Рахат-лукум на серебряном подносе

            Пятница, пятое июля. Вся династия хоронит Бейхан, и эмоции у всех разные: валиде выглядит так, словно накачалась успокоительными, Сулейман не очень понимает, зачем его сюда притащили, дети Бейхан плачут и жмутся друг к другу, а на Женю накатывает чувство вины за то, что её первой реакцией на смерть Бейхан был восторг. Сестра султана, которая и в реальности, и в сериале прожила ещё лет тридцать, успешно сама себя прикончила — Женя посчитала это идеальным доказательством того, что канон можно сломать. Конечно, потом посыпались мысли, что канону может быть пофигу, какая из сестёр Сулеймана самоубилась — главное, что самоубилась, а значит это и есть канон. Или, возможно, это событие попало в эту вселенную из другого канона. Хотя, Женя не очень представляла, что именно произошло. Но самой вероятной казалась версия, что произошло именно то, что произошло: Ферхата-пашу убили в результате бунта, и Бейхан, узнав об этом, решила самоубиться. А валиде, конечно, можно назвать за какие-то поступки тварью, но в этом конкретном случае виновата не она, а не совсем адекватное состояние Бейхан. Отсюда и фраза «какая же ты тварь», и самоубийство. Женя была в этом практически уверена — Бейхан не смогла бы себя убить, не будь она в состоянии временного помешательства. Сериальная Хюррем вполне могла бы, но не Бейхан — она мать, она бы не бросила своих детей. Если бы её вовремя остановили или успели спасти, она бы не стала убивать себя на трезвую голову. Скорее всего.             Тем утром, в четверг, Женя рассказала Лейле сказку о звёздных родителях, а потом ушла к Сулейману. Валиде уже объявила ему, что случилось, и разрешила не идти на свидание к детям. Но Сулеймана это не очень успокоило, поэтому Женя застала его настороженным и слегка испуганным. Его пугал поток новостей, которые меньше чем за сутки успели изменить выражения лиц окружающих, поэтому, увидев не совсем привычную Женю, он испугался ещё сильнее и уселся за стол с украшениями — единственный островок стабильности, где никогда не бывает беспорядка и хаоса. А Женя тем временем пыталась представить, как именно выглядела напугавшая Сулеймана валиде. Казалось, что вряд ли как-то очень жутко, например, с обезумевшим видом и красными от слёз глазами. Валиде бы не стала показываться Сулейману на глаза в таком виде, а значит выглядела максимум слегка озадаченно, примерно как в то утро, когда ей объявили, что на одном из торговых судов обнаружили чуму. И у Жени мелькнула странноватая мысль: если кто-то где-то сейчас радуется или скоро порадуется, что валиде наконец-то настигла карма или эдакая «божья кара», то зря. Аллах ошибся ребёнком, уже в четвёртый раз.             Сулейман не стал выгонять Женю и она провела рядом с ним весь день. А вечером, когда она рассказала ему историю, за спиной скрипнула дверь и рядом появилась валиде. Она подошла к Сулейману с другой стороны кровати, села возле него и взяла за руку. Он вздрогнул и съёжился, а в глазах появилась паника. Ему, конечно, нравилось быть ребёнком, но только когда все играли по его правилам, а в тот момент валиде их нарушала, потому что пришла без предупреждения. Она и раньше время от времени так делала, но Сулеймана это никогда так сильно не пугало, потому что фоном не шли другие перемены. И всё же, он не стал вырываться и прогонять её, хотя и вряд ли понял, зачем она к нему пришла. А вот Женя предположила, что дело в Бейхан. Виновата валиде или не виновата в том, что случилось, но пришла она, чтобы ещё раз убедиться, что никто и ничто не имеет значения — ни другие дети, ни внуки, ни страна — только Сулейман. Она сидела рядом с ним, гладила его по волосам, и ещё очень долго не уходила.             