К тебе, спустя две тысячи лет.

      У него было много прозвищ. Его имя обросло бесчисленным количеством слухов, домыслов, пересудов и скользких шепотков за спиной. Когда-то, задолго до того, как он узнал, что человек способен вмиг обратиться пятнадцатиметровой орясиной без гениталий, его, не по годам высокого, по-детски круглолицего, с густыми бровями прозвали «бровастиком». Его отец был учителем, что не добавляло симпатии Эрвину. Какой ребёнок будет дружить с тем, кто при первой возможности возьмёт и попросту тебя сдаст? Ему не было одиноко. Недостаток общения он компенсировал книгами, оттачивая своё мышление, пытаясь понять все тайны окружающего их мира. И вовсе ему не хотелось играть в мяч с другими мальчиками, воровать груши из сада и убегать от сторожа. Вовсе нет. Гораздо интереснее было донимать отца вопросами. По крайней мере, он старался в это верить сам. За окном цвели деревья, наполняя пыльный кабинет солнечным светом и ароматом весны, поднимающим со дна души искреннее желание сбежать от пыльных книг и с визгом искупаться в ещё непрогретой солнцем реке. Среди танцующих пылинок и лёгкой дрёмы, голос юного Эрвина прозвучал громом. — Учитель! Как мы установили, что нигде за стенами не осталось других людей? Отец завершил урок, так и не ответив на его вопрос. Только вечером, после скромного ужина, когда он снял тяжёлые круглые очки с костистой переносицы, заглянул Эрвину в глаза и глубоко вздохнул, прежде чем поведать мальчику о своих догадках. Его сын был умён не по годам. В душе, мистер Смит понимал, что Эрвин способен прийти к правильным выводам и без его участия. В конце концов, он был его сыном. Он не учёл только одного: Эрвин, по-прежнему, был ребёнком и попросту не понимал, что мир, в котором они живут не жалует умных людей. Тело мистера Смита было обнаружено через неделю, в другом городе, изувеченным почти до неузнаваемости и изрядно поеденным дикими собаками. Полицейский ласково улыбался бровастому мальчику и пытался объяснить, что его отца больше нет. Единственное, чего полицейский не ожидал — взгляда холодных, не по-детски рассудительных глаз, смотрящих на него и обескураживающего вопроса: — Где его тело? Я хочу убедиться в том, что это он. Пожилой коронер видел много мертвецов, видел немало слёз родных, увидевших своих близких мёртвыми. Но такой осознанный взгляд у мальчишки он видел впервые. Никто не стоял рядом с Эрвином Смитом у скромной могилы учителя. Некому было утешить его. Некому было сказать ему, что есть вещи, о которых не стоит говорить вслух. Он остался совсем один. Обещание, данное самому себе жгло его детскую душу, правило его личность, требовало выхода. Он вступил в ряды кадетов, чтобы открыть тайны этого мира. Задорный блеск в глазах и умение убеждать других делали его лидером, рождённым вести за собой. Очень скоро от худенького паренька не осталось ничего. Он вытянулся, а физические нагрузки, от которых ныли натруженные мышцы сделали его предметом обожания женщин. Её звали Мария. У неё были прекрасные волосы цвета спелой пшеницы, россыпь веснушек на щеках и тёплые светло-карие глаза. Она не была эталоном красоты, не писала книг и не разбиралась в моде, отдавая предпочтение обычным платьям в пол и отсутствию какого-либо макияжа на лице, но у неё был приятный голос, звонкий, как горный ручеёк, наполненный солнцем и самая прекрасная улыбка на лице. По крайней мере, так считали два сбежавших в самоволку кадета, выпивающих в таверне, где Мария работала вместе со своим отцом. Эрвину было несвойственно влюбляться и петь серенады под окнами. Он был стратегом, тактиком, человеком холодного ума и иногда казался напрочь лишённым всяких эмоций. Но даже самый расчётливый ум прогибается перед чувством тепла, даруемого другим человеком. Лучшие из лучших могли себе позволить всё. В частности, службу в Военной Полиции. Защита короля, что может быть более почётным? Такая служба манила посулами спокойной, сытой жизни за стенами, возможностью иметь нормальную семью и получать достойное жалование. Так думали девять кадетов из десяти лучших. Кроме одного, стоящего на первом месте. Ночь выпуска всегда знаменовалась грандиозным празднеством. Громкая музыка, бочонки с пивом, танцы и потасовки. Каждый год, города разных округов сотрясались от хохота пьяных кадетов, празднующих начало своей взрослой жизни. На следующий день им предстояло выбрать свой путь и примкнуть к войскам гарнизона, разведки или полиции. Эрвин кружил в танце Марию, наслаждаясь уютом вечера и её глубокими блестящими глазами. Он признается ей. Скажет о своих чувствах. Сегодня или никогда. — Ты такой задумчивый, Эрвин. Ты стал лучшим кадетом, тебе есть чем гордиться, а ты молчишь весь вечер, — Мария мягко рассмеялась и он улыбнулся ей в ответ. — Я просто не знаю с чего начать разговор. — Вот уж не поверю. Тот Эрвин, которого я знаю никогда не лезет за словом в карман. — Я…хотел признаться тебе, Мария. — В чём же это? — девушка лукаво сощурила глаза и, дразнясь, поцеловала его в длинный нос. Он внезапно посерьёзнел и взял её за руку. Глубоко вдохнул, так, словно собрался нырнуть на большую глубину и негромко произнёс: — Ты мне очень дорога. И я…думаю…нет, не так. Я люблю тебя, Мария, — его признание прозвучало крайне неловким, а щёки тронул румянец невесть откуда взявшегося стыда. Щёки девушки порозовели. — Боже правый, Эрвин. Я…ты мне тоже очень дорог. — Значит, ты согласишься стать моей женой? Я не смогу тебе пообещать огней столицы и несметных богатств, но отдам тебе всего себя. Все мои тайны станут твоими. Она поцеловала его, не давая договорить, а потом резко отстранилась и серьёзно взглянула на него. — Я согласна стать твоей женой, Эрвин…. Он почувствовал, как тепло наполняет его душу. Чтобы через минуту пасть в ледяную бездну, когда она продолжила: — Но пообещай мне, что выберешь полицию. Я не хочу выйти замуж за идею. Прости. Он легко сжал её ладонь своей и кивнул. — Тогда желаю тебе найти того, кто сделает тебя счастливой.