Раненые птицы

Чёрное небо скорбно оплакивало погибших. А, быть может, совсем наоборот — оставшихся в живых. Раненых, переломанных людей, которых судьба, словно надоевших тряпичных кукол, швырнула на шахматную доску. Фигуры разлетелись и градом осыпались на плитку холодного пола. Земля содрогнулась. Да. Именно их оплакивало небо. — Госпиталь закрывается для посетителей, мисс, — равнодушный женский голос вывел её из мыслей. Хотя, возможно, равнодушным он показался только ей. Микаса не повернула головы. Она всё так же сжимала чужую руку, на которой недоставало пары пальцев. «Наверное, новенькая», — подумала Микаса. — У меня разрешение. Я — офицер. Микаса Аккерман. Посмотрите в ваших списках. — Вы сидите здесь целый день. Вам пора отдохнуть, — не унималась сестра. — Больной никуда не денется за несколько часов. Он, вообще, вряд ли очнётся. — Он не больной! — рявкнула Микаса, резко повернувшись к назойливой девушке. — Капитан очнётся! Обязательно очнётся... А ты... Пошла вон! Сестра непроизвольно дёрнулась и испуганно попятилась к двери. Микаса больше не обращала внимания на внешние раздражители. Она продолжала сжимать тёплую мозолистую руку, странно большую по сравнению с её узкой ладонью и худыми пальцами. Её едва заметно качало из стороны в сторону, а плечи дрожали. В палате было холодно. Чёрт, да разве так заботятся о раненых?! Она зло скрипнула зубами, сняла шинель и накинула её поверх одеяла. Микаса снова села на стул у изголовья, взяла безвольно повисшую руку в ладони и поднесла к губам. — Пожалуйста, капитан, не оставляйте меня. Не оставляйте меня, не оставляйте меня. Мне так страшно. Страшно, страшно, страшно, — шептала она одними губами. Противное чувство накатывающей истерики заставило зажмуриться. Из глаз брызнули слёзы, а тело пробил озноб. Стон бессилия вырвался против воли, и она прижала его ладонь к своему мокрому лицу. С того дня — дня их «победы» — ей стало невыносимо паршиво. Раньше, в череде роковых событий, она не могла как следует задуматься, как следует ощутить собственное одиночество, как следует понять, что на самом деле произошло. Ей было легче. Этот кровавый калейдоскоп не давал осознать, не давал остановиться и, как это ни странно, не давал сойти с ума. Сейчас, когда, казалось бы, настал мир, сердце её рвалось на части, а душа болела так, что никакие полученные в прошлом травмы и увечья не могли сравниться с этим чувством. Она никогда не ощущала себя настолько раздавленной. Иногда ей казалось, что она всё-таки погибла под огромной ступнёй колоссального титана из Стен и попала в ад. Неужели и правда может быть так больно? Когда она несла голову Эрена, и по рукам её стекала горячая кровь, Микаса не чувствовала себя так паршиво, как сейчас. Словно находилась в странном опьянении рассудка. Теперь же она не могла вспомнить практически ничего из того, что произошло тогда у крепости «Слава». Всё расплывалось, как в тумане. Она слышала далёкие голоса, помнила яркие вспышки и крики боли. Чьи это были крики? Может быть, её собственные? Перед тем, как новый приступ охватил бы её и без того измученный разум, рука дёрнулась в её ладонях, вырвала Микасу из грязного омута чёрных воспоминаний. Холодящие душу размытые картинки исчезли. Микаса осторожно отняла его руку от лица и медленно наклонилась, робко заглядывая в чужие глаза. Она действительно смотрела в его глаза! Точнее, только в здоровый глаз. Правая половина лица была забинтована. Словно молнией пораженная, она резко распрямилась. Внутренности ледяными