Мастер добрых дел

Сцена 1 Мамзи не привыкла бегать. Старовата уже для этого, да и формы не как у проворной серны. Дыхание все предательски сбивалось. Иногда, в такт протяжной пульсации, немного темнело в глазах. — Ваш дом, кажется, на юге деревни? — неприятно скрипнул человеческий голос. — Именно так. И тут Мамзи случайно заметила, как у расторопного Мастера, Уильяма Санты, начала сползать накладная борода, обнажая узнаваемое худое лицо со впалыми скулами. Он поправил ее, а та вновь назло покосилась. И вдруг окончательно отпали сомнения насчет незнакомца. Кто скрывался за личиной доброго волшебника? Теперь более чем ясно. Мамзи берегла силы. Даже с бега в итоге перешла на быстрый шаг, стараясь успокоиться. Чертов Мастер… Сперва зеркало, потом пропажа сына… Боже! Еще недавно ее сердце было готово разорваться в клочья от тревоги. Этот негодяй мог сделать с Билли все что угодно! Ну и вишенка на торте — заклинания из книги, чудеса, что Мамзи лицезрела воочию. Точно такие же, как на представлении в Сан-Франциско. Снова удар щупальцы, и пыль вперемешку со снегом взметнулась в воздухе. Раздался чей-то кашель, а следом новые, совершенно пронзительные стоны голодной Глотки. Еще несколько переулков. Еще несколько тяжелых размашистых шагов. Мамзи только сильнее хотелось высказаться о наболевшем. «Но надо ли? Время ли?» — она не могла решить до самого порога их с сыном жилища. — Мы на месте, — слова Мастера заставили отвлечься от тревожных мыслей, — вашу лачугу ни с чем не спутать, миссис Мамзи. Ну чего же вы застыли? Отворите дверь, впустите меня и приступим к готовке главного рождественского блюда. — Да, матушка, по-моему, чудище о-очень недовольно, — вторил ему писклявый голосок Билли. — Мне так страшно! — Иди в погреб и жди, пока все утихнет, — строго наказала Мамзи, едва касаясь опущенных плечиков сына. А тот в кои-то веки не стал возражать. Лишь послушно кивнул, побежал прятаться. Поразительно… Она провернула ключ в скважине, впустила треклятого Уильяма Санту. А потом хлопнула дверью и, лязгнув задвижкой, ощутимо повысила голос: — Вы совершенно безрассудный человек, Мастер. Все вокруг понимают, что Глотка может и не захотеть переедать. Она сейчас насытится и улетит, а мы умрем с голоду. Теперь я все поняла. Говорите начистоту, в этом же ваш план… Максвелл! Веки проклятого, так давно ненавидимого фокусника встрепенулись, а руки зачем-то опять стали суматошно поправлять дурацкую накладную бороду из паутины. — Вас выдал не костюм, уважаемый, — добавила Мамзи угрожающе-вежливо, — а дурной характер. Вы одержимы злом. Если хотите хоть до чего-то коснуться в этом доме, скажите честно, зачем, ну зачем вы боретесь с Глоткой после всех злодеяний? Ну какие, к бесу, добрые дела?! Скажите или дальше пройдете только через мой труп. Глаза человека возмущенно сверкнули, а потом опустились. Он стыдливо молчал. Впрочем, на его месте даже мудрой Мамзи не удалось бы сходу подобрать оправдание. Губы Мастера словно склеились. Взгляд сперва осторожно поднялся, а потом переметнулся в сторону кухонной утвари. Наконец, переборов какой-то тяжелый, застрявший в трепещущем горле ком человек произнес: — Как же некогда лукавить… Послушайте, миссис Мамзи, сейчас точно не время для старых обид. Просто доверьтесь, я знаю, что делаю. — Вам — ни в коем случае. Бессердечный подлый демон. Вас не пленили… — Да меня с самого начала держат в заложниках хозяева этого места! — не стерпел он, сказал так пронзительно, что шерсть встала дыбом. — Ваше прошлое, представление… Помните тех существ — теней? Они хотели покромсать всех до единого. Они питаются человеческим ужасом. Я совершил превращение назло им и теперь у них моя ассистентка. Они прикончат ее моими руками, если я не исполню их волю и не разберусь с Глоткой. Маски сброшены. Теперь вы довольны? Мастер хрустнул костяшками, решительно подался вперед, и Мамзи вопреки пылающему недоверию пропустила его. Ассистентка… Если он не лгал, то ее было даже немножечко жаль. Такая же юная, такая же наивная девица… Такая же, как сама Мамзи давным-давно. — А мы с вами поразительно похожи, — с