Дураки и дороги

      Трубка упорно не желала раскуриваться. И дело было не в отсыревшем во влажном воздухе табаке или неопытности курильщика. Все внимание подпоручика оттягивало ноющее колено. Со всех сторон обложенное турундами и набитое пелотами, вымоченными в уксусе, оно немилосердно болело, лишая сна. Через него проходил безобразный подживающий шрам. Алексей отложил трубку, так и не сумев её раскурить, и наклонился, чтобы рассмотреть рану ближе. Аккуратно потрогал пальцем шов и задумался над тем, сколько ещё придётся лежать и удастся ли вообще ходить. Операцию он помнил слабо, кажется, его держало несколько рук, но он был благодарен, что ногу удалось сохранить. Если удалось сохранить.       Алексей потянулся за больничным халатом и накинул его на плечи. Согнул здоровую правую ногу, обхватил её руками и опустил подбородок. Задумался.       С дуэлью всё обошлось. Ему удалось добраться до части на лошади, но дойти до конюшни на своих ногах, чтобы никого не потревожить, он был не в состоянии. А потому доехал до самых дверей, где и привлёк внимание красным коленом на белоснежных штанах. Поднялась небольшая суматоха, но он сумел объясниться. Алексей подтянул халат со спины так, чтобы он заходил на голову и закрывал лицо. Подумать только. Ему, всегда порицавшему лжецов и нетерпевшему любого искажения правды, пришлось врать. И как! Совершенно бесстыжим образом, он смотрел в глаза своего полковника и очернял может не вполне невинных, но не имевших к его ране отношения людей. Щёки вспыхнули, стоило снова вспомнить, как сдержанный Яблонский принял его отчёт о желании совершить конную прогулку перед сном. Покачивая головой, он выслушал о том, как внезапно появились горцы и Петропавловскому пришлось отстреливаться и отступать от них. О перестрелке Алексей старался говорить как можно меньше, лишь обозначив её существование.       Полковник отложил бумаги и перо и сложил руки на столе перед собой:       — Перестрелка, значит. И как же вы были ранены, подпоручик?       Алексей отвёл глаза:       — Пуля чинов не разбирает, ваше благородие.       — Это ты верно говоришь, — крякнул полковник, — не разбирает. Но ты уж, наверняка, не оставил их без ответа? Сколько голов не вернутся домой?       — Ни одной, — совесть кольнула ещё сильнее.       — Ни одной, — протянул Яблонский. — Что же вы так, молодой человек, а заявили себя как бравого офицера.       Алексей не смотрел на полковника и с нетерпением ждал, когда допрос окончится:       — Подвёл, ваше благородие.       — Подвели вы меня, батенька, подвели, — Яблонский ещё раз посмотрел на наспех перевязанную ногу. И резко хлопнув по столу руками, подскочил:       — Значит так. Сказки свои ты мамзелям на балах рассказывать будешь. Какие горцы, да какие у них страшные кинжалы, да как ты от них лихо ускакал. Это если я тебя под суд не отправлю.       Алексей попытался встать, как только Яблонский поднялся из-за стола, но тот на него прикрикнул:       — Сиди! Дуэлянт несчастный.       Вспыхнув и перегорев, Яблонский продолжил спокойнее:       — Мне такое не нужно. Никаких дуэлей в моём полку. Высочайшим распоряжением было положено запретить, и не нам спорить с этим, — Яблонский окончательно успокоился и опустился за стол. Грустно подумал о том, что его мечтам о тихой старости и яблоневом саду возникла угроза.       — Кто второй участник?       Алексей только бледнел и молчал.       — Упираешься. Ну смотри, если я узнаю, что ещё один из моих офицеров лежит где раненый или того хуже убитый… — полковник недоговорил и внимательно посмотрел в лицо подпоручика. Алексей, казалось, побледнел ещё сильнее. Полковник не на шутку заволновался:       — Неужто и правда лежит?       — Нет, — кое-как выговорил Алексей.       Алексей на кровати забылся и попытался подогнуть вторую ногу и вскрикнул. Боль прошлась по всему телу, отголоском затронув руку. Он застыл, боясь даже глубоко вздохнуть. Запрокинул голову назад и уставился в беленый потолок. Боль казалась заслуженным наказанием за то, что он чуть не подвёл брата под виселицу. Даже спустя некоторое время воспоминание о том, как на него нашло осознание, не помутнело. Он тогда чуть не застонал прямо перед полковником от мысли о том, что фактически убил Иванова дважды. Когда принял вызов и когда выстрелил в сердце. И то, что тот остался невредимым, не его заслуга.       