Апоптоз

— Апоптоз — один из видов смерти клетки. Его ещё называют "интеллигентной смертью". В отличие от некроза процесс апоптоза происходит без вреда для остального организма. Заражённая клетка просто распадается на части, окружённые плазмалеммой. Таким образом все следы разрушения распадаются по ближайшим клеткам и после живут уже в иной форме, — Бернадский поднял взгляд на сидящего перед ним мальчика, желая выяснить, понял ли тот его или лишь принимал заинтересованный вид, как это делает множество детей в его возрасте.       Мальчик сидел на пластмассовом стуле, неестественно выпрямив спину. За всё время он ни разу не перебил и даже не пошевелился. Детская невнимательность — распространённое явление. Они неусидчивы и вертлявы по чисто физиологическим причинам, но мальчик казался восковой фигурой. От его пронзительного, внимательного взгляда Бернадскому стало не по себе. За время своей работы ему уже приходилось встречать такие взгляды раньше и даже от детей помладше. Но все они имели те или иные нарушения, а анализы мальчика были в полном порядке. — Марк, ты меня слышишь? — Бернадский передёрнул плечами, чувствуя невольное раздражение из-за того бессознательного страха, который в нём вызывал этот холодный, весь сотканный из искусственности ребёнок. — Почему одни клетки разрушаются через апоптоз, а другие через некроз? — вместо ответа спросил мальчик, и Бернадский понял, что всё это время он просто обдумывал вопрос, который собирался задать. — Всё просто, — получив наконец живую реакцию, мужчина успокоился и даже упрекнул себя за злость. В конце концов, мальчик просто внимательно его слушает. — Процесс некроза запускает вмешательство извне. Представь, что некроз — это гибель от руки противника, а апоптоз — продуманное и подготовленное самоубийство.       Мальчик снова замолчал, но на этот раз Бернадский твёрдо решил дать ему время на раздумия. Он смутно представлял, что именно творится в голове у этого странного ребёнка: огромный процесс, хрупкий, но точный механизм, из которого достаточно вытянуть один винтик для полного разрушения всего устройства.       Бернадский слишком хорошо знал свою профессию, чтобы не бояться поставленного человечеством эксперимента "Наследие", в которое они, учёные, были брошены как подопытные крысы. Настоящее человечество вымерло век назад, а то, что им поручили выращивать — гомункулы, создания из пробирки, чудовища, которым был придан людской облик. Он ни на секунду не сомневался, что рано или поздно ручные монстры восстанут, и тогда, возможно, их всех ждёт нечто худшее, чем смерть.       Он не верил в Бога, и всё же кто даст гарантию, что за то время, которое оставшиеся в живых провели, погружёнными в летаргический сон, не произошло Второе Пришествие? Возможно, они все опоздали в Рай, и теперь там для них не осталось мест?       Но у Бернадского была маленькая дочь, и ради призрачной надежды на жизнь для неё он был готов рискнуть своим посмертием. В конце концов, ему всегда казалось, что после гибели никого не ждёт ничего, кроме сырой земли. — Почему вы учите нас одному, а там, в бункере, учили совершенно другому?       Мальчик вышел из железной колыбели пятым. Первое время он ничем не отличался от других детей. Первое время они все были друг на друга похожи, как новорождённые цыплята, которым достаточно сбиться в одну кучку, чтобы стать одним неразличимым целым.       С течением времени мальчик стал смеяться меньше остальных, бегать меньше остальных, говорить тише остальных. Мальчик стал отличаться даже сильнее, чем следует. В его обыкновении было засыпать взрослых вопросами. Кажется, ни одно знание не удовлетворяло его в полной мере. Скоро учёным это начало надоедать, и они выказывали раздражение, одни — вуалируя его за сдержанной лаской, другие — выражая откровенной грубостью. Мальчика не смущала никакая реакция, и он с поразительным упорством мог на протяжении нескольких часов допытываться ответов, зато, получив желаемое, замолкал надолго, и тогда можно было быть уверенным в том, что он ещё долго никого не потревожит. До тех пор, пока рано или поздно не вернётся с новой охапкой вопросов.       Взрослые заметили это и больше не отказывались отвечать, а, наоборот, делали это как можно скорее, чтобы затем снова нырнуть в свои нескончаемые дела. Одного Бернадского вопросы мальчика ничуть не раздражали. Он не ласкал его и не ругал, он говорил с ним в таком же тоне, как и с другими учёными, и отвечал даже больше, чем мальчик надеялся услышать. Бернадский делал это не из доброты и не из жалости, а потому что ему часто бывало порядком скучно, а мальчика он находил умным.       Таким образом его кабинет стал негласным местом встреч, в которое мальчик мог заходить в любое время. Если никого не было внутри, он садился на стул и терпеливо ждал, никогда не уходя прежде возвращения учёного. Бернадский не подозревал, но он значил для мальчика очень много. Больше, чем учитель и почти столько же, сколько отец.       