грустной усмешкой сказал Мастер, нервно водя пальцем по единственной кухонной стойке. — Все цепляемся за прошлое, все хотим защитить близких. Исправляем и признаем ошибки. Мне очень неудобно перед вами… Коварный фокусник раскаивается. Действительно? Или это очередное «рождественское чудо»? Мамзи внимательно заглянула в его глаза: теперь сосредоточенные, не моргающие. — Прошлое остается в прошлом, — только и выдавила она, — но некоторые моменты загладить невозможно. «А ведь и правда!» — ударила болезненная мысль. Время не отмотать, не стать снова той леди из сказочно-прекрасного мира людей. Не выбраться с этих пустошей и болот, не посетить один из пышных балов. Не изменить событий рокового представления. А как хотелось бы просто взять и уйти в тот день… Как хотелось защитить Билли от всех напастей тогда, а не сейчас. Слишком поздно ведь. Или… Мастер не дал закончить мысль: — Секретный ингредиент. Билли говорил, что у вас залежалась тухлятина. Да я и отсюда чувствую ее запах! Нужно подмешать ее в блюдо и скормить Глотке. Тогда мы с вами исправим хоть что-то. Гибель монстра даст вам свободу и будущее, мне поможет спасти жизнь ассистентки. Не нужно меня прощать — вы же не сможете, да? Я знаю, что не сможете. Мамзи не сразу ответила. Простить Невероятного Максвелла — каков вздор! И как он только посмел говорить о прощении? Да если бы не вся эта ситуация с мэром, с Кормлением, она бы огрела горе-кудесника чем-то тяжелым, привязала к дереву и… Сожгла! Сожгла бы вместе с грузом былых обид и горестей. — Я постараюсь войти в ваше положение, сэр, — тон смягчился, Мамзи напомнила себе, что вообще-то принадлежит к голубой крови. Значит, ей положено блюсти этикет даже с самыми неприятными гостями на нелепом и жутком празднике жизни. Слов не осталось. Пора уже действовать и будь что будет. На улице вновь что-то гулко бухнуло, отдало мелкой дрожью и треском в стекла. Мамзи принялась раздувать огонь в горячей пышущей печи. Мастер добавил дров, поворошил поленья. В пыльном шкафчике нашлась здоровая кастрюля вся в ржавом налете. Дело нехитрое: наполнить водой, закинуть ингредиенты. Сварить отравившую воздух в доме тухлятину. И зачем Мамзи так долго держала ее? Кажется, эта мысль впервые закралась в ее умудренную жизнью голову. На голодные времена? Чтобы отравиться? Впустить паразитов во все изменяющееся козье тело? Мэр велел беречь каждую крошку, питаться тем, что пошлют высшие силы, а сам… Приказывал тащить Глотке лишь лучшие блюда. — Еще нужны специи, — рассуждал Мастер, дробя кишащее опарышами мясо на мелкие кубики, — побольше овощей. Чудовище и не поймет, что его отравило. — И откуда ж вам это известно? — Мой дорогой братец отравился точно такой похлебкой на праздники. Не учуял подвоха, не понял, что мясо залежалось. А у него знаете какой нюх? Мастер едко усмехнулся, и Мамзи постаралась выдавить хоть какую-нибудь улыбку в ответ. Если отбросить всю неприязнь, всю тревогу, то можно на секунду вообразить, будто они и впрямь готовят какое-то сытное рождественское блюдо. Будто живо беседуют, как соседи со свойственными людям ужимками и показной вежливостью. Вода в кастрюле забурлила, забулькала, размягчая бледное зловонное мясо. Ах, как же все-таки хорошо было, если бы в деревню хоть на минуту и правда пришел дух праздника. Свинцовые веки Мамзи чуть опустились, и, помешивая воду, она вообразила, будто рядом воркует фонограф, игла поскрипывает, царапая валик, а из раструба льется веселая песенка про Санту. Грудь заколыхалась от нахлынувшего тепла. Вот сейчас зажгутся свечи, примчится сорванец Билли с гирляндами. — Матушка, матушка! И Билли взаправду примчался. Точно сбылась маленькая такая мечта. Он нес большую плетенную корзину в руках-копытцах, мордочка расплывалась в очень искренней, доброй улыбке. — Я же велела не вылезать из погреба! Он затесался между ней и Мастером, поставил корзину и задорно донес: — Я принес овощи и специи. Чтобы вам лишний раз не выходить из дому. Там становится жарковато. Чудище все поглощает и поглощает! — Давай скорее, давай все сюда, малец! — потребовал Мастер. — Не знаю, справляются