Мастер добрых дел

Сцена 1 — Ай-яй-яй! Ну и молодежь пошла! Что учудил, разбойник! Раздался настойчивый стук копытом в дверь. Старый мэр ворчал так громко и недовольно, что казалось еще немного — слетится вся деревня… И тоже примется костерить козленка Билли. Еще бы! У него одна шалость другой краше и каждая — позор на седины сердобольной Мамзи. Прежде чем открыть, она украдкой посмотрела в зеркало, надела траурную вуаль, гордо приподняла вытянутую мордочку с потемневшей от копоти шерстью. Мамзи часто пыталась вспомнить свой человеческий облик, а перед глазами опять возникали руины театра и звенел зловещий смех Фокусника… Это он превратил их, зрителей, в прямоходящих человекоподобных коз. — Миссис Мамзи! — стук стал настойчивее, и она резко потянула за ручку, впустила снег и мороз в дом. Старый мэр как прежде явился при полном параде: в хомбурге и очень тесном для козлолюда зимнем бушлате — напоминании о былых временах. — Пустите, пустите! Да я просто спасал Рождество! Вы же не поняли! Бе-е! — бодался и дергался Билли. Еще чуть-чуть, он бы вырвался из мощных лап стражей в доспехах. — Вам следует выпороть сына, — процедил мэр, подавшись вперед, едва не переступив порог хлипенькой лачужки Мамзи. — Времена нынче тяжелые, Глотка все требует подношений. Я приказал отменить празднества. Кто не согласен, может покинуть деревню. «Глотка все требует подношений» — от этих слов кошки заскребли на душе. Фокусник был прирожденным садистом, ведь запер своих зрителей в этом мрачном измерении. Правил тут вовсе не мэр. Мир устрашала огромная, багровая от крови Глотка: являлась ночами, клацала зубами в звездном небе, просила еды. Иногда, голодая, съедала самих козлолюдов… — Ах, господин мэр, прошу нас простить! — ответила Мамзи слегка театрально, но поймав осуждающий взгляд, вздохнула, чуть отвернула мордочку. — Я предприму все необходимые меры… — Да уж на этот раз постарайтесь, любезнейшая. Мэр ухмыльнулся, обнажив неаккуратные грязные зубы, кивнул стражам, и те отпустили козленка. — Матушка, матушка! — кинулся Билли навстречу и, угодив в объятия, пролепетал. — Я больше не буду так… Правда! — Марш в дом! Убранство лачуги было совсем небогато, но каждая вещь здесь — сокровище усталой, безрадостной Мамзи. Вот справа от входа печка: маленькая, но такая теплая. Вот слева от входа ночлег — настоящий матрас, весь в заплатках — награда за непосильный труд. Рядом комод, между прочим! Вот немного воды, вот мешочки с морковкой, картошкой, чуть-чуть угля… Мамзи долго и сурово молчала, но вскоре не выдержала: — Ушел. Шапку не надел! Напроказничал! Ты хочешь, чтобы нас лишили всего?! Собрался в пустоши? Может быть, к свиньям на съедение? Вечно задорная мордочка Билли скуксилась, и тот пролепетал: — Свиньи — дуроломы. А в пустошах холодно… Зачем ты так, матушка? Я же просто хотел напомнить о празднике, мастерил гирлянды на площади. А этот мэр… Скажи — настоящий козел! Как можно без Рождества? — Не выражайся! Времена нынче тяжелые, нужно слушаться старших, а мэр у нас самый старший и самый мудрый, — голос Мамзи сделался хриплым, блеющим. — Я расскажу одну поучительную историю. Тебя следовало бы выпороть, гадкая душка моя, макнуть в снег, поставить на горох… Учти, это последний раз, когда я смилуюсь. «Последний ли?» — задумалась Мамзи, ведь сколько ей ни советовали, она ни разу не наказала сына. Крошечные угольки из мешочка посыпались в печь. Огонь окутал их, затрещал довольно, покладисто. Рыжие языки затрепетали от сквозняка. Мамзи уселась на теплую подстилку, усадила Билли рядом, вороша топорщащийся пух на его макушке. — А теперь внемли: жила-была непослушная козочка. Однажды друзья-козлята повели козочку к волшебнику… Ей говорили: не будешь слушаться старших — жди беды, а козочка… — А козочка не послушалась, да? — сверкнув полными