Мальчик любил своих родителей из бункера, а когда ему объяснили, что это иллюзия, ему не осталось ничего, кроме как полюбить единственного человека, который проявлял к нему интерес и терпение. Он любил Бернадского за то, что тот есть, и за то, что он отвечает на его вопросы. Другое его скромные детские запросы не требовали.       Бернадский никогда не видел слёз мальчика. Мальчик тоже никогда не видел своих слёз или просто их не помнил. Но он часто плакал где-то внутри, от непонятного ему самому страха, и именно в такие минуты он появлялся в кабинете учёного, в остальное время предпочитая ему не надоедать и тем более не давать повод подумать, будто он самый обычный ребёнок, ищущий защиты у старших.       Подсознательно мальчик чувствовал, что он интересен Бернадскому именно по всем тем причинам, по которым он в той же степени не нравится остальным. Мальчик был интересен своим пытливым умом и молчаливостью.       Бернадскому подобные мысли не приходили в голову никогда, а расскажи ему кто-нибудь о них, он бы очень удивился и вне всяких сомнений яростно отринул бы подобные заявления. На самом деле он и не подозревал, насколько мальчик, а вернее насколько невероятная детская интуиция права. Не думал об этом именно по той причине, что, признав это, ему бы пришлось разочароваться в себе самом. — Там, в бункерах, вы все были младше. Детям нужна любовь, иначе они вырастут... — Бернадский замолчал, вовремя напомнив самому себе, что перед ним всё же не его ровесник. — Ненормальными, — поспешно подсказал мальчик слово, готовое сорваться с губ Бернадского секунду назад. — Вовсе нет, — учёный лицемерно свёл брови. — Социально неадаптированными, Марк. "Ненормальный" — это плохое и неправильное слово, ты не должен его использовать.       Мальчику сделали замечание, но он всё равно обрадовался, между строк прочитав одобрение. Ему удалось угадать настоящие мысли учителя. Опять. Его всегда восхищала изумительная, смешанная с полнейшей невинностью, двуличность Бернадского. Он постоянно говорил загадками, говорил не то, что думал, и мальчику было просто до безумия интересно угадывать его истинные помыслы. Он полагал, что именно так его мудрым учителем всё и задумано, что так он всякий раз проверяет его, что это их личный тайный язык, неподвластный никому другому, менее умному.       Вот поэтому, получив замечание, мальчик почувствовал себя удовлетворённо. — Папа! Папа! Марк, ты тоже тут?! — в кабинет, тяжело дыша из-за бега, ворвалась Алиса.       Алиса была младше всех детей в бункере. Чёрные растрёпанные косички, чёрные глаза, и только кожа очень бледная, до такой степени, что на ней проступают тёмные пятна веснушек. Мальчик очень не любил её, в главной степени из-за того, что она была самым обычным ребёнком, то есть именно тем, кем сам мальчик очень боялся стать. Алиса вечно вертелась под ногами, никогда не прятала своих эмоций. Она могла горько плакать, а уже через секунду отвлечься на что-то, по её мнению более интересное, и заливаться смехом. Ей не сиделось на месте, она изнывала от любого бездействия, и если ей было скучно, принималась донимать всех, кто её окружает, ничуть при этом не сомневаясь, что человек перед ней прямо-таки мечтает заиметь её своим другом.       Впрочем (и над объяснением этого мальчик бился без всякого успеха до сих пор), редко, когда Алиса ошибалась в этом. Её отчего-то очень любили здесь. Девочки из Первого поколения умилялись ей и спешили взять её под свою опеку, а те самые взрослые, которых так раздражал мальчик, никогда не упускали возможности приласкать Алису и почему-то всегда находили на неё время.       Сама Алиса, кажется, тоже любила всех и вся, наверное, даже мальчика. Он считал её глупой и терпел только потому, что она была дочерью Бернадского.       Алиса была единственным созданием на Земле, которое Бернадский по-настоящему любил, после того как его жена выбрала остаться там, в прошлом веке, и дожить свою жизнь столько, сколько сможет. Дочка была важнее человечества, важнее науки, и, вполне возможно, именно в этом крылась ещё одна причина неприязни к ней мальчика.       Он чувствовал себя интересным Бернадскому только до того момента, пока не появлялась откуда ни возьмись эта нелепая девчонка. В её присутствии учёный менялся до неузнаваемости, даже его интонации становились нежнее. Мальчик ненавидел видеть эти странные перемены, неподвластные каким-либо объяснениям. Он чувствовал, что это нечто совершенно ему незнакомое, чего он не получал никогда в жизни, несмотря на все свои старания, и что доставалось Алисе совершенно бесплатно. — Да, детка, ты уже вернулась? — Бернадский снял очки, его взгляд стремительно потеплел, и он протянул к дочери руки, нежно прижимая её маленькое детское тело к себе. — Мы с тобой засиделись, Марк. Тебе пора.       Мальчик понял, что ему следует уйти. Оставалось много, ещё много вопросов, на которые он бы хотел получить ответ, но всё это вполне может подождать и до другого дня, когда у Бернадского снова найдётся для него время.

