_он среди нас

Маш-Даш и Буба ждут 16 человек на празднование нового года, строгают салаты и дуются друг на друга. Сейчас представлю их. С описаловом и всем, что полагается. Маша с Дашей дружат с первого класса, незнакомые люди считают их сёстрами, хотя из похожего у них: круглые щеки, стройные фигуры и светло-карие глаза. А так Маш-Даш вполне разные. Маша маньяк лепки, Даша занимается вокалом; Маша влюбляется каждый месяц в кого-то нового, Даша с 2015-го сохнет по корейскому айдолу, не говорит, по какому; Маша не вылезает из серой гаммы, флиса-фетра, оверсейза и джинсов. Даша носит всё белое и шелковистое, пушистые кофты пастельных тонов, плиссированные мини-юбки и много-много бижу. У Маши даже уши не проколоты. В количестве пирсинга с Дашей соревнуется Буба – у него двадцать проколов против Дашиных двенадцати, потому что он не ограничивается ушами. Бубу вообще-то зовут Бубин Гаврила, он ненавидит своё имя, а фамилию... Её всегда пишут через “е”, по недомыслию или в издёвку, так что с погоняловом “Буба” парень вполне себе счастлив. Буба в их трио старший, ему в декабре исполнилось девятнадцать. Маш-Даше на год меньше, и тем шестнадцати, которые заплутали по вине Предводителя, примерно столько же. Коля (предводитель, он пока не пришёл) на месяц младше Бубы. А по поведению, шутит Даша, на все сто восемьдесят месяцев (то есть на пятнадцать лет, Даша хорошо считает и пользуется этим, когда хочет обозвать кого-то трёхлеткой). Вся компания учится в техникуме, а знакомы они по ДНД-компании, которую Предводитель (Коля, ещё не пришёл) ведёт уже третий год; люди из неё уходят, приходят новые, 31-го декабря туса традиционно собирается дома у того, кто сможет уговорить предков свалить. В этом году такое чудо удалось Даше. Поэтому ещё утром Буба примчал помогать тащить сумки из супермаркета, днём подвалила Маша с набором остро заточенных ножей. И вот. – И вот, – бухтит Даша. – Без четверти двенадцать, стол накрыт, шампанское охладилось, коньяк, сволочь, нагрелся. Какой дебил поставил его у батареи? Маша с Бубой переглядываются и дружно указывают на Дашу. А могли бы просто переставить бутылку на подоконник. Но разве настоящие друзья упустят шанс поглумиться? Это же обличит их ненастоящесть! Теорию настоящести развивала Маша. С полудня. Как принесла ножи и стала доказывать, что “настоящий салат Оливье не...” Нувыпонели. Потом были “настоящие друзья”, “настоящие женщины”. Буба ещё как-то терпел дискурс, но потом пришла очередь “настоящих мужчин”, он не успел слинять. В итоге, переругались на тему кто чего кому должен, и каждый резал свой салат сам, что растянуло готовку на лишних полтора часа. Да если б знать, что придётся ждать этих приключенцев, вообще фильм запустили бы, ни ругани, ни порезанного Дашиного пальца. И всем хорошо. Что-то я Бубу описать забыла, он высокий и худой, на лицо ничё так, не зануда. У него всегда полно свободного времени, он добрый, только не любит наезды типа “обязан”, “должен” и вот это вот всё. Да. С ним, как выяснилось 31-го декабря сего года, можно поругаться. Легко! Помириться ещё легче, выяснилось тогда же. – Настоящие друзья не будут замалчивать недостатки, да? Ну эту настоящесть нахер, – сердится Даша, – я предпочитаю, чтобы мои друзья были тактичными. Буба ржёт и предлагает устроить отмену “настоящести”. Маша тайком жрёт мандарин. Фильм запускать поздно, шампанское открывать рано, дозвониться до Предводителя невозможно – абонент сбежал из зоны. Других номеров нет, потому что – ну а зачем, по Сети списывались, всё нормально было, разве предвидел кто, что в новогоднюю ночь все сто сорок с гаком миллионов начнут поздравлять друг друга и подвесят средства связи? Это ж совершенно неожиданно, как необходимость уборки первого снега в больших городах. В общем, остаётся ждать, надеяться и верить. Ну, и ещё открыть коньяк, пусть он, сволочь, и тёплый. – Маш-Даш, в этом доме телевизор есть? – спрашивает Буба, жамкая пробку в пальцах. – Пульт найдёшь – телевизор будет, – отзывается Даша из другой