тисками сковал страх. Она, наверное, уснула... Это всего лишь сон. Игра больного рассудка. Снова. Опять. За что?! Но не успела Микаса сорваться на исступленный крик, руку её сжали в ответ чужие пальцы. — Микаса, — прошептал он сухими губами, — я же просил тебя остаться со мной... Не в силах вымолвить ни слова она просто смотрела на него широко открытыми глазами. После длинной паузы Леви отвёл взгляд, осматривая палату, будто что-то искал. Тело поняло, в чём дело, раньше рассудка, и рука машинально потянулась к тумбочке. Микаса подала ему стакан воды. Изумление от случившегося сменилось ярким желанием заботы и пониманием того, что нужно делать. Она помогла Леви подняться, подложила подушку под спину и поднесла стакан к его губам. В этот момент Микаса и не подумала, что капитан ведёт себя странно, слишком... покорно? Он позволил ей напоить себя, хотя вполне мог держать стакан самостоятельно. Неужели Леви настолько устал? Поставив пустой стакан на тумбочку, Микаса хотела было помочь ему лечь обратно, но Леви остановил её слабым жестом покалеченной руки. — Спина болит. Сколько я спал? — Три недели, — слова сами сорвались с губ. Холодно, отрешенно и безнадежно. Микаса будто слышала их со стороны. Наклонила голову и по привычке коснулась пальцами виска, словно у неё опять болела голова. Три недели. А она думала, что прошло уже лет десять... Думала, выйдет из госпиталя, а вокруг — одни истлевшие руины позабытого ею мира. Ведь то, что нас не интересует, должно превратиться в прах? Нет. Она подумала об этом только сейчас. Как ни напрягай память, а то, что занимало её мысли всего пару минут назад, никак не всплывало в сознании. Только чёрная, ровная волна. Пустота. Ничего. Абсолютное забвение. Может, она до этого момента и не жила вовсе? Если в воспоминаниях медленно тлеют обрывки былого, как бы прошлой жизни, что лишь иногда тревожат её покой в настоящем? Может быть, эти воспоминания и не её вовсе? Просто показалось? А кроме этих полупрозрачных фантомов, у неё нет ничего, только мрак. Липкий, вязкий, отвратительный мрак забытья. — Микаса?.. — позвал Леви уже более твёрдо. Она отняла пальцы от виска и ответила на его взгляд пустыми, блеклыми глазами. Его голос был приятным путеводителем в реальный мир из мира пустоты, в который Микаса сама себя погружала. — Да, капитан? — отозвалась она рассеяно. — Всё закончилось? — Всё закончилось, — подтвердила Микаса потирая большим и указательным пальцем зудящие от недавно пролитых слёз глаза. Леви отвернулся. Отрешённый взгляд вперился в противоположную стену. Можно было подумать, что он разглядывает странный рисунок в обшарпанной деревянной раме. Дерево. Мёртвое дерево. Узловатые ветви тянутся к небу, словно просят небо о живительной влаге. Но мольба остаётся без ответа. Солнце ярко палит и без того высушенные до ярких жил стволы. Небу всё равно. — Я ведь больше не смогу ходить, — Леви сказал это утвердительно. — Я останусь здесь навсегда, Микаса? — Нет, капитан, нет, вы здесь не останетесь. Она сжала его руку ещё сильнее, даже не подумав, что может сделать больно. Это было больше похоже на судорогу, чем на нежное прикосновение. Он опустил голову, отросшие волосы упали на белоснежные бинты, отчего казались чёрными, словно вороново крыло. — Куда же я пойду? — через мгновение его рассечённые губы искривила усмешка, по всей видимости, реакция на собственное, невпопад сказанное слово «пойду»: ходить-то он уже не сможет. Микаса молчала. Она не знала, что сказать. Она вообще ничего не