***

— Марк, а почему тебя так называют?       Мальчик поднял взгляд на усевшуюся напротив него Алису. Он поморщился от резкого звука, с которым девочка водрузила на стол свой пластиковый поднос. Терпеть её общество хотелось несильно, но мальчик подозревал, что Алису и палкой не выгонишь. — Я хочу обедать один, — вяло сказал он, отломив кусок хлеба.       Алиса расплылась в широкой, явно не указывающей на то, что его слова поняли, улыбке. — Никто не хочет быть один, — с абсолютной уверенностью заявила она, хотя мальчик действительно не нуждался ни в чьей компании. — Так почему, Марк? По-моему, у тебя самый обычный нос. — Это не имеет значения, — терпеливо пояснил мальчик. — Люди часто придумывают друг другу прозвища. Ничего удивительного. — А разве тебе не обидно? — Алиса стала качать ногами вперёд-назад, как это часто делают маленькие девочки. Туда-сюда, туда-сюда, пятки чиркают по полу при каждом движении. — Перестань! — не выдержал наконец мальчик. Подобные мелкие привычки всегда выводили его из себя. Алиса вздрогнула от резкого тона и потупилась, поставив ступни на пол. — С чего ты взяла, что мне должно быть обидно? — Не знаю... - девочка ещё несколько секунд не решалась поднять взгляд, по-видимому, испугавшись внезапной вспышки раздражения, но отсесть и не подумала. — Мне бы было обидно. — Это глупо, — отрезал мальчик. — Глупо обижаться на слова других людей. В конце концов никто не вынуждает тебя принимать их на веру. — Мне ты нравишься! — от недавнего испуга не осталось и следа. Алиса снова расплылась в глуповатой улыбке. — Очень нравишься, Марк. И папе тоже. — Все-то тебе нравятся... — пробормотал мальчик, не зная, как реагировать на такие странные слова, а потому внутренне снова немного разозлившись на Алису. — Дай тебе волю, ты бы расцеловала весь свет.       Она заливисто рассмеялась, откинув голову назад, отчего чёрные косички мазнули по спине. Звенящий, громкий смех прозвучал неестественно в абсолютной тишине столовой и мгновенно отразился улыбками на лицах нескольких детей.       Мальчик собирался встать и уйти, но в этот момент внутрь вошёл Рябов.

***

      В последнее время мальчику плохо спалось.       Всё чаще ночью можно было услышать интересные разговоры. К примеру, Лидия и Иван перешёптывались о предательстве учёных. Мол, выяснилось, что все дети бесплодны, и взрослые посчитали их неудачным экспериментом, который немедленно следует истребить.       Мальчик внимательно слушал... и верил. Не Лидии, нет, не Ивану, а прежде всего своим собственным измышлениям, поскольку на месте учёных он и сам бы поступил точно так же, причём без всяческих метаний и сомнений. Ведь будет Второе поколение, будет ещё и Третье. Действительно, какая в таком случае может быть польза от них, от сломанных, неудавшихся Первых?       Он переживал эту новость довольно тяжело. Мальчику крайне трудно было признать себя разочарованием человечества. Он понимал, что весь его ум, вся смекалка не компенсируют примитивной способности к продолжению рода, и не обманывал себя на этот счёт.       Но просто склонить голову, безропотно позволить убить себя? Бернадский очень много рассказывал о принципе, которому следуют все звери: "Выживает сильнейший".       "Запомни, Марк, — говорил он, - воля к жизни — вот самое главное. Остальные чувства: гнев, радость, любовь — только слабые отражения этого. В конечном итоге выживание и есть ваша главная обязанность."       Учитель был прав, как всегда. Бернадский многому научил мальчика, и внутренне он уже понимал, каким должен быть его следующий шаг. Но как сделать это? Как совсем отказаться от любых чувств и позволить воле к жизни победить? Как принести такую несоизмеримо большую жертву: единственного человека, которому он нравится, кому он небезразличен?       Но ведь мальчик был там, слышал все разговоры учёных, слышал своё имя среди прочих. Разве не это есть предательство? Разве Бернадский не оставался последовательным всё это время? И если мальчик уступит сейчас, разве не будет он выглядеть глупо, как обманутая, нелепая жертва?       Что ж, скоро всё решится и станет ясно, на что способен мальчик. Выяснится, чья воля к жизни сильнее.       Мальчик прислушался. Последний шёпот тех, кому есть о чём шептаться, затих. Ему всегда нравилась ночь тем, что вечно копошащиеся люди вокруг него затихали и наконец наступала правдивая в своём существовании тишина. Мальчик стремился ничем её не нарушить и только слушал.       Но сегодня, он знал точно, учёные не спят. Они устроили совещание, мальчик услышал это за обедом.       