ли ваши сородичи, но, чую, нам следует поспешить. В кастрюлю ушло все содержимое разом. Вода вспенилась, и Мамзи вновь принялась перемешивать ингредиенты. О, эти хлопоты, как перед самым приходом дорогих гостей. Готовка все сильнее и сильнее напоминала о прошлом. Мамзи так часто пыталась забыть, отречься, лишь бы не делать себе больно. Не получалось. И, видимо, не зря в этот день она вспомнила и про облик, и про традиции. Старые, казалось, ненужные в суровом мире сплошного выживания. И на душе стало так легко, так все ясно и просто, как прежде. Нет, все-таки людям и козлолюдам иногда нужен праздник. Самый настоящий, спасающий от рутины, возвращающий в молодость, в юность, в беззаботное детство. Праздник, когда нужно уметь прощать и протягивать руку ближнему. Или хотя бы стараться сделать это… Время спешило, танцевали секунды, как бывает лишь в этом странном измерении. Блюдо почти докипело, сварилось. Пара минут — должно быть готово. Пара минут — настенные часы с позолотой дадут торжественный бой. И пускай часов в лачуге отродясь не было, Мамзи очень хотелось, чтобы именно сейчас они украшали прихожую. Чтобы гости подняли фужеры с кофейным ликером под оглушительный, но самый последний вздох Глотки. — Ну что ж, господа, кушанье готово. Пора подавать! Сцена 2 Если жизнь — театр, то Уильям — корифей. «Те же зрители и тот же восторг, — думал он, размашисто шагая впереди спутников. — Как прежде преданы, готовы на все ради чуда». Еще немного — и геройский титул в кармане. Но разве может виновник считаться героем? Вспомнилась бесконечная ненависть, что пылала в желтых с узкими зрачками глазах миссис Мамзи. Вспомнились проклятия в адрес «Невероятного Максвелла». И все же, если б не он, эти козы сгинули. Нет, как ни крути, Уильям заслужил свой подарок на Рождество. Самый драгоценный приз — милую Чарли. На главную площадь он, Билли и Мамзи вернулись с воодушевлением и главным блюдом сего банкета: фиолетовым куском плоти в овощах и специях. Как же слаженно и плодотворно работали низшие, выпущенные из Кодекса тени! Расторопные козлолюды все тащили заветные ингредиенты, а эти создания превращали их в настоящие блюда. Парили, варили, фаршировали. Ну настоящие повара! — Не сбавляем темп, ребята, — воскликнул черный с ветвистыми рогами козлолюд, — кажется, выходит, монстр успокаивается! Глотка шипела, длинный скользкий язык почти касался земли, цепко хватал все новые и новые кушанья. Щупальцы помогали ему, притягивали. И вот, когда острозубая пасть поглощала еду вместе с тарелкой, раздавалось чавканье, бульканье. Протяжное, утробное. А потом Глотка урчала от наслаждения и вместо очередного удара по чьему-нибудь домику повизгивая просила добавки. Парила кругами, снова тянула отвратительно длинные, все извивающиеся конечности. Настал звездный час Уильяма. Душу, если она у него все-таки была, переполнил азарт. Такой же, как и в апреле девятьсот шестого года. — А мы продолжаем нашу программу, достопочтенная публика! — вспомнилось что-то из старых бравурных объявлений. — Расступитесь, любезнейшие, ведь сейчас будет подано главное блюдо! — Пафос вам не к лицу, — буркнула миссис Мамзи, но это лишь раззадорило Уильяма. В памяти снова всплыли афиши, просторные залы и толпы зрителей. Они — пораженное теневой магией стадо. Он — их преданный пастырь, Максвелл. Ах, если бы все это было лишь шоу, блюдо, конечно, подавала верная ассистентка. Она — дама в опасности, Максвелл — ее спаситель с тысячей заклинаний и фокусов в волшебном цилиндре. — Я отнесу пищу, Мастер, — расхрабрившись, заблеял Билли, — доверься мне. И ты, матушка. Я смелый, я рыцарь! Я почти уже не боюсь. Эти слова точно хлесткий удар плетью. Фантазии Уильяма развеялись так же стремительно, как и возникли. — Не стоит, малец. У рыцаря есть более важное дело — защищать его леди. Матушка Билли молча кивнула, поймав внимательный взгляд Уильяма. Уж кто, а невинный ребенок не расстанется с жизнью. И миссис Мамзи не ступит навстречу опасности. Подношение должен вручать сам виновник. А станет ли он героем? Решать его публике. Ладони вдруг вздрогнули не