комнаты, куда убежала кольца нанизывать и реснички красить. – Ща нашарю трансляцию, – бормочет Маша, копаясь в телефоне, – он у меня к экрану подключён. – Я ещё пульт не нашарил, – Буба проверяет тв-тумбу, ворошит подушки на диване, осматривает полки стеллажа, ищет, куда могли приткнуть пульт. – До нового года – ёмаё, а эти даже не на горизонте. – Ты слишком невнятно объясняешься для трезвого, – хмыкает Маша, раскладывая по трём тарелкам оливье. – Надышался, пока открывал. Коньяк – жидкость, жидкости при нагревании испаряются. Точнее спирт испаряется. Прямо мне в нос. Маш-Даш, ты скоро? – зовёт он хозяйку дома. – Пульт я не нашёл. Даша приходит с пультом, за две минуты до полуночи они врубают трансляцию новогоднего шоу, выпивают коньяку, желают всем бедам уйти вместе с прошедшим годом. Закусывают. Настроения открывать шампанское нет. – Я таймер запущу, чтобы последнюю минуту уходящего года... Ч-что, что?.. – Даша вертит телефон с открытым приложением, которое подвисло и показывает 23:59:00 каждую секунду, мигая и не меняя картинку. – Что “что”? Дай сюда. Я лучше тебя сломаю, – говорит Буба, забирая у Даши девайс. Маша вполне легально жрёт мандарин и чистит ещё два. Трансляция переключается на Куранты, но картинка какая-то мутная, как пересъёмка с экрана. Фонограмма играет гимн, но ничего не происходит, стрелки часов на Спасской башне застыли на 23:59. Даша оглядывается на часы на стене. Секундная стрелка стоит. На циферблате 23:59. – Полночь, – уныло говорит Маша и вручает обоим чищенные мандарины. – Мы всё пропустили. – Некомплект гостей, и новый год не пришёл, – улыбается Даша, выглядывает в окно и перестаёт улыбаться, это слышно по интонации, – похоже, не только к нам. Буба и Маша встают рядом: пустая улица, почти все окна светятся и во многих такие же, как они, поглазеть высунувшиеся. Нет привычной суеты, петарды не шипят, потому что нет запускающих петарды. Всё как-то стрёмно. – Значит, не розыгрыш, – потерянно тянет Даша. Она очень расстроена. С виноватой моськой забивается в угол дивана и обнимается с самой большой подушкой. – Объясни? – говорит Буба. – Ещё утром с новым годом были какие-то траблы. Типа, в Японии не наступил, и они там с ума сходят. Маша так и смотрит в окно: там не рвутся салюты, люди бегают в поисках ответа. – Маш-Даш, я переключусь? – Буба плюхается на диван. – О, гугл гулится, вовремя как. На экране новости: многочасовая истерика во всех азиатских странах, на Дальнем Востоке тоже озадачены, но выпили, как положено, по местному времени. Только вот времени уже много часов как нет. Как бы нет. Часы ещё тикают в Лозанне, Оксфорде, Торонто. А в Калькутте, Тегеране и Самаре не тикают. – В баббле моего любимого айдола узнала, – всё пытается объяснить Даша, – но сочла новогодним розыгрышем. Он много теорий развивал. Считает, что если кто-нибудь найдёт причину, то сможет разрулить... – Мировую катаклизЬму? – Буба аж развеселился. – Ну, давай мы тоже попробуем. Пока гости не пришли. Маш-Даш, чего стоишь? Мандарины сами себя не почистят. Маша послушно возвращается, садится за стол. Буба разливает коньяк на троих, Даша переключается с сайта на сайт. Разные кадры вплывают на экран, такой широкий, такой плоский, такой неправдоподобно настоящий; всем троим кажется, что они траванулись и в болезненном угаре видят странный, но не очень страшный сон. Пока не страшный. После утомительного серфинга по ю-тьюб каналам, Даша скидывает поиск на Бубу. – Удивительно, взрослые люди, а сваливают всё на пришельцев, – комментирует тот, перебирая ссылки. – Поглядим, что говорят астрономические сайты. О! Вот, глядите, какая красивая картинка. – Тут всё на французском, – тянет Даша. – Не боись, ща переведём. Это португальский. А первоисточник... На английском, вообще отлично. Так... – Буба читает субтитры. – Хм-хм-хм... так-так-так... хм-хм-хм... Ну вот, астрономы, учёные, указывают на обратное движение Земли. Про теорию движения от точки большого взрыва во времени во все стороны слышали? То есть кто-то движется ровно