Пятница, вечер. Валиде вызывает Женю к себе и говорит, что дети Бейхан поживут этот год во дворце, а после свадьбы Хатидже и Ибрагима переедут к ним. И Женю это нисколько не удивляет: какие ещё есть варианты? Фатьма? По-моему, она не столько бесплодная, сколько чайлдфри образца шестнадцатого века. Да и кому придёт в голову забирать детей из дворца, где есть другие дети, с которыми они подружились, и везти к бездетной тётке, которую они семь лет не видели? А отдать их через год Хатидже и Ибрагиму вполне можно — они за год к ним привыкнут и будут жить недалеко от других детей. Конечно, можно оставить их и здесь, но, видимо, нужно, чтобы дети хотя бы формально были чьи-нибудь. Так что всё вполне логично. Как минимум потому, что Хатидже из двух тёток более понятный выбор. А других известных родственников у детей просто нет, потому что их отец был одним из тех мальчиков, которых однажды пригнали сюда из самых разных уголков света и насильно обратили в ислам. Как Ибрагима, Мехмеда-пашу, Ахмеда-пашу и вообще практически всех чиновников. Здесь так принято. Поэтому не очень понятно, зачем остальные паши приставали к сериальному Ибрагиму по поводу веры, если они тоже были нездешние и тоже изначально верили во что-то другое.             Валиде добавляет, что в течение пары месяцев из Дамаска приедет всё, что дети там оставили: остаток вещей, часть служанок, учителя и даже их личные лошади.             Ну а пока что лето. Сулейман снова залипает над попытками создать двигатель для настоящего паровозика, а младшие дети продолжают вертеться вместе, пока вокруг них вертятся десятки служанок, Хатидже, Фатьма и Женя.             Фатьма старается как может. Хатидже эти дети до лампочки и она приближается к ним только потому, что валиде ей так сказала. А Женя с этими чужими детьми контактирует чаще чем со своими чужими — к этим не так страшно привязываться. Но, в то же время, находиться рядом с детьми Бейхан ей намного сложнее, чем со своими кукушатами, потому что дети Бейхан — это не просто дети, а внезапно осиротевшие дети. Саад ещё маленький, чтобы понять, что произошло, а вот остальные четверо всё понимают, и Женя без понятия, как себя с ними вести, о чём с ними говорить, что у них можно спрашивать, а что нет. Она никогда не интересовалась этой темой — не было повода. Поэтому, как, впрочем, и все окружающие, без понятия, что делать с Гевхерхан. По рассказам, та всегда была не самой послушной девочкой: могла настаивать то на «хочу», то на «не хочу», то швыряться вещами, то весь день есть одни сладости. Но если раньше к этому относились как к обычным детским капризам, то теперь Гевхерхан стала ребёнком, у которого умерли оба родителя, поэтому все без понятия, что и как конкретно с этим делать. И в конечном итоге сваливают все эти вопросы на няньку, которая приехала вместе с Гевхерхан.             Но, в целом, дети вполне нормально переживают произошедшее, продолжают вместе играть и периодически разговаривать со взрослыми. Жене кажется, что это благодаря тому, что они остались не одни — рядом с ними другие дети. Вообще, она теперь с иронией вспоминает свои переживания о том, что в этом огромном дворце живёт всего один-единственный ребёнок, потому что теперь их здесь пятнадцать. Причём двенадцати из них от десяти до двух лет, а оба родителя живы только у троих из пятнадцати, да и у тех чисто формально. Поэтому дворец больше не похож на детский сад, а скорее на детский дом.             Во дворце и вокруг него часто стоит гул от детей. Они выдумывают свои игры и играют в те, о которых узнали от взрослых. Иногда спорят и ссорятся, а потом мирятся. И всё же, эти дети кажутся Жене непохожими на обычных друзей с одной улицы, и просто в принципе на привычных для неё детей. У тех детей, к которым она привыкла, не было личных служанок, а в качестве детской площадки они использовали всё село и несколько километров прилегающих к нему территорий. А вот дворцовые дети живут не только за огромными каменными стенами, но ещё и под круглосуточным надзором служанок, которые ни на секунду от них не отходят. Поэтому они ни играть, ни даже поссориться нормально не могут, а подраться им вообще нереально, как и что-то натворить. Бывают только редкие «несчастные случаи», когда служанки не успевают вовремя словить кого-то из детей, прежде чем те прыгнут с дивана или упадут пробегая по коридору.             