то от холода, не то от тяжести главного блюда. От чего угодно, но только не от страха. Уильям осторожно шагнул вперед, к рождественской елке. За ним следующий шаг, куда более решительный. Глотка моргнула мириадами мелких, отвратительно мерзких глазенок, и тени и козлолюды замерли. Уильям заметил не сразу, но, кажется, зрители стали сбиваться в плотное кольцо, выкрикивать что-то несмело. Словно вокруг Колизей, а он — гладиатор. Пасть Глотки отвратительно хрумкнула, в ушах зазвонили колокола. Сердце, как паровой мотор, заработавший на износ. Расставаться с жизнью не страшно. Уильям ведь умирал однажды! На своем последнем шоу. «Интересно, выкопали ли нам с Чарли могилы?» — подумал он совершенно внезапно, и захотелось долго и горько смеяться. — Недруг мой мятежный! Я уже настоятельно требую прекратить! Уильям услышал это не сразу, лишь когда из толпы показался силуэт отвратительно знакомого козла-мэра в единственной в округе узнаваемой шляпе-хомбурге. — И не подумаю. А вы… Помогите же своим людям! Монстра еще кормить и кормить. У вашей свиты должны быть запасы… — Наши запасы, — громко давил все приближающийся мэр, — останутся там, где положено. Их, — указал он на толпу, — вы ведете в бездну, подлый самодур! Руки-копытца мэра крепко вцепились в краешек тарелки и резко потянули на себя. Уильям едва удержал ее, поразившись, как только хватило сил. Взгляд упал на зловонное блюдо, а когда поднялся, мэр уже скалился во все тридцать… Или сколько там у коз зубов? — Не следует нарушать наши обычаи, подлый вы человечишка. Ну сколько вам повторять? Глотке вполне хватит, — ворковал мэр, — пускай летит себе. «А-а-а-рх-х!» Плоть чудовища поразительно быстро задвигалась, тонкие извилистые усики потянулись к добыче. Щупальцы снова завились, заколыхались, борясь с ветром. — Никуда она не полетит, — нервно хихикнул Уильям. — А вот еще посмотрим… Снова рывок. Такой неожиданный, резкий, полный отчаянной силы, и земля ушла из-под ног. Что-то хрустнуло у лопаток. Уильям не сразу понял, что произошло. Лишь когда снег охолодил спину, а в глаза ударил яркий солнечный блик, он понял, мэр-таки отобрал заветное кушанье и сбил его с ног. — Лежите-лежите, подлый бунтарь! Копыто плотно придавило живот, дышать стало просто невыносимо. «Пхы-ыу! Пхы-у!» — Отличное Кормление, не так ли, моя дорогая? «Мэр сошел с ума… Мэр точно сошел с ума!» — думалось сквозь пронзительную, несущуюся по всему телу боль. А потом Уильям понял, как нелепо, наверное, рассуждать о порогах безумия тому, кто еще недавно поклонялся Кодексу Умбра. Глазенки Глотки все как один взглянули на мэра, усики зашевелились у самого блюда. Глотка ждала. Она явно чего-то ждала. И неужели с ней можно вести диалог? — Дорогая, не пора ли домой? — покладисто спросил мэр, на что Глотка лишь зашипела, заставила скукситься его самодовольную мордочку. — Уважаемая, достопочтенная, вы уже достаточно налакомились… Прилетайте в другой день. Мы будем вам рады! Очень рады, Ваше Превосходительство! Мы… Тысячи зрачков Глотки, как у любителя морфия, внезапно расширились, трескуче завибрировали легкие, словно китовые жабры. Щупальцы замерли у заветного кушанья перед мордочкой самого мэра. Одно короткое ровное движение, проворный удар, и шляпа, как корона, слетела с головы правителя козлолюдов. Затем толстая склизкая щупальца обвила затрепетавшую тушку и крепко-накрепко сдавила. Раздался какой-то смешной звук… А потом Глотка шумно выдохнула и, набирая воздух обратно в легкие, потянула мэра вместе с рождественским угощением в самую пасть. Громкий вопль подхватил ветер, пронесся по округе. Он длился совсем недолго, да и вообще… Гончие гораздо дольше мучали бывшего кредитора Уильяма. Эта Глотка — создание весьма гуманное. Раз! И пасть, хрустнув костями, схлопнулась. Нет больше гадкого мэра. Так ведь и должно происходить со злодеями в рождественских сказках? — Она проглотила! Съела наш подарок, Мастер, гляди! — голосок Билли Уильям узнал бы и за сотни тысяч миль. Такой писклявый, задорный. Почти родной, чтоб его! «Закурить бы, да кисет опустел». Захотелось встать, а боль в пояснице не