любопытства глазами, перебил Билли. И Мамзи кивнула, притихла. Услышала, как снег легонько ударяет о стекла. Будто кто-то целует окно снаружи. Будто мороз слышит ее и рисует холодные красивые узоры — иллюстрирует страшную сказку. — Волшебник казался козочке добрым. Не опасным, — добавила она, и голос лязгнул от нахлынувших воспоминаний. Театр. Фокусник. Его ассистентка. Яркая вспышка. Превращение. — А волшебники бывают злыми? Как же Санта, мам? — Этот волшебник совсем не походил на Санту. Лицо его было ужасным, глаза пылали огнем! «Я отниму у тебя все, козочка! — кричал он, размахивая когтистыми лапами. — Ты и твои друзья больше никогда не увидите близких! Будете знать, как не слушаться!» — Но потом же пришел Санта и спас их? Он надавал тумаков этому волшебнику? Мордочка стала совсем мрачной, и влага предательски подступила к глазам. Мамзи отрицательно покачала головой. — Против такого зла даже Санта бессилен. — Ну тогда мне не нравится эта история, — буркнул Билли, — давай про Санту, а? Я обещаю тебя слушаться. Честное-пречестное. Не буду я, как эта козочка. Ну не переживай ты, пожалуйста! — Пообещай… Сердце трепыхалось, словно пойманная в руки пташка. Как только тьма опустилась на деревню, Билли задремал, прижимаясь к вздымающейся от волнения груди Мамзи. Она рассказала и про Санту, и выдумала еще с десяток поучительных притч. Как будто это поможет образумить сорванца… Ему и целого сборника, целой эпопеи не хватит. Когда же месяц выглянул из-за облаков, засияли пугающие очертания Глотки. Мамзи взяла Билли на руки, переложила на матрас. После хорошенько зашторила окна, прислушиваясь к тяжелому утробному рыку. Глотка хотела есть. Даже жрать. «Непослушная козочка — чепуха-то какая! — думала Мамзи, открывая комод, доставая крепкую ягодную настойку. Она не пьяница, нет-нет-нет. Просто так проще бороться с бессонницей. — И зачем снова вспомнила… Глупая-глупая-глупая коза!» Один глоток и горечь ударила по горлу. Приятное тепло медленно растеклось по округлому шерстяному телу. Еще глоток и Мамзи снова оказалась перед зеркалом, зажгла свечу и попыталась вспомнить, как же выглядела та… Непослушная козочка. Под вой все нарастающей вьюги она осторожно прикрыла глаза. На дворе не то март, не то апрель. Где-то в изменчивом мире людей бурлит жизнь, торопятся экипажи, взмывают в небо серебристые дирижабли. Ее родной Сан-Франциско утопает в афишах, слышны отовсюду крики газетчиков: «Невероятный Максвелл выступает в Гарден-холле!» Друзья семьи — Сэмми и Пиптон — уже где-то достали билеты. Причем в один из первых рядов. «Идемте с нами, Мамзи! Хватайте всех своих и малыша Билли тоже хватайте, пусть посмотрит на настоящие чудеса! Это будет фурор!» В огромном зале многолюдно и душно. Маменька с папенькой говорили когда-то: колдовство от лукавого. Гремят аплодисменты, задорно трубит духовой оркестр. Маменька с папенькой были убеждений другого, прошлого, суеверного века. Занавес медленно открывается. — Леди и джентльмены, — объявляет худенькая ассистентка, — сейчас прямиком из сумрака явится истинный повелитель теней! Встречайте Невероятного Максвелла! Фокусник и впрямь возникает из ниоткуда, словно сама тьма провожает его на сцену. Он решителен, горд, плечи расправлены, долговязую фигуру подчеркивает дорогой костюм. — Чем бы сегодня удивить достопочтенную публику? — картинно раздумывает он, гуляя взад-вперед. — Ах, есть у меня идея. Чарли, дорогуша, — говорит он ассистентке, — будь так любезна, приведи мне храбреца из зала. Малышу Билли недавно стукнуло шесть. Он скачет, зовет, выше всех тянет руку. Ассистентка подходит все ближе: пахнет розами, ее кукольное в гриме лицо расплывается в обнадеживающей улыбке. — Не бойтесь, добрая леди, с ним все будет в порядке! И Мамзи верит. Отпускает свое единственное сокровище. Девушка