Юсуф не замечает новых претендентов на роль друзей и продолжает жить как отшельник. Другие дети иногда бегают за ним, чтобы посмотреть чем он занят, но он не обращает на них внимания. И не подходит к ним, даже когда те устраивают соревнования по стрельбе из лука. Что Женя считает большим плюсом: чем меньше он бывает на виду у других, тем свободнее может себя чувствовать.             Мехмед и Махмуд, несмотря на разногласия и периодические ссоры, везде бегают вдвоём. Как Лейла и Гевхерхан, только у них дружба обходится без ссор: они вместе катаются на лошадях, возятся вокруг небольшой клумбы, устраивают пикники с плюшевыми игрушками и сочиняют сказки, по которым ставят кукольные спектакли.             Муж Фатьмы уехал ещё в июле, а Фатьма уезжает в конце августа. Саад к этому времени называет Хатидже мамой, возможно, благодаря Джихангиру и Касыму, которые называют мамами почти всех подряд. С этим ребёнком, скорее всего, благодаря его возрасту, у Хатидже сложились ничего так отношения. А вот с остальными у неё не клеится.             Ибрагим тоже время от времени приближается к детям, и ладить с ними у него выходит куда лучше, чем у Хатидже. С Махмудом и частью других мальчиков он сражается на саблях и стреляет из лука. Девочкам, включая Лейлу, играет на скрипке. И периодически носится с Саадом, что выглядит вполне искренне, а не просто как повод, чтобы бывать рядом с Хатидже.             Женя ладит с тремя младшими детьми, да и с двумя старшими постепенно сошлась на почве рисования. Но всё равно не ставит это себе в заслуги, потому что эти отношения очень поверхностные. Хотя, ей не нужно ничего более глубокого, потому что дети Бейхан меньше чем через год станут заботой Хатидже и Ибрагима.             А вот со своими чужими детьми Женя предпочла бы вообще не выстраивать никаких отношений. Ей хочется думать, что Ахмеду она максимум учитель, причём не единственный, потому что с ним занимаются ещё Гёкче, Зейнеп и Хамза. И эти занятия не проходят впустую. Ахмед смог понять принцип сложения и вычитания, но долго не мог понять, почему, к примеру, один и два это не три, а двенадцать. А когда всё же понял, что число может состоять из частей, которые сами по себе значат что-то другое, это привело к тому, что он понял как действует алфавит. Все удивлялись и продолжают удивляться его успехам, но только потому, что считали его ни на что неспособным. И с такой точки зрения он действительно делает большие успехи. Но если сравнить его с обычными детьми, то в нём не останется абсолютно ничего впечатляющего. А с пятилетним Сулейманом его лучше не сравнивать, вообще ни в чём, потому что он отстаёт по всем возможным параметрам.             Но Женя всё равно верит, что Ахмед может оказаться тем самым, поэтому продолжает с ним заниматься. А в остальном ей не хочется бывать рядом с ним и что-либо к нему чувствовать. Но иногда не выходит. Особенно в те моменты, когда она смотрит на него, а видит Сулеймана, у которого внезапно отросли самые красивые на свете кудри.             К близнецам она тоже временами что-то чувствует. Чаще всего — что хочет их придушить, но не по-настоящему, а примерно так, как Сулеймана. А иногда ей совершенно искренне хочется их обнять. В последний раз так было месяц назад, вечером, когда они выскочили к ней и, спрятавшись у неё за платьем, стали повторять:             — Мама, мама, мы не хотим купаться.             