Окруженные тенями

      Тео никогда и никому не признается, что ему страшно от приближающейся даты дня рождения. Он просто не может позволить, чтобы лица парней украшала эта идиотская ухмылка. Самое неприятное во всей ситуации, что он оказывается последним, кому исполняется пятнадцать перед самой школой.              Сначала был Блейз, в конце мая, прямо перед летними каникулами. Потом Драко в середине лета… А теперь Тео. И у него совершенно нет времени подготовится к тому, что может произойти.              Двадцать пятое августа наступает слишком быстро… слишком страшно.              Проснувшись, Тео не открывает глаза. Его рука, которая лежит под подушкой, ужасно затекла. Он истекает потом, запутавшийся в тонком одеяле. Он даже не реагирует на аппарацию Аче; не шевелиться и буквально не дышит, когда эта мышь летучая становится прямо перед его лицом, цокает, наклоняется и вроде как прислушивается.              Уйди! Мерлин, Салазара ради, просто уйди!              Когда раздаётся характерный треск, Теодор приоткрывает правый глаз: шторы закрыты, но на улице светло так, что сетчатку жжёт. Он шевелит пальцами на затёкшей руке, становится неприятно от пульсирующих иголок, протыкающих кожу. Тео сглатывает и горло саднит оттого, как хочется пить. Он слегка приподнимается, опираясь на руку, которая не похожа на желе и, открывая левый глаз, осматривается.              Нотт поджимает губы и прислушивается к своему телу, ожидая… почувствовать? Понять, что изменилось? Ведь это должно как-то проявиться.              Пока он проводит рукой по шее и смахивает прилипшие ко лбу волосы, Аче, словно почувствовав, что он проснулся, появляется прямо перед лицом, рядом с постелью.              — Молодой хозяин! — Тео мычит, падает обратно на живот и зарывается лицом в подушки. — Аче несколько раз приходил, чтобы проверить хозяина. Хозяин не просыпался слишком долго. Так долго, что хозяин Райан покинул поместье, не дождавшись пробуждения сына. И это в такой-то день!              Эльф продолжает верещать, пока щёлкает пальцами, и плотные портьеры разъезжаются в стороны, впуская в комнату яркий дневной свет. Тео держит одеяло в кулаке, когда домовик пытается забрать, — вырвать — его магией.              — Аче дал слово, что, как только хозяин проснётся, Аче не даст ему уснуть обратно! Не заставляйте Аче себя наказывать, хозяин Теодор!              — Мерлиновы яйца! — Тео садится в кровати под лепет эльфа о том, что плохие выражения в этом доме недопустимы. — Ты сказал, что отца нет.              — Нету, хозяин. Но хозяин Райан обещал вернуться, как только закончит важные дела.              Отец и правда возвращается спустя несколько часов, после того как Тео завтракает и начинает собирать вещи в школу. Главный домовик, как обычно, с беспокойством поглядывает, как Теодор складывает школьные принадлежности поверх мантий и повседневной одежды. Его уши подрагивают, а руки так и тянуться сделать свою работу, когда очередная стопка пергаментов падает на белую рубашку. Тео лишь качает головой, ухмыляясь на застывшее выражение настоящего ужаса на лице Аче.              На самом деле, сейчас это отвлекает от главного. Отвлекает от возможности нервно думать и перебирать всевозможные вопросы, касающиеся вроде как проснувшейся связи. Встретит ли он её? Или его? Ни в одной из книг с записями о соулмейтах он не видел отрицания существования однополой магической связи… А если встретит, как узнает и поймёт, что это оно? В записях все волшебники писали о зародившейся связи разные вещи. И некоторые из них абсолютно далеки от рациональности…              После ужина отец приглашает Тео в свой кабинет.              Разговор. Тот самый разговор, о котором папа говорил ему три года назад. Не сказать, чтобы Тео уже не изучил все доступные книги о связи… Ему не терпится послушать отца. Ему нужно его услышать.              Огневиски в стакане Нотта-старшего переливается цветом переспелых бананов и Тео невольно сравнивает его с радужкой глаз одной знакомой ведьмы.              