этом мире, если бы не дал и лекарство. Так почему бы не искать лекарство внутри самой болезни. Он слушал её, разглядывая кожу цвета корицы, янтарные глаза, в которых отражались крошечные огоньки, которые согревали его больше, чем пламя очага. " Не много найдётся мужчин, которые устоят перед силой этого взгляда", – думал, любуясь девушкой.. Сесилия отказалась от вознаграждения за лечение мальтийца, объяснив это тем, что получает плату за свою работу у Аннибала Касона. Но Жоффрей решил всё-таки отблагодарить её. По его просьбе торговец редкими книгами сумел отыскать редчайший манускрипт, ценившийся на вес золота, – атлас по хирургии османского врача Шерефеддина "Джаррахийат аль Ханийа ". Сесилия как-то проговорилась, что мечтает о нём.

***

В воскресенье, в день Святого Марка, известный в Венеции как праздник "Розовых бутонов,"– в этот день мужчины дарили розы на длинном стебле женщине (жене, любовнице, матери, сестре) – Рескатор, держа в руках красную розу, ещё сохранившую капельки росы на своих лепестках, вошёл в дом лекаря Аннибала Касона. Столкнувшись в дверях с Сесилией, Жоффрей отступил на шаг, приветствуя её поклоном, но тут же протянул руку, разглядывая девушку с изумлением. Она превратилась словно гусеница в бабочку или птенец в прекрасного лебедя. Переплыв океан из Византии в Венецию, переродилась как восточная Венера в обворожительную венецианку. Шелковые складки платья потрясающего оттенка струились до пола, отчего девушка казалась ещё выше. Золотистые плечи выступали над корсажем, вышитым причудливыми узорами из множества крошечных стразов, напоминающих волны Адриатики. Цвет платья был таким, как у воды в лагуне, – радужного оттенка бегущих волн. Талия, зрительно суженная покроем платья, казалась удивительно тонкой. Жоффрей пытался угадать цвет волос Сесилии в полутемной комнате по тяжёлым локонам, упавшим на плечи. Они выглядели медными, блестящими словно вишневое дерево, удивительного оттенка– золотистые и коричневые. На её единственном украшении на шее на золотой цепочке висело хрустальное кольцо с затейливыми гранями. На какое-то мгновение Жоффрей решил, что это память о прежней любви. Красота Сесилии, полная чувственной теплоты и здоровья, притягивала его, манила. В мыслях пронеслось сожаление, что уже не так молод и красив. Но он тут же усмехнулся – что только не приходит в голову рядом с красавицей, которая могла бы покорить любого мужчину. Когда они шли через лужайку, Сесилия, следуя приличиям, взяла Рескатора под руку. –Всякий раз, когда я смотрю на это творение Андреа Палладио, то словно возвращаюсь в Константинополь, не покидая Венецию, – девушка неожиданно остановилась перед церковью Реденторе в нескольких туазах от пристани. – Сеньор Рескатор, посмотрите внимательно, и Вы убедитесь, что купол, тонкие минареты, словно несущие стражу, и фасад напоминают мечети в городе, где я родилась. Вы же были в Константинополе? Даже мусульманка может войти в эту церковь, не страшась возмездия. Я хочу зайти сегодня в этот храм. – Сесилия, а почему бы нет! – согласился Жоффрей с легкой улыбкой на губах . –Нет греха в наслаждении красотой! Сесилия накинула вуаль на голову и взяла за руку Жоффрея. Внутри полумрак освещали стоящие сомкнутыми рядами белые свечи. Запах благовоний заполнил всё пространство. Они подошли к черной мраморной звезде на полу, обозначающей середину купола. Сесилия из под опущенной вуали, стоя рядом с ним, подняла глаза к куполу. А Жоффрея поразила выверенная полусфера, ничем не украшенная, кроме перламутрового блеска– это геометрически рассчитанное пространство. Красота храма таилась не в убранстве, которое состояло из скупой росписи и нескольких скульптур, а в идеальных пропорциях здания. – Великий архитектор начал строительство этой базилики во время эпидемии чумы, девяносто лет назад, – сдавленным от волнения голосом произнесла девушка, подняв руки над головой, как в молитве. – Дож Венеции, заключив контракт на строительство храма, просил Бога спасти Светлейшую Венецию от гибели. – Знаю, Сесилия. И со дня освящения храма каждый год, в третье воскресенье июля жители Венеции связывают деревянные плоты и переходят по ним к этой церкви, чтобы поблагодарить Бога за спасение Светлейшей от чумы. – Сеньор Рескатор, каждый год я смотрю из окна на эту бесконечную ленту мерцающего пламени, тянущуюся по всему водному пути. Каждый мужчина, женщина и ребенок несут свечи. На пристани, ожидая гондолу, они остановились, разглядывая виднеющуюся через водное пространство площадь Сан-Марко, движущиеся фигурки на набережной, многочисленные гондолы, подплывающие к пристани. – Сеньор Рескатор! – Сесилия повернулась к Жоффрею. – Мы знакомы более двух недель, но Вы так и остались для меня капитаном, который проявляет искреннюю заботу о своих матросах. – Сесилия, дорогая моя, Вы уверены, что желаете узнать обо мне больше? – глухим от