дала как следует разогнуться. — Малец, ну какого дьявола? Я же велел не лезть! — еле-еле выдавил Уильям, а потом навалилась такая жуткая слабость. Сквозь мутную дымку замелькали встревоженные лики… Или морды… Билли, его дорогая матушка, козлолюды. Все собрались рядом с исчезающим в воздухе Мастером добрых дел. Они тормошили, пытались поднять его, но тело с каждой секундой становилось легче, невесомее, будто бы медленно превращаясь в пыль. Неужели это мэр как-то убил его? «Ты выполнил наш-ш-ше задание! Ты победил, Макс-с-свел! — над самым ухом раздался совершенно потусторонний шепот. Это были Они. Высшие тени. Хозяева. — Ты станеш-шь королем, маленький принс-с. Ты станешь королем». Веки потяжелели, и последнее, что смог разглядеть Уильям, это падение, агонию. Агонию чертовой Глотки, отравившейся не то рождественским блюдом с секретным ингредиентом, не то желчью мэра. Она погибла совершенно беззвучно, даже по земле распласталась, почти ничего не поломав. Поразительное все же создание! А может… Просто потерялся слух. Напоследок захотелось порадоваться за жителей спасенной деревни, собрать в кулак остатки утекающих сил. Но потом сердце болезненно сжалось. И… Наконец остановилось. Говорят, мозг живет еще какое-то время. Действительно! «Да разве это смерть?.. Конечно же нет! Невероятный Максвелл заслужил куда более эпическую гибель. Смерть в этом чертовом измерении еще надо заслужить». Вскоре он распахнул испуганные глаза. Так стремительно, что кольнуло в груди. Даже снова задышать неожиданно получилось. И спина как новенькая совершенно не болела. Кругом густая темнота и чуть подсвеченные теневыми огнями колонны. Кругом пресловутый тронный зал и… Красавица Чарли. Стоит совсем одна в окружении шипастых салатовых лоз с ярко-алыми бутонами. Лицо Чарли — королевская маска, не хватает только короны: ярко-янтарные глаза торжественно сверкали, точно звали к себе Уильяма. Скулы расслаблены, алые губы чуть приоткрыты. Они ждали волшебного поцелуя. Тело Чарли — живая скульптура, предплечья землисты, бледность сошла с запястий. Руки раскинуты для объятий. Сердце Чарли — словно клокочущая, бьющаяся о клетку ребер пташка. Тук-тук-тук — стучало оно радостно. И Уильям не выдержал, поддался нахлынувшим чувствам, кинулся навстречу. Один короткий миг, и он прижал Чарли к себе, тонкими пальцами начал перебирать густые темные волосы, гладить по щекам. А потом заулыбался так, как может только абсолютно счастливый человек. От удовольствия, тепла и редкого спокойствия Уильям снова закрыл глаза, услышал каждый свой вздох. «Существует ли она, эта Чарли? — только и проскользнула дурацкая мысль, а за ней следующая: — Или все это бредовая фантазия?» Просто явь сплелась с кошмаром так сильно, что уже не разберешь что к чему. И еще потому, что в памяти свежи старые воспоминания. На дворе Рождество девятьсот пятого года. Светит солнце, сугробы — складки на скатерти, а в ореоле из снежных искр любимая Шарлотта. Поправляет края белой шубки, радостно жмурится и, обняв за плечи, кружит Уильяма в каком-то понятном лишь им танце. Оркестрик неподалеку исполняет матчиш: контрабас задает ритм, а романтичный кларнет протяжно поет ему в такт. — Дорогие мои! Идемте скорее в дом! — голос братца звенит, как назойливый колокольчик. — Яства уже подают к столу, игристое разлито по бокалам. Из старых запасов, между прочим! Вам должно очень понравиться. — Сейчас будем, — неловко улыбается Уильям, — дай нам только еще немного побыть вместе… — Время ис-с-стекло, Мак-с-с-свел! — ворвался гадостный шелест, выдернув из воспоминаний. Две извилистые, сотканные из теней руки грубо схватили Чарли и потащили во тьму, не давая пошевелиться, издать и звука. Тьма окутала, а затем проглотила ее. — Что происходит, я не понимаю? Я же выиграл! Я победил Глотку! Вы сказали, что освободите Чарли! — накатившее на Уильяма отчаяние вот-вот должно было перерасти в истерику. — Мы и ос-с-свободили… — все множась, сбиваясь в стаи, заголосили тени. — Вы обманули меня, да? Провели как ребенка! — Нет, Макс-си… Прос-сто… Ты забыл уточнить, насколько ос-свободить! И пронзительно