в белом платье с лентой уводит Билли на сцену. Он улыбается, машет, смеется. Фокусник жмет ему руку, достает какую-то книгу и торжественно восклицает: — Итак, достопочтенная публика, смертельный номер! Барабанная дробь. Что-то внутри больно сжимается, щемит под ребрами. — Слабонервных прошу покинуть зал! Ведь ребенка я превращаю… В козленка! Страницы книги в черном переплете шелестят, перелистываются словно на ветру. И вместо мальчика Билли по сцене скачет… Мамзи резко распахнула глаза и вновь увидела в зеркале грузную мохнатую козу, совсем не напоминающую человека. Нужно забыть! Нужно выкинуть это все из головы! Как-никак у ее сына получилось. Шок целиком стёр память и о превращении, и обо всей той беззаботной сытой жизни. …только после того дурацкого фокуса Билли терзали кошмары. Не важно, что Фокусник вернул ему человеческий облик: радужки глаз пожелтели, зрачки сузились. Он стал бекать за обеденным столом и иногда щипать травку. Громко стонать по ночам. Мамзи хорошо запомнила дату: семнадцатое апреля девятьсот шестого года. Тогда она вновь пришла на шоу этого демона. Тогда она прошерстила все закулисье, каждую гримерку. А потом вновь забрела в зал… Терпкий запах настойки едва обжег легкие. Долгий, жадный глоток и воспоминания нахлынули с новой, еще большей силой. В воздухе веет тревогой, пахнет как в пыльном чулане. Фокусник неуверенно взбирается на сцену. Это финальный акт. Мамзи хочет пробиться к нему, расталкивает возбужденную толпу. Что-то идет не так. Улыбка сползает с лица ассистентки, как намокшая афиша. Тушь течет по лицу. Темная книга падает на пол, и со страниц одно за другим вырываются существа — тени: огромные, бесплотные с острыми, как лезвия, клыками. Их руки, как черные нити, обвивают Фокусника и утаскивают в закулисье. Он что-то отчаянно вопит на непонятном демоническом языке. Что-то похожее на заклинание. Он в последний раз обреченно смотрит на зрителей. А потом мерцает вспышка. Ослепительно яркая, невыносимая. Сцена 2 Лицо Чарли — грустная театральная маска: ярко-янтарные глаза навечно застыли в испуге, щеки опущены, губы сомкнуты. Роза в угольных завитых волосах поникла, завяла. Тело Чарли — прекрасная статуя: мраморная белизна не сходила с него с окончания шоу. Руки плотно прижаты к груди. Чернильные щупальцы обвили живот, узкую талию. Сердце Чарли — заводной механизм: тук-тук-тук, трепыхалось оно пару-тройку минут, а потом затихало, тревожа Уильяма Картера. «Bye bye rose! — кашлял затертый, непонятно откуда взявшийся в тронном зале граммофон. — My heart glows…» Раздражающе-веселая, слащавая мелодия кружилась в воздухе, как назойливая муха. Прибить бы! Удушить, утопить, растерзать. Их всех! И мелодию эту… И музыкантов… И «тюремщиков»! Шелест хозяев-теней раздался над ухом. Уильям обернулся, поймав голодные взгляды десятков алых, точно паучих глазенок. Сквозь кожу, казалось, проели путь и засуетились тараканы. — С-с добрым утром, маленький принc-c-c, — зашипела самая жирная ползучая тень, — пора прощатьс-с-я с розой. – Чего вам опять нужно? Выключите уже эту мерзкую музыку! — выкрикнул Уильям прямиком в маслянистую тьму. Чернильные щупальца крепче обвили туловище Чарли и поволокли за собой… В логово? В клетку? В промозглый погреб? В бездну! Тени угрожающе сверкнули глазами. — Дерзить не нужно, Макс-с-свел. – Да сколько же вам повторять, — тонкие нервы напряглись, — я не Максвелл! К черту сценический псевдоним. Максвелла больше нет. Мое имя Уильям Картер! — Его имя Уильям Картер, — едко передразнили тени и как будто засмеялись, повторяя одно и то же раз за разом, раз за разом. Руки неуверенно поправили съехавшие на нос очки. Не то что бы он плохо видел, нет. Тени однажды поправили зрение хворающего фокусника. Уильям носил очки скорее по старой памяти. Или просто хотел выйти из