Яблонский посмотрел некоторое время на Алексея, заставляя того ещё сильнее беспокоиться. Подтянул к себе бумаги и макнул перо в чернила. Не глядя на подпоручика, приказал:       — Ближайшей оказией отправитесь в Пятигорск. Может, даже при двух ногах останетесь.       При этих словах у Алексея холодок пробежал по позвоночнику. Он снова попытался встать, но полковник позвал солдат, и подпоручика вынесли на носилках.       Алексей упал набок и задумался, чем же он всё-таки так оскорбил брата, что тот вызвал его на дуэль, несмотря на огромный риск и нарушение всех правил.       Дела у ефрейтора Иванова тоже шли не лучшим образом. Сначала никто не обратил внимания на его позднее возвращение в казармы, но после отъезда подпоручика Петропавловского и расползшихся слухов о том, что тот подрался на дуэли, появились и новые версии произошедшего. Например, то, что ефрейтор покушался на жизнь подпоручика, а тот из-за нелепой веры в братство покрывал его. Сказывали истории о том, как подлый ублюдок в ночной тьме коварно поджидал доброго подпоручика, и только светлое заступничество помогло ему избежать злой смерти. Но ещё более потрясающая история прервала эти слухи. Емеленко рассказал, как видел, что Петропавловский выходил из части с двумя пистолетами. Дуэльными. Он даже божился, что разглядел чеканку на ложах.       — Клянусь вам. Посмотрел я на него и сердце ёкнуло. Точно думаю, стреляться идёт. Насмерть, — прапорщик молодцевато щелкнул ножнами своей шашки.       — С солдатом? — недоверчиво уточнил тот самый поручик, с которым чуть не подрался Емеленко.       — Пусть солдат, но он же в некотором роде и брат. А значит Петропавловский мог посчитать себя обязанным дать удовлетворение. Ах! Жаль, меня там не было, — вдруг вырвалось у него.       — Отчего же?       — Что может быть лучше, как стать свидетелем благородного поединка. Тебе кажется, словно сами нити справедливости вложены в твои человеческие руки и тебе дозволено право судить.       Поручик позволил себе улыбнуться мечтательной речи Емеленко:       — Мне кажется, вы слишком романтичны. Выпустят двое по паре пуль и всё. Часто по такому пустячному поводу, что не стоит речи. Юность, мой друг, скоротечна, и, право, не стоит растрачивать её на подобные пустяки.       Емеленко принялся ему с пылом возражать.       Но эта парочка была далеко не единственной, которую волновала возможность дуэли. Командование посчитало подобные слухи романтической чушью и не интересовалось ефрейтором. Но рядовые, некоторые из которых изнывали от жажды свежих новостей, с жаром подхватили слух о дуэли. Мнения разделились. Самая малочисленная часть считала Иванова чуть ли не героем, дерзнувшим на неприкасаемость дворян. Но большинство считало его зарвавшимся ублюдком и ехидно интересовалось, не обнаружил ли он у себя поутру золотых нашивок, а то мало ли, вдруг дворянство и таким путём передаётся.       Пара близнецов заступила ефрейтору дорогу. Весело оскалили зубы:       — Ты уж поделись с нами хоть парой ниточек, Аполлинарий Кириллович, — начал один.       — Как-никак под одной крышей с тобой спим и едим. Не чужие люди, — закончил второй.       Иванов толкнул их плечом и прошёл между ними, не подавая вида, что что-то слышал.       Пули били в центре мишени одна за другой. Иванов размеренно вставлял новый патрон и снова делал выстрел. Отдача от ружья болезненно передавалась на ушибленную грудину. За грудиной тоже неприятно что-то ворочалось. Мешало пустое место там, где обычно привычно холодил кожу медальон.       «А я ведь тоже мог стрелять в сердце. И успел бы раньше, если бы не колебался с выстрелом, — думал он. — Пожалел. Испытать решил». Снова выстрел прямо в центр, и Иванов скривился: отдача на этот раз выдалась особо неудачная. «Старший брат, говорил. Аполлинарий Кириллович». Слюна во рту нестерпимо горчила, и Иванов сплюнул на землю. «А вот тебе, старший брат, и подарочек, да не простой, а сердечный. Пуля свинцовая да виселица высокая. Выбирай, родимый». Следующий выстрел вышел на редкость неудачным — еле задел край мишени. «И врать зачем было? „До смерти я с тобой драться не буду“. Лгун и трус». Иванов с тоской подумал об уродливо смятом медальоне. «В крови у этих, что ли, в сердце людям стрелять? А ведь прощения просил. Извинялся. Дважды. А я ещё думал, как мать поверила…» Последнюю мысль Иванов не стал додумывать, но пуля ударила точно в отметину, оставленную предыдущим выстрелом.       