Тридесятое королевство

Такие мёртвые, такие тяжёлые, тащить, искать в этом месиве лица – нет, лицо. Одно единственное, дорогое, любимое, Боже, где ты, Артур, где ты, ещё четыре дня, пожалуйста, нет, их же ещё четыре! Страшно, страшно, страшно, бок о бок с королевой, смотри, ещё один красный плащ и молча, молча, молча, сколько же вас умерло в этой долине? Поддать тело Мордреда сапогом – потому что я знаю. Их приносят и они кричат, не отлучиться, а что ей все они теперь, надо было раньше, Боже, почему всё срывается, так не должно быть, не должно. [Я не хочу ничего знать о Мерлине. Я не хочу править. Очень больно. Где моя ведьма?]. Гарри собирается, хорошо, что у Гермионы есть эти сумки, можно всё уместить – всё, что сделал. Руки огрубели от работы, это приятно, взять трубку, курить долго и крепко. Война кончилась, ещё одна война. Гермиона сидит прямая, до синевы белая и кажется юной. Им за тридцать, их ждёт дом, прочно забытый и ненужный. Они давно не касались друг друга, а ему сейчас хотелось бы её обнять, жаль, что если он и сделает это, ничего не изменится, только натянется кожа на скулах, сожмутся в тонкую линию губы, задеревенеет тело – не тронь, не тронь. - Четыре дня всего, иди, развейся, может, найдёшь что-нибудь на память, - звучит как издёвка, надо б нежнее, но она не заметит, верно. Только не сейчас. - Я… погуляла бы по лесу, последние дни, оттуда бы и вернулась, место же не имеет значения, так? Не имеет? – тон как у ребёнка, не верящего в своё счастье, да-да, можно, иди, бери, разворачивай свои подарки под ёлкой, или дубом, или куда тебя ещё занесёт. - Не имеет. Возьми с собой мантию, на дорогах неспокойно, - она перехватывает блестящую ткань, тело её исчезает, он видит только лицо, узкое, беспокойное, потом и оно скрывается, только шелест шагов да распахнутая дверь. – До встречи дома! Она исчезает, затихает всякий шум, замирает воздух в статичном времени. Гарри нравится здесь. Он бы остался, да там, в забытом доме, ей понадобится помощь [Где моя ведьма? Надо отправить жене кольцо, тогда все узнают, что я жив. Тогда она найдёт меня, моя ведьма, пожалуйста, она должна успеть, медленней, Мерлин, медленней, если она успеет, я прощу тебе, что ты колдун и ужасный наглец]. Гермиона бежит так, что внутри стынет, где может – трансгрессирует. Ищет след. Королева сдалась ещё на поле, королеве не впервой искать утешения у рыцарей. Шшшш, Гермиона, тише - это и твоя вина, помнишь? Но тёмные, неловкие пальцы роняют кольцо, подумаешь, тяжёлое, так и пальцы не тростинки. Гермиона бы не уронила, вцепилась бы, что есть сил, в камень бы обратилась – но не уронила бы. Ничего, ничего, она его найдёт, своего Артура, целого, тяжёлого, обнимет, обовьёт собой. Ни за что не отпустит. [Коснуться её – как вернуться домой. Я хочу домой. Я не знаю этого дома, его дверей и окон, но я бывал там, каждый раз, каждый – когда касался моей ведьмы. Где ты? Ну где же ты, милая? Я отдал корону, я спас королевство. Теперь ведь никому от меня ничего не нужно? Теперь я могу вернуться домой?]. Она встаёт так резко, что слетает капюшон и волосы, выбившиеся из узла, бьют по губам. Накидывает его обратно в мгновение ока – не дело Мерлину знать о ней. Король белый и взмокший, но дышит, вот поднимается и опадает грудь, трепещут ресницы – пушистые, светлые, как она их любит, Боже, так невыносимо, что даже смешно. Надо притаиться, как можно ближе прокравшись к костру, пока Мерлин ищет врага, шуршавшего листьями. Спи, Артур, спи, два дня ещё, а в ушах сладкой музыкой «Нашла! Нашла!» и его трудное дыхание. [Ты здесь? Почему я не вижу тебя? Так больно, милая, что сложно терпеть. Ничего, я могу – ещё немного, и ещё. И ещё]. За драконом она летит на метле. Мантия надувается, как парус. Гермиону тошнит от беспокойства и нервного напряжения, сна ей почти не перепадает, так, урывками, всё тело одеревенело от долгого полёта. Точно, она же боится метел. Они такие ненадёжные. Ничего, если вцепиться намертво – удержишься, а куда деваться? Она даёт им попрощаться, всё равно надо размять руки – они так затекли, что пальцы не оторвать от метлы. Гермиона ждёт, недолго. Палочка в упор - и никто ещё не говорил «Петрификус тоталус» с такой нежностью. Ей хочется смеяться, но это, наверно, истерика. Организм замедлился, застыл, Артур теперь как Джульетта под сонным снадобьем. Не живой. Не мёртвый. Давай, глупый мальчик, ладья готова, пора – а ты жди на берегу, смотри заплаканными глазами, в них всё плывёт, ты и не заметишь, как качнётся борт. Ладья покачивается на волнах, исчезает у горизонта, в ней ведьма и король. Палочка летает над его телом, сращивает сосуды и мышцы, помогает сердцу биться. Осколка здесь не вытащить, Мерлин прав, но дома – дома всё по-другому. Артур, Артур, всё, можно дышать, кутать тебя в мантию, плотней, крепче – знаешь, предание гласит, что король жив и вернётся в Англию, когда станет очень нужен. Ты нужен, ты мне нужен, так сильно, что легенде придётся сбыться. А пока спи, король прошлого и будущего, спи, всё только начинается.