образа? Хотел перестать быть Максвеллом… «Bye bye rose! I felt lost…» — все нарастала струящаяся из раструба мелодия. Лицо, глаза, очертания ассистентки окончательно исчезли во мраке. Хотелось курить. Страшно. Невыносимо. Пускай курение — прерогатива скорее Максвелла, кудесника, одержимого книгой теней — Кодексом Умбра. Уильям же курить стеснялся, особенно в присутствии милой Чарли. — Мы приш-шли обрадовать, — хором сказали тени, — ты станеш-шь королем, маленький принс-с. Но дня начала придется доказать с-свою вернос-сть… Уильям никогда не отличался стальным терпением. Вот и сейчас, не дав договорить, агрессивно перебил: — Не буду я вам ничего доказывать! Каким еще королем? — эмоции подступили к горлу, в порыве отчаяния он, едва не скуля, выпалил: — Вы ведь не выпустите нас отсюда, да? Конечно не выпустите! Связаться с вами — моя ошибка. Моя, но не Чарли. Чарли тут ни при чем. Выпустите ее, верните домой. А меня жестоко накажите. Хватит игр. Хватит загадок! Упомянуть Чарли, так эмоционально отозваться о ней — огромная глупость. Уильям понял это не сразу, а лишь когда тени парировали: — Ас-с-систенка… Мы реш-шили избавить тебя от нее, Макс-си! Зачем королю дряблая безж-жизненная кукла? — Дайте угадать, очередная насмешка? — Нет, Макс-си, — во тьме отовсюду стали возникать улыбки. Такие белоснежные, широкие, без лиц. Они не шутят. Ни черта они в этот раз не шутят! Уильям слышал каждый свой выдох, пытался унять так не вовремя подступивший к коленям тремор. «Bye bye rose! We've lived highs and lows…» Если бы какой-то смельчак кувалдой расколотил граммофон, Уильям его расцеловал. — Будем кратки, Макс-свел, — голоса теней теперь напоминали шепот песков где-то в холодной пустыне, — мы бы общались с тобой образами, но твой разум с-слишком примитивен. Внемли: Конс-станта почти подчинена нашей влас-сти, твой триумф близок. Но есть одна нехорошая облас-сть… Нервная, почти безумная ухмылка пробежала по губам Уильяма. Константа и есть одна большая, зловонная, нехорошая область. Измерение. Когда Кодекс Умбра впервые привел его сюда, кругом были лишь пыль, пустота и Они — тени. Это ведь он по дурости решил сделать луга, леса, он придумал поросят, жабок, енотов и прочий зоопарк. Он превратил зрителей своего последнего шоу в человекоподобных коз назло новым хозяевам. — В нехорош-шей облас-сти есть нехорош-ая Глотка! Монс-с-стр. Она ос-сталась от прошлой слабой цивилизации. Она меш-шает. И мы хотим… — Дайте-ка угадаю, — сказал Уильям непростительно дерзко, — вы решили моими руками избавиться от этого монстра? — Ты очень с-сообразительный человечиш-шка. Из тебя выйдет с-славный король! Тени о чем-то зашелестели меж собой. Восторженно, быстро, невнятно. Принимая абсолютно фантасмагоричные формы. Уильям молчал, пытался собрать ворох мыслей в кучу и рассортировать будто по полочкам. Как всегда делал. Но то ли неотступающая тревога, то ли донесшийся запах смерти не дали сосредоточиться. Пальцы сами собой скользнули в нагрудный карман костюма в тонкую полоску, достали прилично помятую фотокарточку. «Чарли и Макси. Вместе навсегда. Сан-Франциско, 1906 г. Мастераская г-на У.» гласила надпись на оборотной стороне. На лицевой были изображены они с ассистенткой: в павильоне, на фоне расписного барельефа. Уже несчастливые, почти рассорившиеся, незадолго до рокового шоу. Уильям моргнул, а потом ему показалось, будто над ними высится огромная кровожадная тень — Наблюдатель, чернилами пачкая фотобумагу. Кровь пошла носом, окропила края злосчастной карточки. Проклятое давление! — Что будет, если я откажусь убивать Глотку? — обессилено поинтересовался Уильям. — Я ведь даже не знаю, как… — Кодекс-с в помощ-щь — грубо перебили тени. — Откажеш-шься — повторим фокус с рас-спиливанием. Твоя с-самка… — Я не наврежу Чарли! — Еще как наредиш-шь, Макс-си… Если