Женя улыбнулась и ответила:             — Ну и не нужно, вы и так красивые, — прижала их к себе и не пустила в тот вечер купаться.             Глядя на близнецов, Женя часто вспоминает свою мать. Особенно тот момент, когда та впервые оставила её с бабушкой и уехала больше чем на год. Соседи и подруги, которые пять лет смотрели чуть ли не на рекламный ролик с участием матери и дочки, были в лёгком шоке. Никто не понимал, как такая мать могла бросить такую обожаемую дочь. Но для самой матери всё было предельно просто и она могла объяснить это буквально в двух словах: «я наигралась».             Женя смотрит на близнецов теми же глазами, каким её мать смотрела на детей, и видит живые игрушки, с которыми не нужно играть — нужно играть ими самими. С восторгом, пофигизмом и безответственностью. Женя могла бы обратить внимание на то, что у близнецов нет собственного «я», поэтому они постоянно говорят о себе «мы». И могла бы что-то с этим сделать. Но не хочет, потому что ей нравится воспринимать их как что-то целое, и она всячески это в них поддерживает, не разговаривая с ними по отдельности и не называя по именам. А иногда и вообще забывает, что у них есть имена. Хотя, про себя она временами называет их Осиком и Босиком. А Ахмед у неё Адик, отчасти потому, что она узнала о нём двадцать второго июня. Джихангира она, сама не зная почему, называет Джоником, Касыма — Касей или Сёмой, Гевхерхан — Герой, Мехмеда — Микошем, как своего дядю. А вот Юсуфу не подходит ни Иосиф, ни Йося, ни Йоша. Жене кажется, что ему вообще не подходит ни одно обычное имя, кроме, может быть, имени какого-нибудь эльфа. А имя Лейла ей не хочется никак изменять, разве что на Лейлочка или Леленька.             К Джихангиру у неё тоже проскакивают какие-то запрещённые чувства, хотя и реже, чем к близнецам, потому что он более неприметный и реже попадается ей на глаза. А Касыма она видит ещё реже, но и к нему у неё пробиваются чувства, в основном жалости и любопытства. Иногда ей интересно наблюдать за ним самим, но чаще за ним и валиде. Их отношения только местами похожи на отношения валиде и Сулеймана, потому что с Касымом валиде может отрываться на всю катушку. Когда у неё подходящее настроение, она с самого утра уходит к нему, одевает его и кормит с ложки. Выносить его на улицу она разрешает только тогда, когда в саду и на площадке никого нет. С одной стороны, чтобы никто не мог его ничем заразить, а с другой, чтобы он не видел, как играют другие дети. Часто она сама ходит с ним гулять, сама качает его на качелях и носит ко всему, что он хочет увидеть или потрогать. В покоях учит его считать пальцы и перед всеми этим хвастаться. А вечером может его искупать, после чего, уложив в кровать, часами с ним разговаривать.             Со стороны в этих отношениях нет ничего ненормального, если не знать, что Касым пытался одеваться и есть сам, но валиде запретила служанкам давать ему проявлять самостоятельность. И Женя как никто другой понимает зачем — она просто не хочет терять чувство нужности, поэтому Касым должен оставаться беспомощным и зависимым от неё детёнышем. Женя, конечно, понимает и то, что это не совсем нормально, но не видит в этом ничего особо страшного. Во-первых, потому что вряд ли может случиться нечто настолько невероятное, в результате чего Касыма занесёт на трон. А во-вторых, вокруг него всю жизнь будут вертеться служанки, которые продолжат его кормить, купать и одевать, даже когда ему стукнет сорок.             Середина сентября. Женя сидит за очередной иллюстрацией к очередной истории для Сулеймана, а из соседней комнаты, сквозь приоткрытую дверь, слышно голоса Гевхерхан и Лейлы. Женя не особо прислушивается, но, судя по всему, они делят между собой детей, чтобы потом разделить что-то между ними. От них слышны имена и слова «он старше», «ему меньше» и «у тебя больше братьев», а потом они обе начинают повторять имя Саад. Женя прислушивается и слышит от Лейлы:             — И Махмуду он тоже не брат?             