Спустя несколько недель Иванов руководил солдатами, таскавшими воду для бани. День был промозглым, ноябрьским. Накрапывал ледяной дождь, и ефрейтор зябко кутался в шинель. Полы шинели прикрывали колени. Иванов порадовался, что на этот раз слишком большой размер пришёлся кстати. Солдаты, подгоняемые стужей, двигались споро. Иванов хмыкнул. Бурно обсуждаемая возможность дуэли ныне стала почти фантастической историей, и без лишнего напоминания в лице Петропавловского жизнь ефрейтора почти вернулась в прежнюю колею.       Послышался звук шагов, сопровождаемый необычным стуком. Иванов успел изумиться трём ногам подходящего к нему существа, когда перед ним появился Алексей. Он шёл с тростью, хотя, казалось, она ему нужна была больше для вида, чем по нужде. По руке не было заметно, что он прилагает какие-то усилия и в самом деле опирается на неё. Иванов про себя чертыхнулся и подумал, что накликал на себя беду. Правильно говорят, не буди лихо, пока оно тихо. Алексей остановился в двух шагах от него:       — Здравствуй, Аполлинарий Кириллович.       Иванов, сам того не замечая, поднял подбородок:       — Господин подпоручик?       Лицо Алексея сморщилось как от боли:       — Я виноват перед тобой.       Иванов сузил глаза и не стал отнекиваться:       — Да. А теперь прошу меня извинить, господин подпоручик, если у вас ко мне больше нет дел, мне нужно следить за людьми, — он развернулся на каблуках и, не слушая ответ, пошёл прочь от Алексея.       Алексей устремился следом. Трость, которая будто бы не была нужна ему, подвернулась на мокрой земле. Алексей запнулся и упал с размаху на оба колена. Вскрик подавить не получилось. В глазах помутилось, и он стал заваливаться на бок. Иванов услышал крик и обернулся. Посмотрел на теряющего сознание от боли подпоручика. Вздохнул. Подошёл и с усилием развернул его на спину. Алексей смотрел на него глазами, полными непроизвольно выступивших слёз:       — Спасибо.       Он перевернулся набок, подобрал трость и с трудом встал на ноги. По левой ноге ещё проходили волны дрожи. Алексей встал поудобнее, так, чтобы создать как можно более устойчивую стойку из трёх опор. Сморгнул слёзы. Иванов смотрел на это и жалел, что не мог просто уйти.       — Пожалуйста! Прости меня за то, что я сделал, Аполлинарий Кириллович. Я… Я не знаю, как так вышло. Я не хотел, — Алексей опустил голову и старался следить, чтобы его голос не задрожал.       Иванов подумал, что не просто так Алексей законный наследник. Лицемерие у Петропавловских наследная черта. И, видимо, основная и необходимая. На языке вертелся ответ, что всё, что Алексей хотел, он уже продемонстрировал, но приходилось молчать. Иванов искренне не понимал, что же от него ещё хотели. А подпоручик набрал в грудь воздуха и залпом, но негромко выдал:       — Пожалуйста, окажи мне честь снова стреляться.       Иванов смотрел на него, не веря своим ушам. Очень хотелось ударить снова, но подозрение, что Алексей добивался именно этого, останавливало. А ещё то, что ударь он офицера на людях — обеспечит себе проблем по самую маковку. Иванов задумался, как ответить на эту в лучшем случае издёвку, в худшем же… В худшем, попытку его добить. Но на лице Алексея не было и тени улыбки. Иванов убедился в последнем и помрачнел.       Медленно процедил сквозь сжатые зубы:       — Да пошёл ты.       И оставляя за спиной замершего от удивления Петропавловского, направился к людям.       Как только удивление спало, на Алексея накатило отчаянье. В тяжёлые бессонные ночи в госпитале он вынашивал план извинения перед братом. И не придумал ничего лучше, кроме как повторно вызвать его на дуэль и либо получить прощение от брата либо дать ему возможность убить себя в отместку. И сейчас его единственная надежда ускользала от него. Он оглянулся. Кругом, но выдерживая почтительное расстояние, стояли солдаты, привлечённые разыгравшейся сценой, но к счастью не слышавшие ее целиком. Алексей расправил грудь и командирским голосом приказал:       — Аполлинарий Кириллович, подойди, — на душе скребли кошки. Не так он себе это представлял.       Спина ефрейтора окаменела. С ничего не выражающим лицом он оглядел любопытствующих рядовых. Повернулся и, четко чеканя шаг, подошёл почти вплотную.       Алексей тихим голосом продолжил:       — Я не хочу тебя оскорблять, брат. Но мне нужна дуэль. Пожалуйста.       