Солнце Талокана

— Сегодня, более чем когда-либо, наш хрупкий мир находится под угрозой раскола. Но правду не скроешь: у нас гораздо общего, чем различий. В трудные времена мудрые строят мосты, а глупцы стены. Мы все должны научиться друг о друге заботиться, как будто мы — одно единое племя.

Король Т’Чалла

* * *

Генерал Окойе упала в воду, к лежавшей ничком Рири шагали воинственные талоканцы с копьями наперевес, и у Шури оставалось лишь мгновение, чтобы что-то предпринять. — Стойте! Я — Шури, принцесса Ваканды. Я требую доставить меня к Нэмору. А ее, — она кивнула на потерявшую сознание девчушку, — ее не смейте трогать!

* * *

Комната была освещена совсем тускло, но мгла не доставляла царю Кукулькану неудобств — он уже давно привык к ней. Мягкий клубящийся сумрак успокаивал взгляд, а острое зрение мутанта позволяло разглядеть мельчайшую пылинку на каменной столешнице даже под покровом ночи. Полутьма давно стала домом каждому жителю Талокана: слабые лучи, пробивавшиеся с поверхности, голубоватое сияние, излучаемое световыми червями, и искусственное золотое свечение вибраниумного механизма в самом сердце его столицы были куда роднее и привычнее ослепительной яркости надводного мира. Царь думал. И пока мысли клубились в голове тягостным смогом, пальцы перебирали бусины на ее браслете. Прошли сотни лет, а от этой привычки он так и не избавился. Только ощущая кожей энергию самого родного в мире существа, он мог унять неспокойное сердце даже в худшие из времен. Даже сегодня, на пороге войны со всей проклятой сушей. Браслет привычно холодил кожу. Много лет назад старую леску пришлось заменить на сотканную из чешуек вибраниума нить, и с тех пор безделушке были не страшны ни вода, ни переживания самого Кукулькана, которые, как бы ни были сильны, уже не могли заставить его пальцы ненароком разорвать единственную вещицу, сохранившуюся от матери. Вещицу, касаясь которой, он вспоминал, какими на ощупь были ее ласковые руки. Царь думал. Вчера его воины схватили изобретательницу дьявольской машины. Других подобных приборов не существовало, записи формул были уничтожены — он лично за этим проследил. Сегодня, на исходе дня, пленница будет казнена, а с ней умрет и угроза разоблачения его народа. Умрет страшная опасность истребления Талокана. Умрет его тревога. Это было победой! Но радости он не испытывал. Кукулькан видел ее мельком — запуганную, дрожавшую девчонку, сущее дитя. Распорядившись найти ученого, он ожидал, что ему приведут какого-нибудь алчного старикашку, жадного до денег и славы, отжившего свой век и совершившего немало зла, подобно иным поверхностникам, которых он встречал за свою долгую жизнь. А получил лишь напуганного ребенка, неудачно выбравшего тему для институтского проекта. Кукулькан на секунду прикрыл глаза. Детей ему убивать еще не доводилось. В том, что Рири Уильямс придется умертвить своими руками, он не сомневался ни секунды. Обрекать на подобное кого-то из своих людей он не желал — о таком не просят и не приказывают, такое нужно исполнять самому, и самому же нести на душе этот груз, во имя блага своего народа. Он услышал шаги и положил браслет на стол. Кукулькану не хотелось, чтобы вакандская принцесса увидела, насколько сильно он волновался, не хотелось, чтобы она угадала его сомнения по нервным движениям пальцев. И лишь когда она вошла в его покои, он с легкой досадой понял, что умудрился разместить безделушку на самом видном месте. Ему пока не выпадало возможности приветствовать гостей здесь, в предместье подводного царства, а гостей, одетых в платье его народа, и подавно. Пусть принцесса и не была внешне похожей на женщин племени, куб был ей к лицу куда больше, чем всем талоканкам и майянкам, которых он видел в таком облачении раньше. Ткань струилась на юбке и рукавах, словно движимая легким бризом, а обильно украшенные зелеными бусами плечи и шея источали сияние, подобное тому, как на небольшой глубине мерцало солнце, окрашенное в бирюзу чистой океанской водой. Кукулькан невольно сделал шаг назад, почувствовав, как складка на его лбу разглаживается. Когда он впервые встретил ее там, в Ваканде, Шури показалась ему обычным угрюмым подростком — тщедушным олененком, почти незаметным в тени величия царственной матери. Сейчас же перед ним стояла женщина, чья прямая спина, плавные шаги и изящные движения заворожили взгляд. Пусть на пару мгновений, но заворожили. — Будьте здесь как дома. — Слова вырвались задолго до того, как мозг их осознал. Уголки губ невольно дрогнули: царь Талокана невольно встретил принцессу куда радушнее, чем королева Ваканды некогда приветствовала его самого. Шури же продолжала его удивлять. В ее словах и жестах не было спеси и угрозы, гордая бравада Рамонды не срывалась с ее губ — она не молила и не приказывала, не дралась и не билась в истерике, не просила и не требовала отпустить Рири или ее саму. Ее внимательный взгляд моментально приметил на столе браслет, словно рентгеновским лучом различив самое ценное, что было в комнате, пестревшей нефритовыми статуями, резными блюдами и золотыми гобеленами. Кукулькан не стал утаивать, кем ему приходилась хозяйка вещицы. Шури взяла украшение в руки, и уже в следующую секунду удивительно точно определила, где оно было изготовлено и сколько ему лет. И тогда ее глаза потрясенно вспыхнули: машинально подсчитав возраст браслета, принцесса внезапно осознала, что ее слегка опешивший собеседник родился на четыре века раньше нее самой. Этот свет в ее взгляде не угасал ни на мгновение, пока Кукулькан рассказывал ей историю своей матери. Изначально он не собирался изливать душу перед чужеземкой, но Шури задала вопрос, и его захлестнула волна горьких воспоминаний — остановиться он уже не мог. Кукулькан рассказал ей все — как его народ стал таким и, самое главное, почему они вынуждены были покинуть сушу. Он вспоминал о том, какую беду принесли Юкатану испанские конкистадоры, и видел в ее глазах отражение своего горя, ибо африканские земли постигла похожая судьба. Он говорил ей о потерях — и угадывал в ее взгляде эхо своей боли и своего траура. Он рассказывал о принесших болезни и смерть врагах — и наблюдал, как мстительное пламя играло бликами и на ее лице. Он говорил и видел: она его понимала. Понимала. Такое странное, почти забытое чувство! Его народ уже многие поколения не знал подобных бедствий, а те, кто их помнил, давно были похоронены в древних песках на дне морском. Чужаков он раньше не привечал, уверенный в том, что между талоканцами и наземниками давно не осталось ничего общего. И вот уроженка надводной страны глядела на него широко распахнутыми глазами, а он видел в них себя, как в зеркале. …Он потерял родителей. Она — отца и брата. …Его народ был изгнан и порабощен испанцами. Ее люди — белыми колонизаторами. …Богатства его земли захватчики отобрали силой. Ее континент на долгие века стал колыбелью мирового рабства, безнаказанного разграбления и легкой наживы. …В попытках найти новые залежи вибраниума амбициозные наземники чуть не обнаружили Талокан. Они же раз за разом пытались напасть на суверенную Ваканду, силясь отобрать у королевства уже известные шахты. Впервые за многие века Кукулькан ощущал такое единение с собеседником. Принцесса видела и чувствовала этот мир так же, как и он сам. Возможно, именно поэтому всегда осторожный и подозрительный Кукулькан позволил себе дать слабину. И когда Шури спросила, можно ли ей увидеть его царство, он согласился, не раздумывая.