Гевхерхан ничего не отвечает, видимо, просто кивнув или мотнув головой, но Жене хватает и одного вопроса без ответа. Наверное, она бы не стала обращать на разговоры о Сааде никакого внимания, если бы не замечала в нём ничего странного. Но она замечала. Во-первых, потому что его назвали совершенно неподходящим для династии именем. А во-вторых, потому что двое старших детей Бейхан стараются заботиться о двоих средних, но забывают о самом младшем. Жене в какой-то момент даже казалось, что Бейхан родила Саада не от своего мужа. Но теперь она понимает, что Бейхан вообще его не рожала. Его родила Хатидже. И похож он именно на неё, а не на Бейхан, просто Бейхан и Хатидже похожи между собой. Сейчас это всё кажется Жене очевидным, как часто бывает в конце детективных историй — когда говорят ответ, он сразу становится чем-то самим собой разумеющимся. И всё сразу собирается во вполне логичную картину.             Через пару дней, после того, как Женя с Ибрагимом заговаривают о наполовину родных детях, он зовёт её к себе и рассказывает всё то, что она и сама уже поняла, только в красочных подробностях. И к середине рассказа Жене кажется, что эта история, если начать её с детства главных героев, может потянуть на отдельный, скорее всего, индийский фильм.             Ибрагим с детства чувствовал себя таким же обиженным на весь мир, как и Хатидже. Он обижался даже не на сам факт того, что его оторвали от семьи, а на то, что из двух идентичных мальчиков выбрали именно его, и чувствовал вину за эти мысли. А Хатидже, в каком-то смысле, чувствовала себя инвалидом от рождения, потому что родилась не мальчиком. Им казалось, что после побега они смогут жить именно так, как хотят, но на практике всё оказалось намного сложнее. Конечно, в первое время было вполне ничего, даже хорошо, но со временем на них стало давить чувство вины. И всё же, им казалось, что побег стоил той жизни, которую они в итоге получили.             Ребёнка у них в планах не было. Они уворачивались от него всеми возможными способами, но однажды случилась осечка, и когда Хатидже это поняла, пыталась вытравить его из себя с тем же рвением, с каким не хотела, чтобы он оказался внутри. Но на полноценный аборт с помощью подозрительного вида железок она не решилась. И в итоге родился мальчик, которого Ибрагим назвал именем, означающим «счастье» или «счастливый». Видимо, имея в виду, «счастливчик, что выжил». С его появлением жизнь изменилась до неузнаваемости. Они больше не могли жить везде и нигде одновременно, поэтому превратились в самую обычную семью с орущим младенцем. Хатидже была не в восторге от этого внезапно свалившегося на неё счастья, а вот Ибрагиму оно понравилось.             Саад рос, а Ибрагим каждый день боялся, что если с ним и Хатидже что-нибудь случится, Саад станет ничейным. Повезёт, если его подберут неравнодушные люди, а если не повезёт, он так и умрёт ничьим. Поэтому Ибрагим захотел увезти его в Стамбул и отдать родне, что напомнило Жене её любимую с детства поэму, в которой мать искала родню своего ребёнка, чтобы отдать его и умереть. Ибрагим тоже понимал, что валиде, скорее всего, убьёт его при встрече, но был уверен, что она не бросит Саада. Конечно, это не было единственной причиной, чтобы вернуться. Его желание обеспечить Сааду счастливую жизнь смешалось с отсутствием веры в Аллаха, семейной тайной, которую он узнал от Хатидже, чувством вины и острым желанием вернуться домой, к почти что матери и лучшему другу.             