напряжения голосом спросил он, пристально рассматривая лицо девушки. –Должен сознаться Вам, я впервые опасаюсь, что мои откровения напугают женщину. Не могу рассказать Вам всё. Черные горящие глаза изучающе и с сомнением продолжали всматриваться в лицо Сесилии. – Если из лагуны подняться по Бренде к Падуе, понадобится не более двух недель пути, чтобы добраться до Тулузы, – произнёс он, вздохнув после продолжительного молчания. – Это в самом сердце Аквитании. На одной главных площадей этого города стоит отель Веселой науки, когда-то принадлежащий графам Тулузским. Более шести лет назад в нём слышался смех, распевали песни на провансальском языке. В нем танцевали, поклонялись традициям трубадуров. Царил культ поклонения Прекрасной даме. Многочисленные гости заполняли роскошные залы моего дворца. Но я не могу отправиться во Францию, на мою родину. Не могу войти в свой дом без опасений оказаться схваченным и брошенным в крепость, без риска лишиться жизни. Девушка молча подняла глаза. – Вас ждут в вашей прекрасной Тулузе, в вашем дворце? –пальцами нежно, едва касаясь, она провела по щеке со шрамами. Смелое и непринужденное движение тронуло Жоффрея. Он решил, что оно продиктовано, вероятнее всего, не влечением, а сочувствием изгнанницы к изгнаннику. – Нет, прекрасная сеньора! – справившись с волнением, с сарказмом в голосе бросил он. – Насколько мне известно, мой дворец давно стоит в запустении. Печати королевских исполнителей украшают его. Когда гондола приблизилась к площади Сан-Марко, гондольеру пришлось проявить крайнюю осторожность, лавируя среди многочисленных гондол. Жоффрей ловко перешагнул на пристань и подал Сесилии руку. Многочисленная толпа заполнила площадь Сан-Марко. Сесилия, улыбаясь, рассматривала венецианок. Подхватив под руку Жоффрея, она направилась между двух мраморных колонн с установленными на них статуями Крылатого льва и воина Святого Теодора. – Сесилия, дорогая! Посмотрите внимательно на прохожих, – остановил ее Рескатор. – И Вы без труда определите: кто из находящихся на площади венецианец, а кто гость этого города. – Каким образом, сеньор Рескатор? – воскликнула заинтригованная девушка. – Венецианцы никогда не проходят между этими колоннами. Суеверные, они убеждены, что это грозит им неприятностями. –Но почему? – Пространство между колоннами используют для оглашения смертных приговоров, которые тут же приводят в исполнение. Осуждённого разворачивают к часам башни. И они неумолимо отбивают ему последние минуты жизни. Жоффрей, уверенно обхватив Сесилию за талию, протиснулся в первые ряды смеющихся зрителей, заполнивших пространство перед актерами Commedia dell''arte. Очередную реплику Панталоне, неизменного персонажа уличного театра, сопроводил громкий смех зрителей. Одетый в черные бархатные штаны и красный жилет, он беспрестанно поглаживал кошель на своём поясе с позвякивающими монетами. Искренне уверенный, что всё можно купить и продать, скупой и жадный, он свою дочь непременно желал выдать замуж только за очень состоятельного венецианца. С помощью Бригеллы, умного слуги, юные влюбленные Орацио и Изабелла, преодолев все преграды, в последнем акте под одобрение зрителей воссоединились. Спектакль закончился парадом всех актеров, и лацци–буффонными трюками и дурачествами всех участвующих в выступлении актеров. Жоффрей предложил Сесилии после окончания представления принять участие в прогулке на гондоле, которое тоже являлось непременным атрибутом этого весеннего праздника венецианцев и гостей города. Переполненные слепящим светом воды в каналах, солёным плеском волн, они уселись на подушки под лёгким навесом. Черная гондола, ловко управляемая молчаливым и загорелым гондольером, скользнула под мост Риальто. Жоффрей любовался оживлённым лицом Сесилии. Рассказывая ему о шести компонентах баланса мизана*(прим) в человеческой жизни, она загибала пальцы: – Свет и воздух, – согнулся первый пальчик. –Пища и питье, работа и отдых, – согнулись ещё два пальчика. – Сон и бодрствование, – Жоффрей согнул ее пальчик, с улыбкой ожидая продолжения. Он знал, что составляет баланс мизана. – Экскреция и секреция, включая..., – Сесилия на какое-то мгновение смутилась и все же храбро продолжила, – и близость между мужчиной и женщиной. –Настроение и состояние души, – загибая ее шестой пальчик, закончил Жоффрей. Не выдержав, они громко и беззаботно рассмеялись. Перестав смеяться, Жоффрей посмотрел на неё вопросительно, словно в точности знал, чего она желает. Уже ждал этого и сам. Они оказались так близко друг от друга в темноте закрытого навеса бесшумно скользящей гондолы. Удивляясь собственной смелости, он решительно обнял ее. Она не оттолкнула. Жоффрей приблизил губы к её губам, предвкушая поцелуй... Две сброшенные маски на палочках, красивые, украшенные серебром и жемчугом головы единорогов из древних сказаний, соскользнули на дно гондолы.