знала. — Если мир спасён и острову больше ничего не угрожает, то моя миссия закончена. Я счастлив. Не переживай, Микаса. Тебе больше не нужно сидеть у моей постели. Всё закончилось. — Я... — Мир. Интересно, какой он... этот «мир». При этих словах Леви вскинул голову, словно к тому самому жестокому небу, однако на деле лишь к белому потолку. Она увидела улыбку. Такую улыбку Микаса наблюдала лишь однажды. Тогда... когда Хистория — по её же, Микасы, наущению — ударила Леви. А он сказал: «Спасибо, ребята». Да... Всё это настолько чётко всплыло в памяти, что Микаса осеклась. Слова комом застыли в горле. — Наверное, неплохой. Нет титанов, нет подземного города, нет жестокости и человеческих жертв. Все живы, все счастливы, все вместе. Дети снуют по вымощенным новеньким кирпичом улочкам: поют, играют, смеются. Взрослые перекидываются в карты, пьют чай и беседуют о погоде. Море тихой волной лижет ступни скал, а ветер что-то нашёптывает пришедшим поглазеть на бесконечную водную гладь. Надеюсь, мир выглядит именно так, — после недолгого молчания Леви прошептал, опустив голову. — Море. Давно я не видел море. Хотелось бы взглянуть на него. Не растоптали ли его титаны тогда? — Не знаю, — честно ответила Микаса. — Вот как. Единственное, что я хочу у тебя попросить, — поезжай к морю, посмотри, на месте ли оно. Хорошо? — Нет. — Ладно, Микаса. Ты всегда была строптивой и непослушной, — улыбнулся Леви с ощутимой толикой грусти, то ли от того, что она отказала, то ли от воспоминаний о былом, что, кажется, бередили и его душу. — Я заберу вас, капитан. Мы будем жить на окраине Шиганшины. До моря там не так уж и далеко. Вы сами увидите море. Думаю, оно не поменялось. А если его всё-таки растоптали титаны, то можно будет взять воду из колодцев и наполнить его вновь. Правда потребуется много соли, но мы её обязательно найдём. Леви повернулся к ней. Во взгляде его читалось понимание абсурдности такого предложения и вместе с тем тревога. — Микаса, тебе пора отдохнуть. — Вам тоже. — Знаешь, Микаса, ты такая же мрачная девчонка, как и прежде. Такое же несносное отродье и сумасбродный солдат. — Я знаю, капитан, но ведь за это вы меня и любите? — Да, за это я тебя и люблю.  Дверь скрипнула. Их прервали. — Может, вам хоть покушать принести? — сказал до боли знакомый голос. Микаса обернулась. На долю мгновения, всего лишь на долю, ей показалось, что голос принадлежал Саше. Но чувство восторженного изумления, что как бы поднималось из середины живота в область сердца, быстро сменилось тяжелым разочарованием и тоской. Это была та же самая сестра, что и раньше. — Нет, не... — Микаса не успела договорить. Сестра удивлёнными глазами уставилась на Леви. — Господи, неужели очнулся? — воскликнула она, казалось, не подумав. Леви ничего не ответил. — Нужно позвать доктора! — сестра развернулась и вылетела из палаты, даже дверь в спешке оставила открытой. — Вот же шумная, — проворчала Микаса, закрывая дверь. — Ты когда в последний раз ела? — Не помню, — отмахнулась Микаса и села на место. — Если не поешь и не отдохнёшь, то я скажу, чтобы тебя больше не пускали. — Но... — Сестра! — позвал Леви, намеренно приставив ко рту ладонь, словно рупор. Микаса должна понимать, что он с ней не шутки шутит. Микаса скривила губы, но покорно опущенные ресницы говорили о том, что эту партию он выиграл вчистую. — Ладно. Я приду завтра, — она повернулась к окну. Солнце уже кровило из-за горизонта. — Точнее, сегодня. Вечером. Леви нахмурился, но всё же согласился. Пусть хоть так.