мы этого захотим! Раздался гулкий щелчок, и две длинные теневые щупальцы вложили Кодекс Умбра в руки Уильяма, следом надели на голову шляпу-цилиндр, словно колпак дурака. Уильям потупил взгляд, вспомнил, как Они уже контролировали его разум, как внушали навязчивые идеи. Как он однажды ударил ассистентку, и этот удар словно ведро ледяной воды. Горе-фокусник еще надеялся отыграться, как бы наивно ни звучало. Пускай партнеры — шулера, пускай партия заочно проиграна, пускай… — Я как-нибудь убью Глотку и стану королем. Но вы освободите Чарли, вам она все равно не нужна, верно? Идет? — Ты еще с-смеешь ставить нам ус-словия?! Тени враждебно загрохотали. Так гулко, что Уильям прикрыл уши, готовясь ощутить весь праведный гнев. Но потом, к его искреннему удивлению, тени решили: — По рукам, Мак-с-си! А теперь трудис-сь! Пронзительный вопль разнесся по тронному залу. Все тело невыносимо защемило, засосало, закололо под ключицами. Уильям стиснул зубы в нарастающей агонии, ощутил, как кожа медленно отдирается от скелета, как он рассыпается в костную пыль. Даже перемещения в пространстве «тюремщики» умудрились сделать изощренно-жестокими. Сцена 3 Если бы у козленка Билли спросили, какое время суток его самое любимое, он бы не раздумывая ответил — утро. По правде говоря, его об этом никто не спрашивал, но ему этого очень хотелось. Все-таки утром природа оживает: солнце выглядывает из-за туч, а прожорливая Глотка, о которой только и говорят, скрывается до темноты. Наверное, уходит спать. Блики на сугробах, как на рассыпанной соли, сверкают, радуют. Весь козлиный народ выбирается из домов, желает друг другу хорошего дня. Билли решил побежать куда глаза глядят, пожелать всем того же. Он вскочил с подстилки, съел жаренных каштанов на завтрак, натянул меховую жилетку и… — Шапку! Шапку надень! — ворчала матушка, подкидывая дров в печку. Ему хотелось, чтобы одежда превратилась в прочные латы, а дурацкая дутая шапка — в шлем. Билли выпорхнул из лачуги, воображая себя храбрым рыцарем, спасающим Рождество. И пусть Глотка будет в роли похитителя. Что ему, доблестному сэру, какое-то чудовище? Он мог бы победить и пятиглавого дракона! И десятиглавого тоже. Да пусть у него будет хоть тридцать голов! Фонарные столбы, покосившиеся, припорошенные снегом лачужки оставались позади. Иногда Билли забегал во дворы, звал гулять и играть старых друзей, но те без конца сторонились, повторяли: «Времена нынче тяжелые — нам не до игр». И вот у стен одного ярко-розового домика ему повстречалась крохотная козочка и честно проблеяла: — Какой ты смешной, Билли! Прости, мэр запретил нам водиться с тобой… Ты только не обижайся, ладно? — Этот мэр — настоящий козел! Бе-е! Не очень-то и хотелось! — бросил Билли, не попрощавшись. Он не расстроился. Нет. Просто в мягкой козьей груди что-то совсем защемило… И в то прекрасно начавшееся утро планета остановилась. Так и не начала свое движение вновь. «Собрался в пустоши?..» — мелькнули вчерашние слова матушки. «Да хоть в пустоши!» — подумал Билли назло. Лишь бы не по пути с этим стадом! «В пустошах обитают свиньи, дикие звери, чудовища-тени» — устрашающе повторяла матушка по вечерам. А Билли все думал: «Как интересно!» Раз есть чудовища, значит, кто-то должен с ними бороться. Да! Определенно, он создан для большего, для подвигов и восхищений толпы. Его обычная жизнь поразительна в своей скукоте: с рассветом подъем, завтрак, зарядка, уборка, готовка, иногда, очень редко — походы на ярмарку за овощами. С этими мыслями Билли и не заметил, как деревня пропала из виду. Он прошел ярдов пятьсот, может, больше. Эти самые пустоши, кстати, представлялись немного иначе: словно злая бескрайняя степь. На деле кругом снежное поле, с кустами, деревьями, и где-то вдали виднелись верхушки великанов-елей одна белее