А вот Хатидже не собиралась никуда ехать. Остановить Ибрагима она почти не пыталась, а насчёт Саада сказала, что будь он девочкой, она бы ни за что не дала увезти его во дворец. Но ему повезло — он мальчик, а мальчикам там проще, поэтому она не возражала. А вот ехать вместе с ним долго и упорно отказывалась. Но в итоге, не объясняя причин, согласилась. Скорее всего, благодаря совокупности факторов: страху оставаться одной, привязанности к Ибрагиму, возрасту и сыну.             Когда они вернулись, Сааду был год с мелочью, поэтому Ибрагим, оказавшись во дворце, не мог спокойно смотреть на годовалого Касыма — он напоминал ему Саада. А вот о том, как он попал во дворец, Ибрагим сказал мало, но Женя поняла, что они с Хатидже не пытались угрожать валиде и чем-либо её шантажировать. Делать это с женщиной, у которой есть своя армия — охрененно тупая идея. Поэтому Женя представила себе совершенно другую картину, где Ибрагим с Хатидже целуют валиде руки и обещают очень хорошо себя вести. Ибрагим не знал, почему она согласилась их принять, только догадывался. И, по сути, это были те же догадки, что и у Жени: валиде хотела найти для Сулеймана запасной вариант. И, в целом, смотрела в завтрашний день, когда её не будет, поэтому, пока она есть, ей нужно собрать как можно больше людей, которые будут на стороне Сулеймана. Да и держать Ибрагима и Хатидже безопаснее либо в могиле, либо рядом с собой, где их проще контролировать. А соглашение об их будущей свадьбе было способом убить сразу двух зайцев: сделать Ибрагима более значимой фигурой на политической арене и доказать всем, что Хатидже никуда не исчезала.             Саада валиде решила переправить к Бейхан. Потому что, если бы вроде как бесплодная Фатьма внезапно родила ребёнка, да ещё и похожего на Хатидже, это выглядело бы странновато. А вот у Бейхан и так дофига детей, поэтому ещё один не будет выглядеть подозрительно. Но в планах было, когда Сааду исполнится лет пять, оставить его в Стамбуле с дядей и тётей, вроде как для учёбы. Только этот прикол из «Игры престолов», в стиле «мой дядя — мой отец, мой отец — мой дядя», почему-то не случился. Случилось убийство Ферхата-паши. Как раз в тот момент, когда Бейхан с детьми была в Стамбуле. И она, видимо, решила, что валиде таким образом создала предлог, чтобы не дать ей уехать и увезти с собой Саада. Валиде даже спорить с ней не стала, наверное, понимая, что бесполезно — Бейхан вряд ли стала бы слушать, как минимум в тот вечер, когда она даже видеть никого не хотела. И в итоге всё вышло вот так вот грустно. Из-за до смешного печального совпадения и убийственно неправильного вывода.             Ибрагим озвучил только эту версию, и Жене она показалась вполне логичной: зачем валиде таким странным и сложным способом устраивать всё так, чтобы Саад жил с родителями, которых он даже не помнит? Ну а саму Бейхан трудно винить за такой странный вывод, учитывая её состояние в тот момент.             И всё же, хотя версия с нелепой случайностью кажется вполне правдоподобной, Ибрагим с Женей смотрят друг на друга такими глазами, словно у них в висках стучат одни и те же мысли: «А что, если это не случайность? Что, если это всё валиде? Что, если это она убила, их обоих».             У Жени уже к утру появляется дофига версий. И если исходить из того, что некоторые моменты канона повторяются, самой вероятной кажется версия о том, что Ферхат-паша, как и в сериале, напрашивался на то, чтобы ему отрубили голову. Не просто же так в Дамаске и окрестностях творилась какая-то дичь. Но Ферхат, вместо того, чтобы как-то разрулить ситуацию, сделал то, чего ни в коем случае нельзя было делать — попытался угрожать валиде тем, что он знает о родителях Саада, за что в итоге и ответил, пусть и не головой. А Бейхан, конечно, могла и сама себя убить. Но нельзя исключать, что валиде решила ей в этом помочь. От Бейхан в таком плачевном состоянии всего можно было ожидать. А валиде нужно было удостовериться, что она никому ничего не скажет.