Отец рассказывает ему о связи. О том, как сильно может меняться настроение, когда поблизости окажется соулмейт. Говорит о силе, которая даруется каждому, кто находит своего партнёра. Эта магия связывает их, позволяет найти друг друга, где бы они ни находились. Магия помогает настроиться друг на друга во время близости…              — Она уменьшает боль и впоследствии лечит, если вы с партнёром первые друг у друга. Ну, или она ещё девственница, понимаешь?              Тео кивает, смотрит перед собой на заколдованных светлячков, которых сотворил с помощью палочки отца. Сине-зелёные огоньки стрекочут, отбрасывая тени на каменный парапет и цветущие фиалки, обвивающие камень, будто пытающиеся согреть его своими листьями.              Теодор задумывается, стоит ли снова поднимать ту тему, которую папа не хотел развивать раньше. Но прежде чем он успевает осмыслить, как правильно задать вопрос, Райан его опережает, наверное, прочитав всё на лице сына.              — Мы не были парой. Не в смысле — парой, а — парой.              Тео догадывался об этом ещё в прошлом году и, когда его любопытство берёт верх над рациональностью, он задаёт этот вопрос, на что лицо отца вытягивается, а глаза, — такие же тёмные, наполненные болью утраты, — становятся пустыми, а радужка сливается с цветом зрачка.              — Когда я впервые увидел твою маму — когтевранку, закутанную в этот нелепый шарф в голубую полоску, то поверить глазам не мог. Прежнее представление о красоте померкло в ту же секунду, когда я увидел её. — Отец подносит стакан к губам и, прежде чем сделать глоток, поджимает губы — ему как будто больно даже вспоминать о ней. — Чистокровная ведьма, лучшая на нашем курсе… Язвительная, упрямая… потрясающая. Я долго искал к ней подход. Так долго, что к концу шестого курса отчаялся… Каждый раз, видя её, я думал, что мир останавливается, дарит мне дополнительные минуты в сутках, чтобы я успел насмотреться, запечатать этот образ, спрятать в карман мантии и унести с собой куда угодно. Я думал… — Он глубоко вздыхает и щёлкает пальцами.              — Хозяин. — Аче кланяется и складывает тонкие пальцы рук перед собой, постукивая подушечками пальцев друг о друга, в нетерпении услышать распоряжения. Эльф будто читает мысли отца и уже через секунду на столике между ними появляется магловская сигара и хрустальная пепельница. Сам Аче, также поклонившись, исчезает, оставляя их наедине.              Тео терпеливо — насколько это вообще возможно, — ждёт, пока отец подносит самый большой из глупых способов быстрее умереть ко рту и делает первую затяжку. Облако дыма рассеивается в воздухе, и Райан кладёт сигару обратно. Тео смотрит на поднимающийся и колыхающийся от летнего ветра дым. Ему нравится этот запах, но он бы предпочёл что-то более лояльное. Например, волшебные сигареты, которыми можно насладиться, вдыхая дым. Это может успокоить, как ему кажется, но в сигарах он не видит никакого толка, кроме как открытой демонстрации статусности. Да, именно так бы Тео назвал этот способ курения. Отцу он подходит.              Однако ему самому подошли бы обычные сигареты, фильтр которых можно перекатить между пальцев, зажать между губ…              — Я думал, что это она. Думал, что твоя мама мой соулмейт. Ведь это так странно, что ты постоянно думаешь об одном и том же человеке, не правда ли? Всегда. Она была в моей голове, даже когда я этого не хотел. Я знал, что она любит на завтрак; знал, какую литературу предпочитает; знал всех её друзей и даже, прости Мерлин, когда она впервые поцеловалась и с кем. Я знал абсолютно всё, и мне было мало. — Он прерывается на глоток, допивая залпом оставшийся в стакане огневиски. — Но этого так и не произошло. Никакого пробуждения магии, ни у меня, ни у неё. Мы не стали парой, но стали супругами.              Теодор не знал её. София Эмили Нотт умерла спустя несколько часов после рождения Тео. Иногда он думает, что было бы, не рискни родители заводить ребёнка. Не реши они оставить Тео… Была бы она жива? Была бы счастлива?              