другой. «И вовсе не страшно!» — подумал Билли, мечтая, как когда-то его народ примется бороздить здешние просторы. Когда перестанет бояться мэра и Глотки. Он все-таки рыцарь, и он набирается мужества, чтобы придумать… Обязательно придумать, как вернуть Рождество и радость на серые мордочки соплеменников. С севера вдруг ударила вьюга, и за холмами послышались быстрые-быстрые шорохи. До этих холмов ярдов пятьдесят и уходить еще дальше сперва побоялся даже смелый, такой уверенный Билли. — Твоя — страшный лысый обезьян! — хрюканье резануло по ушкам. — Уйди, уйди, уберись ты! Лапы прочь, монстр! — кричал и сопротивлялся кто-то с очень странным акцентом. Да, это явно был не козлик. — Твоя грубый! Моя не монстр! Моя Хрюндель! Хрю-н-де-ль! Хрюндель! — начал подвизгивать первый голосок. Переборов опасения, Билли вспомнил, что ему как-никак полагается нести добро, защищать слабых. А сейчас как раз такой случай: кто-то в беде. Он быстро-быстро перемахнул к холмам, обежал их и… Замер в оцепенении. — А твоя еще кто? Перед Билли стоял большой упитанный поросенок: на прямых ногах, с щекастым рыльцем. В курточке, шапочке. Такой же как козлик, но поросенок. Как бы странно ни звучало. На пожухлой, увядшей траве рядом лежал… человек? Билли ни разу не видел людей, но отчего-то знал, как они выглядят. Человек был напуган до самой смерти: явно мерз в тонком черном костюме и шляпе-цилиндре, клацал зубами и повторял обреченно: — Не подходите, не подходите! — Твоя зачем пришел? Твоя хотеть сожрать лысый обезьян? — недоумевал поросенок, пристально глядя на Билли. — Я думал, это ты попробуешь его съесть… — едва слышно пролепетал Билли, почесывая в затылке. — Наш мэр говорит, что вы, свиньи, враги, огро-о-омные, злые, дикие. И поедаете все живое. — Но моя никогда живое не есть… Моя любить грибки, моркови, картохи… Живое жалка-а. — Чего же ты тогда хотел от этого… Господина? Поросенок грустно повел мордочкой, тихо повизгивая, начал рассказывать: — Моя — Хрюндель! Моя хотеть искать трюфели. Но моя потерялся… Моя плохо видеть, дорогу обратно не находить. Лысый обезьян, — копытце указало на человека, — носить стекла! Чтоб видеть! Если моя видеть, моя приходить обратно. К папа и к мама. Билли начал понимать: ушел бы он дальше, в лес, еще бы чуть-чуть замечтался, его бы постигла та же печальная участь. Один, в чужих землях. Попробуй вернись назад. Как бы рыдала бедная матушка! — Погоди, погоди, приятель, — не отводя глаз от поросенка, человек принялся перебирать слова, голос то и дело сбивался, — так тебе мои очки были нужны? Очки, да? Ну так возьми… Мне ж не жалко, собственно! Считай это подарком на Рождество. Возьми-возьми. Хрюндель довольно покивал, и незнакомец трясущейся не то от холода, не то от тревоги рукой протянул большие круглые очки. Смотрелись они на поросенке ожидаемо нелепо: маленькие, невыразительные глазенки сделались карикатурно огромными, словно у какой-то страшной куклы из глубин чулана. — Как пугало, — хихикнул Билли едва слышно. — Сам твоя пугало! А моя — красавец! — гордо ударил себя в грудь Хрюндель и весело понесся восвояси, высматривая, вынюхивая припорошенную снегом тропу. Человек щурился от яркого солнца. Кожа его, как у чудища из страшилок матушки: бледная, под глазами мешки. Он протянул руку, одним только взглядом потребовал поднять его на ноги. А когда начал стряхивать липкий снег с брюк и с штиблет не по погоде, из кармана выпала бумажная карточка. Билли поднял ее, вежливо протянул человеку, лишь краем глаза выцепил надпись «Чарли и Макси…» «Макси» — матушка лепетала что-то такое по ночам. Когда спала. А спала она исключительно плохо: ворочалась, разговаривала, и это странное имя с ее губ срывалось чаще всего. «Макси… Максвелл…» — Ты ведь не Максвелл? — осторожно, немного отступив, поинтересовался