Иванов чувствовал, что смысл ускользает от него. Двойственность фразы была выше всякого понимания. Он открыл рот, закрыл. Алексей молчаливо ждал. Иванову казалось, что на шее крепче и крепче стягивалась удавка.       — Воля ваша, господин подпоручик.       Помолчал. Добавил:       — Твой отец не простит мне, если я тебя убью, — и тут же пожалел, что не удержался. В голове отголоском прокатилось «и уж зная это, точно меня никогда не полюбит». Тоска-то какая…       Алексей удобнее перехватил трость.       — За час до заката на том же месте, — странно, но в его голосе Иванов не услышал удовлетворения или радости.       Иванов кивнул и пошёл, тая надежду, что больше ему не придётся возвращаться.       Алексей, прихрамывая, направился к командованию.       Освободился он в этот день рано, а потому сидел у окна в своём кабинете и в сотый раз протирал пистолеты. Мысли у него были невесёлыми. Не сложно было понять, что брат ни его, ни его извинений ни видеть, ни слышать не желал. А теперь ещё и посчитал, что Алексей пользуется своим дворянством как прикрытием, чтобы отомстить за простреленное колено. Алексей опустил руку на левую ногу. Под штаниной легко прощупывалась плотная перевязка. Он понадеялся, что хотя бы в этот вечер нога не подведёт его, и он не будет выглядеть жалко.       Закончил чистить пистолеты и зарядил один. В дуло второго вложил пыж без пули. Задумался. Снова причинить вред брату было страшно, потому он зарядил один холостым выстрелом, но как провернуть так, чтобы именно ему достался этот пистолет, Алексей не знал.       Тени удлинились. Алексей поднял склонённую над пистолетами голову, посмотрел в окно:       — Кажется, пора, — сказал себе и стал собираться.       Когда он добрался до места, то сразу увидел ссутулившуюся фигуру Иванова. Алексей старался не торопиться к нему, но ноги бежали сами:       — Ты пришёл!       Иванов покосил глазом. Видеть спешку в Алексее было неприятно.       — Условия те же?       Алексей почувствовал себя так, словно наткнулся на стену.       — Да. Только пройдём немного дальше. К обрыву.       Иванов задрал голову вверх:       — Зачем?       Алексей замялся, не зная как сказать.       — Если упаду, тебе не придётся отвечать.       Иванов подумал, что в случае пропажи подпоручика после сцены им устроенной отвечать ему придётся в любом случае, но решил оставить это при себе.       Алексей успел разжечь во время короткого пути трубку и теперь стоял у края обрыва и нервно вдыхал дым. Закусил мундштук и достал пистолеты. Скрестил пальцы наудачу и протянул Иванову заряженный пистолет. Тот немного удивился, что на этот раз ему не предложили выбрать, но пистолет взял. Заметил свежую царапину на полированном дереве. Вспомнилась предыдущая дуэль. Вызов на неё был куда приятней.       Алексей убрал трубку и тоже взял пистолет. Встал, для устойчивости пошире расставив ноги. Крутанул пистолет в руке и беспечно наставил дуло на ефрейтора. Тот внимательно проследил за ним. Уточнил:       — Начнём по платку?       Вместо ответа было:       — Прими мои извинения. Я виноват перед тобой, — Алексей старался стоять прямо и смотреть в глаза. — Если я каким-либо образом затронул твою честь, прости меня, — он опустил пистолет. Сглотнул. — Можешь стрелять.       Иванов понял, что удавка затянулась. Мышеловка со стальным лязгом захлопнулась. Нитка дёрнулась, и деревянная дверца перекрыла путь к свободе. Искушение выстрелить было велико, но на виселицу не хотелось совершенно.       — Приняты.       — Что? — Алексей смотрел, не понимая. Но из рук пистолета так и не выпустил.       — Ваши извинения, господин подпоручик. Приняты.       Иванов растеряно думал, зачем тогда его вызвал Петропавловский. Рассчитывал, что он не примет извинений и Алексей пристрелит его?       Из Алексея словно резко вынули опору. Напряжённая прямая поза превратилась в позу больного человека, изо всех сил опирающегося на трость. Перенеся значимую часть веса на неё, он отошёл от края. Протянул руку забрать у Иванова пистолет. Тот молча отдал и стал следить за тем, как Алексей разряжает и убирает пистолеты в ящик. Один заряд слишком легко упал на землю. Иванов подошёл и незаметно для Алексея наступил на него. Пока тот закрывал ящик, он успел поднять пыж и осмотреть его. Пули не было. Иванов посмотрел в спину подпоручику. «А ты падла, Алексей. Кириллович. Холостым зарядил один. Наверняка меня прихлопнуть хотел». Стало ещё поганей. Он поднял с земли камень, обмотал вокруг пыж и с размаху бросил в ущелье.