Он думает, что да.              Тео смотрит на отца, крутя главный вопрос в голове.              Он знает почерк отца и узнал бы из сотни почерков этот неповторимый завиток у буквы «ф», узнал бы с закрытыми глазами, лишь проведя по тексту пальцем. У отца была дурная привычка слишком сильно давить пером на пергамент, отчего то оставляло ощутимые впадины на некоторых буквах.              — Откуда ты знаешь, какие чувства возникают при встрече со своим соулмейтом, если мама не была твоей парой? — Тео слегла ёрзает на стуле, смутившись. Эта тема кажется ему неловкой.              Отец отводит от него глаза, провожает взглядом одного из заколдованных светлячков, который садится на манжет рубашки и, улыбаясь, говорит:              — У твоей мамы был телесный патронус. Около десятка маленьких бабочек, которые иногда сливались в одну большую, — он показывает размер, вытянув руки перед собой, — с невероятным размахом голубых крыльев.              — Ты никогда не показывал своего патронуса. — Тео прищуривается. — И ты не отвечаешь на вопрос. Снова, отец.              Невербальной магией он наполняет стакан.              — Я узнал о ней достаточно поздно, чтобы что-то исправить. — Тео не понимает и хочет снова заговорить, когда Райан поднимает руку в лёгком жесте и просит не начинать. — Она погибла, Тео. Я видел её перед смертью. Я ощущал её на протяжении последних месяцев перед этим, но ничего не мог сделать. — Последнее предложение отец говорит тихо, будто это является тайной. — Она спасла меня, а я ничего не сделал, чтобы спасти её. Не стал.              — Пап…              — Тео…              — Пап, — продолжает он настойчивее. — Ты говорил мне перед первым курсом, что твоя пара не сравнится ни с одной ведьмой. Никто и никогда не сможет понять тебя так, как она, полюбить тебя так, как она, и никто не сделает тебя более целостным, чем твоя душа. Почему тогда… — Ему больно говорить об этом. Вина давит, в ушах звенит от стрекота, и он злится. — Почему тогда ты остался с мамой?! Почему позволил ей… Салазар! Если бы ты ушёл… Если бы ты ушёл и меня… Если бы не я… Мама, она…              — Тео. — Голос отца понижается до того уровня, когда ему не стоит перечить. — Мама уже была беременна, когда я узнал о ней. Это был разгар Первой магической войны. Как я мог оставить вас, когда состоял в рядах Пожирателей смерти? Как мог подвергнуть свою семью опасности, если бы посмел… — Он качает головой. — Я не мог. Не мог подвергнуть опасности Софию, у которой волшебная беременность протекала… плохо, Тео. Вы оба могли погибнуть.              — А как же тогда та тяга и в какой-то степени слепая любовь к своей паре? — снова перебивает Теодор, шипя сквозь зубы и снова не понимая. Мерлин, он никогда ещё не чувствовал себя глупее, чем за последние два года.              — Я скажу тебе это единожды, Тео, и ты должен запомнить, что сейчас услышишь. — Отец поднимает сигару, медленно затягивается и, посмаковав дым во рту, выпускает его перед собой ровным кольцом. — Любовь не значит однотипность. Любовь не значит любить по предназначению. Я любил твою маму больше всего на свете, она была всем для меня. Она была моей гаванью, моим затишьем. Тишиной и спокойствием. Это невозможно объяснить, потому что такое необходимо только прочувствовать. Любовь, Тео, слишком многогранна. Слишком много в ней потайных углов и скрытых от наших глаз вещей, которых ты можешь и за всю жизнь не познать, не увидеть, не почувствовать и не дотянуться до самой глубины этого чувства. Но это не значит, что без пары любви нет.              