* * *

Они подплыли ко вратам Талокана, а Кукулькан поймал себя на мысли, что не может оторвать взгляда от ее восхищенного улыбавшегося лица. Глаза Шури сверкали так, что ему показалось, будто на морском дне стало светлее, чем бывает на суше. Она любовалась величественными китами, косяками пестрых рыб, узорчатыми стенами города и тысячами тусклых огоньков, делавших Талокан похожим на россыпь драгоценных самоцветов. А Кукулькан невольно любовался ею. Они проплывали мимо девушек, игравших в ток-а-ток, и Кукулькан думал о том, как здорово было бы им с Шури тоже поиграть здесь, вдвоём. Она повторяла за ним приветственные жесты и махала горожанам рукой, а он с непонятным удовлетворением наблюдал, как его люди махали ей в ответ. Проплывая по подводному базару, он видел, как она восторженно рассматривала узорные раковины, и представлял, как изящно могла бы она есть из них вместо привычных земных тарелок. Она широко улыбалась детям, а Кукулькан, к своему огромному удивлению, подумал, что у нее в свое время родятся самые красивые в мире малыши. Они плыли все дальше, приближаясь к центру города, и по мере продвижения полумрак вокруг развеивался. — Бесподобно! — выдохнула Шури, увидев впереди сияющий шар жидкого света, поддерживаемый вибраниумными пластинами. — Да — выдохнул он, имея в виду вовсе не мягкое свечение своего давнего изобретения. И тут же мысленно одернул себя. Не хватало еще напугать ее неуместными откровениями! — Здесь, на морской глубине, я подарил солнце моим людям, — продолжил он, преодолев желание поделиться с ней наблюдениями, что сейчас казалось ему бесподобным на самом деле. — Знаю, ты хотела бы, чтобы я сохранил жизнь изобретательнице. Но я не могу всем этим рисковать. Понимаешь, Шури? Кажется, она и правда его понимала. Он видел это по ее взгляду. Он смотрел на нее и почти с сакральным потрясением осознавал, что Шури, дочь Рамонды, тоже была способна дарить людям солнце. И ей для этого не был нужен вибраниум — только ее глаза и улыбка. А затем Шури выдохнула, вновь перевела взор на величественную, освещенную золотым сиянием крепость Талокана, и Кукулькан почувствовал, как металлические пальцы ее глубоководного скафандра сплелись с его пальцами.