Билли. — Ты не схватишь меня и не скормишь Глотке? Человек промолчал, и тогда Билли принялся вслух рассуждать: — Вроде не похож… По-моему, Максвелл — это кто-то очень злой. Большой такой, страшный. Ну а ты… Просто чудаковатый. И добрый. — Я? — морщины на хмуром лице человека разгладились, услышанное почему-то очень удивило его. — Ну да. Ты же помог Хрюнделю. Подарил ему свои очки, без них он бы не нашел путь домой. Ты спас его. Так поступают только настоящие добряки! Вот Санта, например, мой любимый добряк-мастер! — Меня тоже можно назвать мастером, — худые костистые пальцы человека коснулись висков. — Мастером добрых дел. Слушай, малец, а расскажи-ка мне об этой вашей Глотке. — А тебе зачем? — подозрительно спросил Билли, расчищая пригорок. Он аккуратно уселся, приподнял ушки. — Видишь ли… Я из Бюро добрых дел. — В глазах человека сверкнули лукавые огоньки. — И этому Бюро Глотка очень не нравится. Мне поручили ответственное рождественское задание — победить ее. — Что за такое Бюро? Никогда не слышал… Новый знакомый достал из-за пазухи толстую книгу в темном кожаном переплете. Первая, вторая, третья, за ней еще страничка. Он мягко провел пальцем, произнес заклинание… И волшебство не заставило себя ждать: одинокие, медленно падавшие снежинки как по приказу стали сплетаться, рисовать узоры, складываться в текст письма с большой красивой печатью Бюро. Чу-де-са! Недоверие немного рассеялось. Билли подвинулся ближе, воодушевленно спросил: — Где же ты раньше пропадал? Я так тебя ждал! Кстати, забыл представиться — Билли. Послушай, Мастер, эта Глотка — наше проклятье. Она… Билли все говорил и говорил, рассказывал, вспоминал слухи и печальные события, что видел своими глазами. Как-то их с матушкой соседей схватили стражники, повели на площадь… «Они не работали, воровали, — строго наказывала мать. — Будешь и ты бездельником, с тобой произойдет так же». А потом соседей бросили в большой кипящий котел, и Глотка, довольно урча, принялась поглощать их размякшие туловища. — … я хотел, чтобы все было как прежде, но у нас будет не Рождество, а «Кормление», — продолжал тараторить Билли, чуть потупив взгляд. — Мэр так сказал. — Что еще за «Кормление»? — от одного слова человек поежился, как от укола иглы. — Ну это когда мы делаем подношения Глотке, — пояснил Билли. — Иначе она очень расстроится и всему живому несдобровать. Слушай, а как все-таки ты собрался ее побеждать? Как все поймут, что ты — Мастер? Человек снова загадочно замолчал, задумался. Билли стал изучать его с продрогших ног до самой макушки. Он был слишком тощ для помощника Санты и слишком мрачен для эльфа из свиты волшебника. И все же… Билли чувствовал своим тоненьким детским чутьем: у него доброе сердце с благими намерениями. — Ну раз «Кормление» неизбежно, Билли, — принялся рассуждать новый знакомый, — то как насчет немного переусердствовать? — самодовольная ухмылка исказила узкое лицо. — Там, откуда я, в Рождество все кругом объедаются, а потом в опустевших аптеках ищут микстуры. Мы накормим Глотку до смерти! Но мне понадобится твоя помощь. Для начала нужны теплые вещи. Я жутко замерз! — Может быть, борода, как у Санты? — весело подхватил Билли. — У нас есть мотки паутины в чулане, можем сплести. — Это немного… — По-моему, будет в самый раз! Мы нарядим тебя, понесем добро и дух праздника. Тогда все поймут: Мастер пришел! Перестанут слушаться глупого мэра, и мы воплотим твою затею. Не успел человек ответить, как Билли стремительно схватил его за руку, дернул, потянул за собой в сторону деревни. Он много и весело говорил. А о чем, так и забыл по дороге. Слишком сильны были нахлынувшие эмоции. Близился полдень, а Билли все не мог поверить своему счастью. Он, кажется, обрел две совершенно волшебные вещи, которых у него в помине не было: надежду и единомышленника.