***

Рассвет так и не наступил. Тучи плотным свинцом затянули небо, стоило ей выйти из госпиталя. Дождь противно моросил. Густой утренний туман застилал обзор, и ничего нельзя было разглядеть дальше нескольких метров. По правде говоря, это её не слишком беспокоило, ведь Микаса вперед и не смотрела. Она наблюдала за носками своих ботинок. Шаг. Шаг. Ещё шаг. Куда ей идти? Поесть-то она, может, и поест, ведь всё же обещала капитану, но спать совершенно не хотелось, как и возвращаться в разрушенные казармы. Нужно поговорить с Армином. Он должен её понять. И простить тоже должен. Микаса хотела уехать в Шиганшину, к тому самому дубу, где похоронила Эрена. А вернее, то, что от него осталось. А осталось от него немного. Одни лишь воспоминания. Там, совсем рядом с деревом, был домик. Небольшой, одинокий и явно заброшенный. Она его сразу приметила. Внешний вид, а, может быть, и те чувства, что исходили от унылого дома, резонировали с её собственными. Странно, но при мысли, что она просто будет жить, свалив все заботы по налаживанию мира в Эльдии — как непривычно теперь называть так их страну и ещё непривычнее осознавать, что за пределами острова остались люди, до сих пор непривычно, хоть прошло больше трёх лет — на Армина и остальных ребят, Микаса не чувствовала и тени вины. Совесть её не мучила. Возможно, потому что умерла тогда, вместе с Эреном? Вместе со всеми её чувствами. Внутри была лишь пустота. Как и в голове. Вот и теперь она никак не могла вспомнить, о чём же она думала, как провела все эти три недели? Впрочем, наверное, это уже и неважно. Ноги сами привели её к нужному месту. Совсем недалеко от госпиталя находился штаб. Здание не уцелело после начала Гула, однако сохраняло хотя бы видимость былой статности. В коридорах она никого не встретила. Немудрено: сейчас не больше пяти часов утра. Зябко. Микаса поёжилась, запахнула шарф получше и ступила на лестницу. Если подумать, то ведь в живых не осталось практически ни одного старшего офицера. Только Леви, да ещё несколько человек. Их можно по пальцам рук пересчитать. Кому повезло больше, а кому меньше. Теперь молодому поколению предстояло возводить новый мир на обломках старого. Молодое цветёт — старое увядает. Прозаично и тривиально. Если не сказать, пошло. Без старого поколения новое — ничто. Ничто не сравнится с опытом. Как и без нового поколения старому будет некому передавать опыт. Две составляющих одной жизни. Но уже не её жизнь.  Микаса не причисляла себя к молодому поколению «строителей будущего», подростков и тех, кому было до двадцати пяти, в чьих тронутых юношеским максимализмом умах рождались громкие лозунги. Народ быстро оправляется от потрясений. Быстро приходит в норму жизнь, быстро налаживается быт. Иначе человечество давно перестало бы существовать. Так надо. Кто не умеет быстро подстраиваться под обстоятельства жизни, тот оказывается на её обочине. И Микаса находится именно там. Всё, чего она хочет, — это жить на обочине. Вдали. В лесу, в горах, в одиночестве. Она устала — ей больше ничего не надо. Единственный человек, которого она была готова впустить в свою жизнь, — Леви. Почему? Потому что он не помешает её блаженному одиночеству. Он её понимает. С ним хорошо молчать. Он никогда не лезет в душу, никогда не требует внимания, он никогда ничего не требует. А она хочет сделать напоследок хоть что-нибудь хорошее, взять хоть малую долю ответственности. Хочет позаботиться в последний раз. Эрен бы хотел этого. Он сам ей сказал тогда, во сне. Капитан слишком часто жертвовал собой ради неё, ради Армина, ради Эрена. Он слишком часто жертвовал собой ради всех. Настало время хоть кому-то отплатить ему за это. Проявить хоть немного жертвенности по отношению к нему. Так будет правильно. Немного жертвенности. Армин, как она и думала, сидел в кабинете главного управления. Перебирал бумаги и что-то заполнял. Наверное, выписки насчёт запаса провизии и расчёт убытков. Фермеры потихоньку расходились по своим землям. Осень. Кругом разруха. Зима предстояла голодная и, скорее всего, холодная. Многие склады уничтожены, а амбары разорены. Преступность в одночасье выросла до небывалых пределов. Суматоха, неразбериха и отсутствие контроля порождают безнаказанность. Им предстоит много работы, чтобы наладить жизнь. Им. Не ей. — Работаешь? — спросила Микаса с порога. Армин поднял на неё светлые глаза, и лицо его тут же смягчилось, напоминая ей того