громкий, надсадный хохот заполнил тронный зал, заколотился о стены, разнесся вибрирующим эхом. Тени расползлись по разные стороны, образовав узенькую извилистую дорожку вглубь помещения, к какому-то кошмарному, словно отлитому из мазута трону. «Уж скорее позорному стулу!» — думал Уильям, когда обида почти разъела остатки былых светлых чувств. — Теперь твоя час-сть с-сделки! Он знал, что выбора у него нет. И даже покончить с собой эти мерзкие создания не позволят. Теперь Уильям Картер — король абсурда. Он — корифей безумного театра, вершитель судеб, пастор, которому суждено пролить немало крови для насыщения теней — хозяев. И это ужасно! Ужасней всего то, что он мгновение назад обнимал Чарли, мечтал целовать ее губы. Хотел бросить к ногам своей королевы если не мир, то хотя бы обмякшую тушу Глотки. И Уильям не выдержал. Слезы побежали по щекам, стекая на алый бутон в петлице костюма. «Жаль, Чарли не будет на коронации…» — промелькнула дурацкая мысль. А следом представилась сама коронация: он, Максвелл Первый, будет гордо вышагивать в своей мантии, а рядом парить тени-стражи. И безумно жаль, что они так и не отпустят возлюбленную назад. Жаль, что не дадут побыть вместе еще немного, как бы ему страшно не хотелось. Жаль, что Чарли не увидит великолепного Рождественского бала, где никто не будет бояться и голодать, где воцарятся щедрость и дух праздника. И где обязательно дадут помпезный салют в честь Мастера добрых дел. Сцена 3 «Глотку должен был одолеть храбрый рыцарь… — досада окутала Билли. — А одолело обжорство да тухлое мясо». Вроде все так и планировалось, а вроде все как-то неправильно. Билли думал, наблюдал за соседями, знакомыми козами вокруг, но так не мог вспомнить ни одной сказки, в которой герой брал верх одним прытким умом, а не отвагой и силой. Где все случалось так быстро, бесчестно. Все же знают, настоящий герой сражается несколько дней и ночей, в поту и крови добывает победу. — Билли, смотри… — с придыханием ворковала матушка, показывая копытцем на уже мертвую, не дышащую громадину — Глотку. Она отравилась не сразу, какое-то время рычала, корчилась… Зато рухнула быстро, и Билли все пропустил как назло: слишком сильно зажмурился, слишком плотно зажал ушки. Соплеменники толпились вокруг, раскрыв рты. Кто-то ощупывал мертвую плоть. Кто ж его знает, может, Глотка еще оживет и продолжит свои злодеяния? Но прошло какое-то время, и под праздничной елью козы расставили стулья, принесли стол и тарелки с оставшимися яствами. — Как хорошо, что мы не отдали монстру все! — обрадовался кто-то. — У мэра были запасы, самое время вскрыть и их! — Закатим же настоящий рождественский пир! Вытирая глаза штопаным платочком, матушка плакала. А почему? Билли не мог понять. Радоваться же надо. Праздник, как-никак. Они с Мастером смогли спасти Рождество. Они скоро тоже присоединятся к банкету. Они… — Мам, мам, а где Мастер? — нетерпеливо спросил Билли. — Я видел, он же здесь был. Мордочку матушки тронула чуткая, светлая улыбка. И Билли вдруг понял: слезы-то не от горя, а от нахлынувшей радости. — Он улетел. В бюро добрых дел, — проговорила она мечтательно, нет, гораздо больше, чем мечтательно. Эмоции переполняли ее. Нахлынуло острое недоумение: — Как же так? Он ведь самый главный волшебник, он Санта. Уйти, ничего не сказав, даже не попрощавшись, это же невежливо! А еще это очень несправедливо по отношению к самому Билли — его верному помощнику. Как-никак за труды должен полагаться какой-нибудь сладкий и очень вкусный подарок. Стало немного обидно. А матушка рассудила: — Просто Мастер скромный. Запомни хорошенько, душка моя, настоящим героям ни к чему лавры и почести. И за добрыми делами не может быть корысти. Иначе какие ж они добрые? — И правда, — тихо ответил Билли, а мысль о пропаже наставника так и засела, словно заноза. Глубокая и ноющая. Билли даже не отблагодарил его. А, между прочим, хотел дать в дорогу любимую игрушку — рыжего жирафика из соломы и плюша. И пускай тот весь в пыли и копоти, он бы понравился Мастеру, остался на память о маленьком рыцаре. — Глядите, глядите, ребята! Это