Ты можешь любить любую женщину. Ты можешь иметь десятки любовниц, с которыми за всю жизнь познаешь множество этих граней, заглянешь на разный уровень глубины этой самой любви. Но когда ты встретишь свою пару… Когда прикоснёшься к ней, и твоя магия затрепещет, раскрошит твоё сознание и осознание… Когда каждый нерв будет нуждаться в том, чтобы к нему прикоснулись именно эти руки — ты не сможешь больше быть ни с кем. Твой соулмейт априори знает, нет, чувствует, в каком именно прикосновении ты нуждаешься. Ты настроен на этого человека удивительным образом. Именно с этим человеком ты постигнешь всё, всю глубину, каждую грань этого многоугольника. Это доверие. Доверие на том уровне, которое неподвластно никому, кроме вас. Ты можешь даже имени её не знать, но доверить свою жизнь, сердце, всё. Это… Это просто здесь. — Он прикасается к груди и сжимает ткань рубашки, открывая свою эмоциональную сторону. Позволяет себе это лишь на мгновение. — Ты можешь не знать её, но чувствовать. Ты можешь ощущать… можешь ощущать, где к ней прикасаются. Стоит тебе лишь узнать, что она твоя, и твой мир переворачивается. Вы становитесь бо́льшим чем просто «я», большим, чем банальное «мы». Вы одна вселенная. Одна магия, одно чувство. — Отец поворачивается к нему и Тео впервые видит такую… агонию и борьбу, скрытую под сияющими тёмной глазами. Боль, которую отец не испытывает даже от потери мамы. Росток злости поднимается, сдавливает шею… Горечь мешает нормально дышать, и он отворачивается, не в силах выдержать это. — Но это не значит, что ты не можешь быть с другими. По крайней мере, пока не встретишь ту самую. Когда твоя магия потянется к паре, а его или её потянется к твоей, больше ничего не будет как прежде, Тео. Ты просто не сможешь по-другому.       

***

      И Тео решает проверить, насколько правдивы слова отца. Ему любопытно… Да, любопытно сможет ли он быть с другой, когда в голове бьёт этот мячик с негласной установкой: жди-жди-жди.              Всё заканчивается таким провалом, что хочется кричать от несуразности!              Тео целует Пэнси.              Тео ничего не чувствует.              Его первый поцелуй оказывается не таким, как он ожидает. Мокро и скользко. А причмокивающие звуки, исходящие от Паркинсон, вообще выводят его из себя.              Ничего похожего на те ощущения, о которых говорит Блейз после поцелуев и обжиманий с Дафной. Никаких бешеных пикси в животе и тумана в мыслях.              Он задумывается о своей нормальности, ведь вопрос, который его гложет… Самый, наверное, главный, так и остаётся без ответа, потому что Тео трусит спрашивать о таком отца.              Может, ему не понравился язык Пэнси в своём рту, потому что… Ну, потому что ему нужны более грубые губы и руки, обхватывающие его шею? Никаких ногтей и томных стонов, а лишь грубое мычание?              Он смотрит на парней. Ради любопытства. Смотри и пытается найти что-то, что ему бы понравилось.              У Блейза красивые глаза. На самом деле, он говорит ему это чуть ли ежедневно, потому что это правда. Они завораживают. Но это не приносит Тео облегчения, потому что… Потому что Забини немного странный. Хотя кто знает, может, в будущем Нотту понравятся поехавшие?              Кстати, о поехавших… Малфой. Драко красивый. Полностью, твою мать! Как такое вообще возможно было родить? Тео, конечно, отдаёт дань Нарциссе Малфой, но это просто немыслимо. Нос, губы, глаза… Грёбаные волосы как пепел сгоревших сердец, которые он разбил или разобьёт. А эти ресницы? Девчонки вообще могут думать о чём-либо, когда с ним обжимаются, кроме как спросить, какое заклинание он применяет для роста грёбаных ресниц?              Тео следит за Малфоем добрых два часа и…              И опять провал. Даже эта квиддичная задница в джоггерах не помогает! Он просто ничего не чувствует, а проблем по утрам не наблюдается. Ведь… что-то же поднимает его. Ну, кроме естественной функциональности организма. Тео снятся сны, где он прикасается… к кому он прикасается? На одну секунду Тео может поклясться, что видел женскую грудь во сне! Только чью?              Тео в панике поднимается с дивана в гостиной и призывает книгу из комнаты. Он ловит взгляд Драко, который, по-видимому, подумал о чём-то совершенно нелепом, пока Тео не сводил с него взгляд десятки минут подряд. Ведь это же не Теодор мысленно представлял его раздетым и пытался понять, что там и как устроено!       