скромного и нерешительного мальчика, которого уже давно не было на свете. Он вырос. Он не нуждается в опеке и защите: Армин сильный и смелый. Умный. Он справится. А ей нужно всего лишь немного жертвенности. — Да. Как капитан? — Очнулся, — она сказала это без эмоций, потому что всё ещё не могла поверить, или же для неё это было настолько очевидно и обыденно, что значения совсем не имело. Он бы в любом случае очнулся. Он же самый сильный солдат человечества. — Хорошо, — Армин широко и искренне улыбнулся, хоть было видно, с каким трудом давалась ему радость. Он тоже не спал. Очень долго не спал. Даже сейчас она ничего не чувствовала. Желание остаться со своим горем наедине было выше всего. Немного жертвенности. — Я хотела сказать... Армин, прости меня, но я устала. Я хочу к Эрену. К дубу. В Шиганшину. Армин изменился в лице. Он смотрел на неё печально и тревожно, но с пониманием и присущей ему мягкостью. — Да, я понимаю. Поезжай. Только скажи мне адрес, чтобы я мог отправлять тебе письма, деньги и еду. Микаса закусила губу. — Хорошо, я напишу тебе, когда устроюсь. — Три года. — Что? — Может, ты вернёшься через три года? Мне бы понадобилась твоя помощь. Микаса неопределённо качнула головой, и Армин потупил взгляд. — Ты заслужила отдых. Мы справимся здесь. Только будь осторожна, хорошо? — он улыбнулся, и эта улыбка говорила о многом. Микаса кивнула. — Кстати, пока ты не уехала. Жан хотел с тобой встретиться. — Не говори ему, где меня искать, хорошо? Я сейчас не хочу ни с кем видеться. Не готова. Понимаешь? Армин понимал. — Только скажи мне, когда отправляешься и я приставлю к капитану Леви кого-нибудь. Ему сейчас нелегко. — Нет, не надо. Армин непонимающе посмотрел на неё. — Я забираю его с собой. Он удивился, но ничего не сказал. Микаса шепнула: — Немного жертвенности, Армин. Немного жертвенности.

***

Она нашла его в парке при госпитале. У фонтана. Леви смотрел на журчащую, падающую каскадом хрустальную воду. О чём он думал? Не разобрать. Но, по всей видимости, его мысли сбивала галдящая над ухом сиделка, которая угрожала каждые пять минут увезти его обратно в госпиталь из-за всё собирающегося, но никак не решающегося начаться дождя. Микаса села на скамейку. Сиделка отошла, казалось, вздохнув с облегчением. Теперь при случае можно будет спихнуть вину за какие-то осложнения на незваную гостью. Леви всё так же наблюдал за фонтаном, но Микаса видела, что он знает о её присутствии. — Ещё не вечер, — сказал он скупо. — Ну и что? Леви то ли усмехнулся, то ли хмыкнул. — Мрачная девчонка… — Коротышка. Микаса вспомнила момент, когда встретила Эрена уже в разведкорпусе и наговорила ему всяких гадостей о капитане. Тогда она имела на это абсолютное моральное право. Он избил Эрена! А теперь... теперь это прозвучало как-то странно, тепло и без яда. Она сама удивилась звуку собственного голоса. — Теперь я ещё ниже, чем был. — По-моему, ненамного. Они оба странно прыснули. Странность в том, что эта полуусмешка, этот сдавленный полухохот напоминали нервный спазм, а не радостный смех. — Ты придёшь завтра? — Нет. Леви молчал. Не дождавшись вопроса, Микаса пояснила: — Для того, чтобы прийти, сначала нужно уйти. — Слишком умная. — Время прогулки закончено, — сиделка подошла к Леви. Микаса только сейчас заметила, что пасмурное небо начало темнеть. Вот и вечер. Как незаметно проходит время. Интересно, если найти у времени хвост, то можно ли остановить его? Просто схватить за хвост и не отпускать... — Микаса, иди домой. — Нет. Леви тяжело вздохнул. — Свидание закончено, — заявила сиделка и взялась за ручки инвалидной коляски. — Оно будет закончено, когда я скажу, — фыркнула Микаса и оттолкнула женщину плечом, самостоятельно берясь за ручки. Сиделка чуть не задохнулась от подобной наглости и что-то проворчала на незнакомом для Микасы языке. — Я доктора сейчас позову! — взвизгнула она и топнула ногой. — Зови, зови, я как раз к нему и собираюсь, — холодно сказала Микаса, даже не удостоив ту взглядом. Сиделка побагровела отёкшим лицом, развернулась и чуть ли не бегом направилась в сторону ворот госпиталя. — Зря ты так. — Как? — Сама знаешь. Каждый человек достоин уважительного отношения. Микаса многозначительно фыркнула. — Ну, и куда ты меня везёшь? — К доктору. Облегчим сестричке задачу. — И зачем? — Чтобы он дал согласие отвезти вас кое-куда. — Куда же? Микаса осеклась. Подумала немного и ответила: — Домой, капитан. Домой.