Выждав ещё немного, он медленно спустил ноги на холодный пол. Никто не пошевелился и не пожаловался на шум, значит можно двигаться дальше. Мальчик так и сделал, осторожно покидая спальню. Взрослым это не понравится, но они ничего подобного и не ожидают. Он слышал обрывки их разговоров: "дети" — вот кем учёные считают Первое Поколение. Даже самые разумные из них, даже Бернадский. Если кто-нибудь из них встретит мальчика, они поверят любой его отговорке, и чем менее умелой она выйдет, тем больше поверят. Потому что именно так делают дети: тайком выскальзывают из комнаты посреди ночи, чтобы затем быть обнаруженными неусыпным контролем родителя.       Мальчик знает, что лучшая тактика — отсутствие сомнения. Бернадский рассказывал, что люди устроены так, что услышав замаскированную уверенностью ложь, они не станут в ней сомневаться. Поэтому он вышел в коридор и побрёл вперед, больше не оглядываясь по сторонам. Как мальчик и рассчитывал, самоуверенные учёные не оставили охраны, они считали, что опасность может таиться лишь за пределами бункера, потому что, считай они иначе, мысль избавиться от Первого Поколения пришла бы им в голову много раньше.       Мальчик открыл дверь в кабинет Бернадского и на несколько секунд остановился, вглядываясь в комнату, освещённую слабым светом от ночника. Комната была устроена так, чтобы в ночное время из рабочего пространства превращаться в место для сна, и на диване мальчик увидел свернувшуюся в клубок детскую фигурку. Алиса. Эта девочка могла бы стать препятствием, не будь мальчик абсолютно уверен в её глупости. Нет, она не побежит к отцу, она поверит всему, что скажет ей мальчик, потому что она даже доверчивей взрослых.       Алису не разбудили тихие шаги, её не разбудил и шелест страниц блокнота, который мальчик взял со стола. Это был последний шанс, последняя попытка, он должен убедиться. Бернадский не мог обходиться без своих записей, если в этом блокноте нет ничего про бесплодие и убийство, можно успокоиться и вернуться в постель. Может быть, тогда он даже снова сможет доверять Бернадскому, снова сможет его беззаветно любить и больше никогда не сомневаться в его действиях.       Эта мысль казалась мальчику радостной и соблазнительной. Он всё бы отдал за эту возможность оправдать учёного и согласиться с тем, что все их подозрения - одна глупая ошибка. В конечном счёте мальчик хотел обманываться ничуть не меньше глупых взрослых, и он с радостью сделает это, как только удостоверится, что его жизни ничто не угрожает.       Блокнот Бернадского был поистине бесценной книгой, хранящей информацию о каждом обитателе бункера, мальчик даже обнаружил несколько пометок про учёных. Внимательней всего он прочёл блок, посвящённый себе. "Группа крови вторая, отрицательная. Высокие интеллектуальные способности, способности в сфере политики. Социально дезадаптирован, возможна склонность к социопатии (?)" Есть ещё записи о Лидии, о Нике, об Иване, и все они в одном стиле и одного типа. Про Алису ни одной записи.       И вот, наконец, почти на последней странице: "Ужасная ошибка. Всё Первое Поколение лишено способности к деторождению. Исправить почти невозможно. Важно не допустить того же в последующих экземплярах. Рябов предлагает истребить. Истребить?" На этом запись обрывается, и мальчик закрывает блокнот.       Вот и доказательство, к которому он себя готовил, но которое всё равно не был готов найти. В самых смелых фантазиях ему иногда представлялось, что Бернадский один выступает против всех учёных, спорит с ними, говорит: "Но они ведь тоже люди!" — и, возможно, даже будит мальчика посреди ночи и помогает уйти. Мальчику почему-то казалось, что к нему должны отнестись иначе, чем ко всем. Почему? Нет, действительно, почему? Ведь рассудком он всегда понимал, что это невозможно.       В своём углу зашевелилась Алиса. Её лицо скривилось в плаксивой гримасе, но, увидев мальчика, она, судя по всему, передумала плакать и уселась на диване. - Марк! А ты почему здесь? - Почему? — мальчик закрыл блокнот и вернул его на место, а потом подошёл к дивану и опустился на колени перед Алисой так, чтобы быть с ней на одном уровне. — Разве ты не догадалась? Твой папа попросил меня проверить, в порядке ли ты. — Ой, Марк! — девочка широко улыбнулась, обнажив детскую щербинку между зубов. — Ты такой добрый! Я рада, что ты пришёл, теперь мне совсем не страшно!       Её руки мгновенно обвились вокруг шеи мальчика, и мальчику пришлось чуть прижать её к себе, чтобы она не заплакала и не подняла шум. В конце концов, видимо, именно Алиса была тем единственным ребёнком, которому в бункере ничто не угрожало.