***

      Он появляется в библиотеке с зачитанной до дыр книгой о соулмейтах, которую дал ему отец перед отправлением в Хогвартс ещё на первом курсе. Над его головой парят книги, на каждом столе стоят колбы с огоньками, которые бьются о прозрачные стены, создавая лёгкую вибрацию света. А где-то рядом шлейфом витает знакомый запах спелых бананов…              Тео помнит этот аромат с конца августа.              Когда он проходит по вагону Хогвартс-экспресса, чувствует, как что-то будто оседает на его плечах куском осязаемого облака. Он ощущает щекотку в носу и странное желание потянуться за запахом, который напоминает ему об утренних завтраках и свежей выпечке Аче.              Немного позже, во время объединённого задания на ЗоТИ, его ставят в пару с Грейнджер. Тео понимает, от кого исходит этот ужасный-невыносимый-потрясающий шлейф. Ему приходится зажать нос, чтобы переваренный завтрак не оказался на нарезанной крысиной селезёнке, настолько сильно он скребёт его носоглотку. Не выдержав давления, Тео выбегает в коридор, не продержавшись рядом с ведьмой и десяти минут.              Когда он возвращается, друзья кидают на него встревоженный взгляд, а она… Она на него даже не смотрит. После той встречи в коридоре замка год назад Гермиона делает вид, будто они никогда не виделись, никогда не разговаривали и почти целых семь минут не находились наедине.              Через несколько дней на древних рунах Тео ощущает его ещё ближе, когда Грейнджер садится перед ним на факультативе. Весь урок он вдыхает — пожирает — бананово-грушёвый аромат, который, кажется, уже облепил его лёгкие жёлтым коконом из толстой кожуры.              Это нервирует. Бесит его до тех пор, пока Гермиона не оказывается в опасной близости к нему на травологии. Когда Блейз дёргает Тео за мантию и смотрит широко распахнутыми глазами, Нотт словно выходит из транса и отшатывается, испугавшись того, как близко его нос оказывается к затылку маленькой ведьмы, которая не замечает его стоящим за своей спиной. В тот день он понимает, что ему нравится. До ужаса нравится.              Теодор сжимает корешок книги, злится. Он не должен замечать её присутствие.              А он замечает. Смотрит и видит эту вытянутую руку, которая третий год портит ему жизнь и самооценку. Видит эту копну волос, которая, сказать по правде, выглядит намного лучше, чем в прошлом году.              Смотрит и бесится оттого, что не может подойти и начать разговор. Злится на себя из-за трусости. Злится из-за ревности, которой нет никакого логического объяснения. Злится, потому что способность мыслить здраво испаряется, как только он видит её. Поэтому Тео старается как можно меньше смотреть… Но всё равно смотрит и снова злится.              Злится, когда видит её.              Злится, когда долго не видит.              Злится, когда ощущает её присутствие.              Злится, потому что не понимает себя.              А Тео всегда понимает. Может, не сразу, но понимает.              Сейчас же его убивает желание укусить ведьму, шлёпнуть по руке, схватить за волосы, сделать хоть что-то, чтобы она заметила его!              Злится и…              — Привет!              И Тео поднимает взгляд.              Стопка книг с громким звуком опускается на стол рядом с его рукой. Страницы под его пальцами скрипят. Рот открывается, и… он задыхается.              Ему конец.              