* * *

Когда столетия назад он оборудовал в сердце своего дворца герметичные комнаты, способные поддерживать давление и уровень кислорода, приемлемые для обычного человека, он все еще лелеял надежду, что сумеет найти пропавших во времена завоеваний двоюродных сестер. А его сестры, пожелай они остаться в прежнем обличье, не смогли бы выжить в Талокане без подобных ухищрений. Время прошло, надежда давно умерла, и все же комнаты он сохранил. К счастью. Иначе разве смогла бы Шури оказаться здесь без скафандра? И без расшитого яркими нитями куба, раз на то пошло? Его руки упирались в матрас по обеим сторонам от ее обнаженных плеч, взгляд гулял по покрытому испариной лицу, а губы улыбались довольно и искренне — так, как не улыбались уже очень давно. Шури облизнулась. — Еще! — выдохнула она, приподняв голову для поцелуя и крутанув бедрами, словно в подтверждение того, что двух оргазмов ей было явно мало. — Слушаюсь, моя принцесса, — прошипел Кукулькан, жадно впиваясь губами в ее шею. Когда они только пришли сюда час назад, Кукулькан освободил Шури от громоздкого костюма, и они с хохотом повалились на пушистый ковер. Девушка устала с непривычки, тело ломило оттого, что ей пришлось весь день таскать на себе тяжелый металлический каркас, и поэтому Кукулькан, как радушный хозяин, предложил гостье помассировать затекшие мышцы. Шури согласилась, они пересели на ложе, она повернулась к нему спиной, и… Он осознал свою ошибку, едва коснувшись шелковистой кожи подушечками пальцев. Как тут было устоять? И все же он пытался — пытался изо всех сил, собрав в кулак все свое мужество. А потом она расколотила его выдержку на куски одним лишь движением — повернулась к нему и первая прильнула к его рту. Кукулькан не сдержал вздоха облегчения и прижал ее к груди, растворяясь в захлестнувших волной эмоциях. И лишь спустя целую вечность, оторвавшись от нее наконец, он выдохнул, обжигая ее губы дыханием: — Ты же помнишь, что я намного старше, чем выгляжу, принцесса? — Пытаешься сказать мне, что уже неспособен порадовать женщину, Нэмор? — Кукулькан. Для тебя — Кукулькан. И нет, в моем случае возраст на способности не сказывается. Но разве юной девушке вроде тебя я не кажусь стариком? Шури фыркнула и ухмыльнулась. — Не кажешься. Она снова потянулась к нему, и больше Кукулькан с ней не спорил, охотно приступив к демонстрации того, что способов порадовать он знает немало.