же он! Это же он! — в один голос воскликнули, указали на Билли старые знакомые — Сэмми и Пиптон. — Он привел Мастера добрых дел! Он спас деревню! Герой! Герой! И Мамзи сильнее заулыбалась. Не успел Билли подумать что-то еще, как толпа подхватила его на руки, закачала, восклицая все новые, одна другой теплее похвалы. Это так непривычно, так громко, так непонятно, но так хорошо… И как быстро забилось маленькое, такое проворное сердечко! — Качать! Качать победителя! — десятки и даже все сотни блеющих голосов звучали все оживленнее, все веселее. Свет растущей луны стал ослепительно белым, ярким. Билли зажмурился, представляя, как добрый Мастер наблюдает за ним. Что если он затаился где-нибудь в переулках? Или в ельниках? Может, он сидел на чердаке у окошка с морозным узором? А вдруг он ютился где-то совсем рядышком? Вдруг одобрительно рукоплескал, кивая в такт неожиданно затянувшейся, казалось, давно забытой рождественской песне: Ангелы с высот небесных Поспешили нам помочь; День творенья им известен, Всем скажите в эту ночь! Вскоре на площади появились зеленая мишура и елочные венки, ярко вспыхнули огни факелов. Запахло хвоей, праздником и, конечно, едой. Подкопченным, а порой зажаренным мясом, свежими овощами, ароматными специями. Аппетит сам собой разыгрался на морозе. Люди верные, в смиренье Ждали вы, что Бог даст сил, К вам теперь пришло спасенье, Он сегодня ко всем мил! Каков он, вкус победы? Что-что, а это-то Билли очень скоро узнал. Пищу все приносили, раскладывали по тарелкам, а победителю, само собой, полагалась самая здоровая, жирная порция. И да, все-таки остроты в этом вкусе чуть больше, чем надо, но зато сочная индейка обжигала язык и нежно подтаивала. Объедение! Оставалось как следует провести этот вечер, оставалось покружить в хороводах, крепко обнять соплеменников и пожелать подлинного счастья. Скоро наступит новый год: определенно не такой тяжелый, как этот, а значит, придется, наконец, учиться жить, а не выживать. Придется учиться доверию и состраданию, а не трястись после каждого нового указа мэра. Луна постепенно терялась за перистыми, бегущими по темной глади с россыпью звезд облаками. Билли так и не запомнил, чем кончился праздник, слишком устал и отправился спать следом за матушкой. А утром… Он легонько приоткрыл окно: зимний банкет продолжался, да и кушаний, похоже, оставалось прилично. И он обрадовался первому солнышку, натянул меховую, связанную матушкой шапочку и, хлопнув дверью, взбежал на крыльцо, понесся по улице и… Весь следующий день Билли зачем-то вновь искал Мастера добрых дел. — Не видели-ли вы Уильяма Санту, моего наставника? Не знаете, куда он мог пойти? — то и дело спрашивал он у прохожих, а те лишь пожимали плечами. Что если добрый волшебник погиб? Вдруг его украли дикие звери? От одних мыслей становилось дурно и неприятно. Весь этот день — сплошные хождения: к ратуше — всей в украшениях, к колодцу, на открывшуюся шумную ярмарку, да даже на самый край деревни. Все без толку. И Билли мог бы отчаяться, если бы не крохотный огонек… Драгоценный свет, который он вообразил у себя в груди. Теперь этот огонек не даст ему замерзнуть, не даст попасть в беду. И он никогда не позволит ударить слабого, обидеть друга, плохо отнестись к матушке. Нет, все-таки даже если добрый Мастер не отыщется, светлый образ будет жить всегда. Вечером, когда на деревню снова спустился холодный и неприветливый мрак, Билли вернулся, снял шапку с жилеткой. Мама уже затопила печь, поставила вариться похлебку. Копытца она аккуратно тянула к огню, иногда ложкой помешивая кушанье. Билли уселся рядом, положив голову ей на плечо, и тоскливо спросил: — Как думаешь, чудеса случаются только на Рождество? Матушка призадумалась, отвела мордочку, а потом прошептала как-то растерянно, в унисон с бульканьем кипящей воды: — Бог его знает… А хочешь, я расскажу тебе сказку? — Про Санту? — Нет, про маленькую козочку, — глаза оживленно сверкнули, — ты ведь тогда перебил меня, что очень грубо, а я не рассказала, чем все закончилось. Так вот, непослушный ты мой, непоседливый комочек счастья, внемли: злые