Банановый ужас вышибает весь чистый кислород из лёгких. Грёбаные пикси начинают промышлять свои мерзкие делишки: царапают внутренности, пытаясь выбраться наружу, ревут от желания вцепиться в её волосы.              — Привет? — пищит он и ругается на пубертатный период, который ломает его голос и делает похожим то на тролля, то на пятилетнюю девочку, визжащую оттого, что получила порцию запрещённого шоколада.              — Я всегда сижу здесь, — говорит Грейнджер, так и не посмотрев на него. — То, что тебе невыносимо находиться рядом со мной, не моя проблема. Можешь избавить нас обоих от общества друг друга, пересев.              Тео не двигается, поднимает книгу, закрыв ею своё лицо; лишь глаза выглядывают из-за страниц. Он обдумывает варианты ответа, боясь ошибиться.              — Мне никогда не было неприятно находиться рядом с тобой. — Игнорируя, она молча раскладывает учебники по столу и нагибается, чтобы достать чистые листы пергамента из сумки. — С чего ты вообще так решила, Грейнджер?              Тео нападает. Кусает себя за кончик языка, чувствует волнующую дрожь и стадо мурашек вниз по позвоночнику. Её нос вздёргивается вверх, парень уже открывает рот, чтобы продолжить, как Гермиона его прерывает:              — Тебебылоплохо.              Тео придаёт лицу непроницаемое выражение.              — Что, прости?              — Тебе было плохо, — повторяет она, вцепившись пальцами в деревянное покрытие столешницы. — Ты… Тебя чуть не стошнило тогда… На ЗоТИ. Из-за меня. Ты смотрел на меня, и тебе стало плохо!              — О. — Тео опускает книгу на стол, закрывает, зажав палец между страниц, где остановился. — О… Ты подумала, что это из-за тебя?              Он хлопает глазами и наблюдает за оттенками красноты, сменяющимися на лице Гермионы. Парень кусает щёку изнутри, чтобы не улыбнуться. Не может же он упустить возможность понять, что с ним происходят из-за неё: из-за её запаха, мешающего спокойно жить и разбираться со своей нормальностью.              — Нет? — Её голос понижается.              — Нет. — Его голос твёрд. — Терпеть не могу крыс и всего, что с ними связано.              Гермиона кивает, Тео задерживается взглядом на её волосах, которые больше не торчат в разные стороны, и, усмехнувшись, снова поднимает книгу.              Она хорошенькая. Действительно, приятная. Правда, не похожа ни на одну из тех девушек, к которым он привык. Грейнджер — она… Сдержанная? Она во всём сдержанна. Такое чувство, будто её связывают невидимые тиски: спина постоянно прямая, подбородок поднят высоко, словно его что-то поддерживает, иначе невозможно объяснить этот загадочный феномен. Никто бы не выдержал держать нос так высоко так долго. Её выдают лишь глаза. Иногда растерянные, иногда подозревающие, иногда испытующие. Тео улыбается, представляя, какое бы выражение лица у неё было, узнай она о мыслях, крутящихся у Тео в голове. Особенно тех, что касаются её запаха. Она везде так пахнет?              — Теперь ты смеёшься надо мной? — обиженно бормочет Грейнджер.              — Вспомнил твои ушки. — Она ёрзает. — И усы. И шёрстку. — Её щёки краснеют ещё больше, и Тео даже не переживает, что его улыбка может смотреться слишком вызывающе.              — Ты была очаровательна, Грейнджер.              Она опускает голову, закрыв волосами своё лицо, но Тео успевает заметить, как приподнимаются уголки её губ. Они персикового цвета.              Ты и сейчас очаровательна.