в противоположном временном континууме. Логически рассуждая, (и если их теория верна) и время и механика вселенной двинулись вспять, дело кончится Большим Схлопыванием как антиподом Большого Взрыва, которое было по сути рождением галактик и всего такого. На Бубу смотрят с ужасом. Нет-нет, Маш-Даш всё поняли. Просто это кажется невероятным! – То есть мы не можем противостоять ходу вещей? – Маша больше утверждает, чем спрашивает. – Но хотя бы выяснить, что запустило обратный ход, мы можем? – умоляет Даша. – Теоретически? – Буба задумывается. – А почему бы и... Да! Видимой границы расширения нет, предполагалось и дальше расширяться в бесконечности. Там в планах было поглощение Магелланова Облака нашей галактикой, разбегание созвездий и со временем беззвёздный небосвод над Землёй, если Солнце на этом этапе не рванёт в большую красную медузу размером с орбиту Марса. Слабый писк прерывает Бубу. – Мой порез! – Маш-Даш, что с пальчиком? – Буба наклоняется к Дашиной руке. – Порез на пальце пропал, помните, мы салат впопыхах строгали? – Лично я строгал вдумчиво и строго, попыхов не надевая. – Да блин, Буба, весело тебе! – злится Маша. – Я коньячку тяпнул, мне не может быть грустно. – У Даши порез на пальце пропал! – Маша орёт, словно Бубина весёлость делает им только хуже. – Мы действительно движемся во времени обратно! – В чём проблема? – Буба притворяется, будто удивился. – Никто не хочет молодеть и лезть в маму обратно, все и так молоды, а уж поднимание Сталина и Гитлера из могил... – Маша начинает дрожать. Ей становится реально страшно. – Наступит пресловутый обокралипсис?! – шутит Буба, но самому не смешно. – Верните привычный ход вещей! – истерит с экрана какая-то барышня, на чей канал перескочило видео, как только закончился ролик с астрономического сайта. – Дайте точку опоры, я переверну землю, – смущённо бормочет Буба. Он не готов к истерикам, к апокалипсису, к чему-либо, кроме застолья и планомерного опустошения коньячной бутылки. В конце-концов, в его жизни и так всё плохо. – Если она соскочила с орбиты, – Маша вдруг ломается, губы дрожат, глаза наливаются слезами, – будет как в “Меланхолии” Ларса фон Триера. Мы налетим на другую планету и... – Всё можно вернуть, не реви. Я всё исправлю, – уверенно шепчет Даша. Буба изумлённо таращится на неё и даже разводит руками. – Ну будь добра, это всем сейчас очень нужно, – говорит он, и голос звучит растерянно, это не тянет даже на дружескую подколку, видимо, не так много коньяка он выпил, чтоб не проникнуться Машиными слезами. – Только не смейте ржать. – Да куда уж... – В этом баббле, там говорилось про то, что тридцатого декабря пошла рассылка, в которой говорилось: остался один день, один час и одна минута на то, чтобы признаться в любви. Я подумала, глупый развод. Но мы ничего не можем сделать с планетой. Мы что-то можем сделать с собой. Кому мы не признавались? – Ко-о-о-о-ольке, – всхлипывает Маша. – Что?! – взвизгивает Буба. – Предводителю? – Ему я ещё не признавалась, – Маша шмыгает носом. Даша начинает ржать и сквозь смех говорит: – Я напишу, ну, в чат, конечно, не в личку. Им личку фанатам раскрывать нельзя... – Ты про своего айдола что ли? Ну скажи уже, господи, кто это? – гудит в опухший от слёз нос Маша и набирает сообщение, – я отправлю, а Колька всё равно не получит, он вне зоны действия сети. – Не важно, он потом зарядит телефон и почитает. Буба? – У меня никого нет. – БУБА! – Да нет же, говорю. Я один во всей вселенной. Буба тащится к холодильнику, достаёт шампанское и небрежно открывает. Тихий хлопок, Даша с двумя бокалами уже стоит рядом. – С наступлением конца света, – он улыбается и разливает по бокалам вино. После шампанского они вновь проверяют часы. Чудо не произошло. 