***

      В сущности Бернадский не был плохим человеком.       Он родился в Москве в семье врачей, был хорошистом, хотел продолжить семейное дело, а потом взял да и ударился в науку. В своей профессии он нашёл много друзей, но на долгое время именно работа стала для него основным смыслом в жизни. Многие часы, дни, недели он уделял своим исследованиям, в конце концов выбился даже на мировой уровень и отпраздновал это с друзьями приличным количеством хорошего алкоголя.       А потом на одной из конференций он встретил Анну. Анну, очаровательную женщину с серыми глазами и каштановыми волосами, перекинутыми на плечо. Она часто надевала брючные костюмы, носила очки и всегда красила губы красной помадой. Стоит ли говорить, что Бернадский был очарован ею. Через полгода Анна стала его женой.             Теперь они работали вместе: он и Анна. А вскоре у них родилась маленькая дочь. В то время эпидемия только начиналась, но они узнали об этом слишком поздно, чтобы что-то исправить. Даже в самые тяжёлые времена Анна не опускала рук, она включала весёлые песни, подхватывала Алису на руки и целовала его в щёку. Именно Анна первой нашла Титова с его проектом. Она буквально загорелась этим делом и уговорила Титова взять с собой Алису.       Бернадский был уверен, что и Анна останется с ними. В тот день она впервые показалась ему хрупкой: её улыбка поблекла, кожа вокруг глаз покраснела. Она весь вечер прижимала Алису к себе, а уложив её спать, вернулась к Бернадскому и горько расплакалась у него на плече. Анна сказала о своём твёрдом решении: она не станет больше участвовать в проекте. Это разбило Бернадскому сердце, но он всё равно согласился с каждым её словом.       Спустя сто лет он взял едва проснувшуюся после векового сна Алису на руки и вдруг понял, что она — единственное, что теперь есть у него. Бернадский готов был заплакать, но в этот момент дочка открыла глаза и улыбнулась.       Нет, Бернадский не любил всех этих искусственно выращенных детей. Он не любил даже Марка и действительно не заботился о его чувствах, он не то чтобы пренебрегал ими, он просто о них не думал.       И тем не менее, там, на совете, он решительно отказался от варварской идеи Рябова, он бы влез в драку, если бы Титов не вклинился между ними и не заявил, что никто никого ни в коем случае не тронет.       Бернадский знал, что рано или поздно дети взбунтуются, но понял, что опоздал, только когда мальчик обхватил его со спины и душил. Он не объяснил причины своего поступка, а только безжалостно, как охотник, убивал Бернадского, секунда за секундой, чувствуя, как жизнь покидает тело, лежащее в его руках.       И Бернадский вовсе не хотел сопротивляться, но внезапно в комнату забежала Алиса. Всё вокруг померкло, только её лицо он увидел чётко, и на нём был всеобъемлющий ужас. Алиса пронзительно закричала, неотрывно глядя на отца. Громко выла сирена, красный свет отовсюду разливался по комнате. Бернадский хотел утешить дочь, но он не успел и этого.       "Ужасная ошибка. Всё Первое Поколение лишено способности к деторождению. Исправить почти невозможно. Важно не допустить того же в последующих экземплярах. Рябов предлагает истребить. Истребить?" (зачёркнуто второпях) "Варварская идея!!! Человеческая жизнь бессмертна (точка) Рябову бы следовало это знать (точка)"       Нос отпустил Бернадского, только переждав предсмертную судорогу. Учёный был мёртв, а Алиса стояла в дверях и громко кричала.