чары рассеялись. А все потому, что, даже потеряв дом родимый, козочка не повесила нос. Между прочим, ей очень хотелось. Но она вновь повстречала волшебника, только на этот раз козочка не испугалась. Козочка могла бы и проучить негодника, но она многому научилась и стала выше старых обид. Только поняв, отпустив прежнее горе, козочка смогла смастерить новый, красивее прежнего домик. Ну как, тебе нравится? — Это какая-то очень сложная сказка, мам…— честно ответил Билли и, крепко прижавшись своей щекой к ее, добавил значительно тише: — Но когда-нибудь я ее пойму. Слу-ушай, а как думаешь, Мастер вернется на следующее Рождество? Пожалуйста-пожалуйста, скажи, что вернется! Матушка многозначительно кивнула и принялась вытаскивать из печки котелок, все пышущий приятным жаром. Пахнущий томлеными баклажанами. — Так значит, вернется? — Не знаю, малыш. Я же не волшебница, правда? — Еще какая волшебница! Так славно, как ты, в деревне никто не готовит. Даже страшное чудище оценило, — сказал он и добро хихикнул. — Ну хорошо, — тембр, вечно ворчливый, смягчился, стал вкрадчивым, легким, — если я волшебница, то и сынок у меня чародей. — А если я чародей, — задумался Билли, — то я могу быть, как Уильям Санта? Могу помогать окружающим на Рождество? — И на Рождество, и в обычные дни. Ты мог бы во многом превзойти его. Только вырасти для начала и не забывай надевать шапку, когда выходишь на улицу. Отморозишь уши, будешь знать у меня. Все, заболтались. Ступай есть, маленький рыцарь. А потом без всяких «но» спать. Будешь скакать ночью по дому, ух, как я рассержусь! И Билли послушался, рассуждая за поздним ужином, какие бы добрые дела мог еще совершить. Как-никак мама права. Он теперь герой деревни. А герой — это важная роль и большая ответственность. Разве может теперь Билли подвести кого-нибудь из ставших такими близкими соплеменников? Конечно же нет! Теперь он был просто обязан повзрослеть и стать новым мэром — в сверкающем доспехе, в короне или высокой треуголке. С бородой или бакенбардами, может, даже с черной повязкой на глазу. Суровым таким с виду, но добрым и справедливым, готовым в любую минуту прийти на выручку подданым. Билли много мечтал и сам не заметил, как провалился в короткий тревожный сон. Ему снилась темная клетка, а в ней Мастер Санта жался, хмурился, перемещался из угла в угол. Кругом странные существа — его страхи. Но вот, увидев Билли, Мастер вновь ободрился, и свет прорезался сквозь злые черные тучи, и… Глаза распахнулись. Это первый солнечный луч тронул веки, понял Билли не сразу, поднимаясь с подстилки, вслушиваясь в протяжный грузный матушкин храп. В кои-то веки от нее не пахло странным напитком из шкафа и она не стонала во сне. Билли заботливо поправил одеяло, проговорил вполголоса: — Спи, милая матушка. Еще рано вставать. Он вскарабкался на подоконник, краем копытца стер изморозь со стекла. Стены соседних домов ярко рыжие и блестящие от снежинок. Щебет птиц очень похож на продолжение праздничной песни. На дворе ярко-алый, поразительно живописный рассвет: жители вот-вот пробудятся, и новый день заиграет новыми красками. Новому дню новые подвиги. Билли слегка прислонил копытце к стеклу, будто боясь разрушить какую-то чудесную, застывшую ну вот буквально на пару минут магию. Он посмотрел в алое небо, снова вспомнил свой сон: непонятный, обрывистый. — Где бы ты ни был, с кем бы не находился, — шепнул Билли, представляя, будто Мастер слышит его, — я буду славным волшебником, и когда-нибудь, я обещаю, тут все будет совсем иначе. Я сделаю так, чтобы больше никто никогда не горевал. Ты только возвращайся скорее, ладно? Яркие, догорающие утренние звезды словно затанцевали, слились в узнаваемый и очень дорогой сердечку силуэт. Немного воображения, немного истинного волшебства и… Вот же он! Вот он — добряк Уильям: волосы темны, брови все хмуры. А в глазах все равно пляшут добрые огоньки. Билли затаил дыхание. Так осторожно, чтобы не разрушить идиллию. Но стоило нечаянно вздохнуть, и одна из звезд сорвалась с небосвода. Это Мастер так подмигнул в ответ. — Я буду ждать. Я обязательно буду ждать.