23:49. – Ну, мы хотя бы старались, – утешает Маша подругу. – Чё-т шампанское мерзкое, – отвечает та. – Додавим коньяк, – Буба допивает шампусь из горла и разливает коньяк в стаканы для воды. – По двести грамм на милую физию. И я потом пойду. Светло уже. – Уже светло? – изумляется Маша. – Это сколько сейчас времени? – Минус девять, – вздыхает Даша. – А времени сколько? – Минус. Девять. Часов. – Так, – меньше всего Бубе хочется, чтобы лучшие подружки срывали друг на друге отчаяние, – время страшных историй. Жил-был один мальчик с ужасным именем и жуткой фамилией, у него было много друзей, но ни одного родственника; его мама вышла второй раз замуж и потребовала, чтобы в новогоднее утро, когда все нормальные люди спят, мальчик пошёл гулять с сестрёнкой, её бэби от нового хахаля, потому что сами они, мать с хахалем, будут спать. Короче, пора мне. – Слишком складно излагаешь для пьяного, – бормочет Маша. – Офигеть. Ты не говорил, что у тебя есть сестра, – щурится Даша. – Это не сестра, это биологическое недоразумение. Маш-Даш ошалело смотрят на парня. – Ты что-о-о? Не любишь свою маленькую сестру? – Нет, – Буба хмурится, проверяет время на телефоне. 23:59. – Ты злюка, но мы не можем тебя отпустить. Ты пьян и покалечишь малышку. – Отлично, идём со мной, поиграешь с ней на площадке, а я отосплюсь в сугробе. И трио ползёт одеваться. Двести граммов коньяка вперемешку с шампанским не сильно изменили Маш-Дашу и Бубу, а вот их резкость в передвижении или, скажем, точность – очень даже. Пока они ловят ускользающие перчатки и шнурки, солнце катится к зениту. Счастье, что они не наблюдают за этим, иначе бы их сплющило вместе со всеми, глазевшими, как светило движется с запада на восток. *** – Ты не говорил, в этом доме живёшь. Он же рядом с нами живёт! – радуется Даша. – Существую. Я там на птичьих правах. – Не рядом с нами, а рядом с тобой, я десять лет как в другом районе, – хмурится Маша, ей и по трезвянке-то неприятно, когда Даша забывает, что они уже давно живут не через стенку. *** – Маш-Даш, я ща быренько одену её, вы пока проходите, – Буба машет рукой в сторону гостиной и исчезает за дверью спальни. – Злодей, – фырчит Маша. – Один во всей вселенной. У меня тётя такие потрясные игрушки делает, хоть бы слово сказал, смотри, под ёлкой ни одного подарка. – Правда, страшная сказка, – Даша смотрит в центр стола, вокруг кружочки от вина и в одном месте засохшая каша; на столе лежат конверты. – Синий запечатан, красный пустой. А белый... – А может, не надо? – Там открытка. – Даш, тебе мама в детстве не говорила “читать чужие письма плохо”? – Не трогаю. Видишь? Буба высовывается из комнаты с девочкой на руках. Девочка сонная и счастливая. – Что там? Если деньги, пойдём тратить, – говорит он без улыбки. Но они идут гулять. Белый конверт мокнет в кармане брюк, Маш-Даш киснут, Бубе тоже невесело. Пока ребёнок катается с горки, подруги, слово за слово, начинают ссориться. Бессонная ночь на нервяках, злость от бессилия, кулаки сжимаются, но бить нет смысла, и Маш-Даш орут друг на друга дурниной. Бубина сестрёнка пугается, он берёт её на руки. – Ти миня любись? – Ну конечно люблю, что ты спрашиваешь, – отвечает на автомате. И думает: “А может теперь и правда люблю, потому что схлопывается всё, мир умирает, ты скоро исчезнешь, и это ТАК НЕСПРАВЕДЛИВО”. – Люблю, конечно. Добавляет искренне. А земля натыкается на старые грабли, подскакивает, но не слетает с колеи - возвращается на накатанную орбиту, в тридцать первое декабря, в без одной минуты полдень. *** Колька-предводитель, вся его группа добирается пешком до дома Даши (решили сэкономить на такси, которое стоило бы на всех восемь тысяч; “да скачи оно конём” – решили коллегиально и побрели пешкарусом) к девяти вечера. К одиннадцати наклюкиваются так, что новый год встречают храпом, но ждать его второй раз нет ни моральных, ни физических сил. Тётушка Маши ещё днём отправляет игрушку для сестры Бубы. Сам Буба на новый год (но не январским утром, а авансом, так уж вышло) получает деньги. И на всю сумму берёт коньяка. Ибо – а что ещё с ними делать? В конверте на открытке криво нарисованный Буба обнимает маленькое биологическое недоразумение. Машино смс доходит до Кольки второго января. Дашино признание айдол читает через год и девять месяцев, аккурат после дембеля.