* * *

Шури лежала на его груди и улыбалась. Нэм… Кукулькан укутал их шерстяным покрывалом и распорядился подать им горячего чая из сладких водорослей — для наземника в Талокане было явно прохладно. Во всяком случае, без одежды. Рука Кукулькана ласково гладила ее волосы, погружалась в мягкие пружинки. Он никогда раньше не трогал таких волос. Какое досадное упущение! Шури улыбалась. По телу разливалось умиротворение, тягучее и терпкое, как пряный шоколад. Нежась в его уютном тепле, она довольно щурилась, словно сытая кошка. Казалось, еще немного — и принцесса Ваканды в самом деле замурчит от удовольствия. Уголки рта то и дело непроизвольно поднимались, лицевые мышцы расслабились, и она время от времени прижималась к его коже губами. С тех пор как умер baba, на душе еще не было настолько спокойно. В какой-то момент Шури подняла глаза на Кукулькана и удовлетворенно заулыбалась, увидев выражение его лица. Тот напоминал довольного кота даже больше нее самой. Больше нее, дочери и сестры Черной Пантеры! Она протянула руку и провела подушечками пальцев по его носу, дотронулась до нефритовой серьги и обвела контур его губ. Браслет на ее запястье блеснул в свете голубоватых светильников. — Мама меня прибьет, — хмыкнула Шури, опершись головой на согнутую в локте руку. — После того, что ты сделал… — После того, как я проник за вакандскую границу и потрепал вашего генерала? Если хочешь, я извинюсь перед королевой Рамондой хоть завтра. — А Окойе точно… — Генерал жива и здорова. Мои люди проследили, не беспокойся. Он поймал ее кисть и поцеловал. А потом поцеловал снова. — Перед ней я тоже могу извиниться. Если пожелаешь. На лбу Шури дернулся мускул, и она сложила брови домиком, закусив губу. По-настоящему ей сейчас хотелось, чтобы у Ваканды и Талокана больше никогда не было недопониманий… — Если захочешь, Шури, я сделаю все, чтобы понравиться твоей матери. Было в этих словах нечто такое, что она судорожно сглотнула. Могло ли случиться так, что странное, сумасшедшее, абсолютно необъяснимое чувство, распиравшее ее изнутри, внезапно оказалось… взаимным? — А твоей маме, как думаешь, я бы понравилась? — шепнула она и почувствовала, как жар обжег щеки. Его пальцы скользнули по ее руке, задержались на браслете и отправились выше — гладить шею, лицо. — Она бы пыталась тебя откормить всеми возможными способами и причитала бы, что ты тощая, как древесная змейка. Но полюбила бы. Я знаю это. «А ты полюбил бы?» — чуть было не спросила Шури, но вовремя придержала язычок. О какой любви можно говорить после нескольких дней знакомства и одного вечера в общей постели? Не все ведь настолько ненормальные, как она сама, чтобы вот так сигать в пропасть, позабыв надеть экзопарашют… Кукулькан взял ее лицо в ладони и поцеловал в лоб. Шури закусила губу. Ее ступня скользнула по его икре и пальцы ног бережно погладили белоснежные крылья, которые мелко затрепетали от такой ласки. Он прижал ее к себе, зарываясь лицом в ее волосы. Шури хотелось крепко-накрепко обнять его, да и заснуть так, вместе, слушая колыбельную песню тарабанившего под ухом сердца. Но спать было не время — было кое-что еще, нечто, что она обязана была обсудить с ним. Пока не поздно. Она повернулась к нему и легонько дотронулась до виска. — Кукулькан? — Что, моя Шури? Моя… Его дыхание щекотало ее кожу, а взор ласкал так же нежно, как и его ладони. — Рири… Она ведь невиновна. Она просто… не подумала о последствиях. Если я за нее поручусь, если дам тебе слово лично присматривать за ней… Глаза Шури натолкнулись на его помрачневший взгляд, и она не смогла продолжить. Выражение его лица стремительно менялось: из теплой неги обращаясь колючим льдом. — Так вот оно что. — Что ты… Нет, Кукуль… Он встал с постели так резко, что она даже слегка испугалась. И когда Кукулькан наконец повернулся к ней, Шури его не узнала. — Стоило ли так утруждаться, чтобы защитить девчонку, принцесса? Я ведь уже сказал тебе, что на кону стоит слишком многое. Мои люди, мой город. Те дети, которым ты улыбалась несколько часов назад. Но нет же, получив отказ, ты решила уговорить меня таким способом? Если бы он ее ударил, ей бы не было так больно. — Что? Я не… Он поднял руку в жесте, который особе королевских кровей был отлично знаком — во все времена и во всех культурах он значил лишь одно: то был приказ немедленно замолчать. Шури широко распахнула глаза и не сразу осознала, отчего в их уголках так бешено защипало. В любой другой ситуации она бы восприняла такое движение, такой тон и такие обвинения, как бык воспринимает красную тряпку. О, другому она бы высказала все! И, скорее всего, отлупила бы так, что Окойе бы аплодировала ей. Но сейчас она ничего этого не могла — все ее инстинкты, все ее слова были надежно замурованы вязким холодным шоком. Впервые за столько горестных месяцев после смерти Т’Чаллы она сумела забыть. Впервые за долгое время почувствовала себя счастливой. Впервые за всю свою жизнь она поняла, каково это — когда сердце будто магнитом тянет к другому человеку. И вот он, этот самый человек, говорит ей… Опомниться она не успела — в дверь постучали. Кукулькан обернул вокруг бедер первую попавшуюся под руку ткань и повелел войти. Синекожая воительница влетела в комнату и на секунду застыла, увидев натянувшую покрывало до подбородка Шури. Женщина обожгла принцессу ненавидящим взглядом, но вскоре опомнилась и поспешила к своему царю. Выслушав, Кукулькан отослал помощницу и вновь посмотрел на Шури. В его глазах плескался гнев. Дыхание стало частым, лицо исказилось, и он открыл было рот, но передумал и отвернулся. А затем чертыхнулся и принялся измерять шагами комнату. Наконец он нарушил гнетущее молчание: — Понимаю, принцесса. Возможно, вы расценили мое появление в Ваканде как несусветную наглость, а действия моих людей — как угрозу. Но я был готов молить вас и вашу семью о прощении за оказанное неуважение. Все, чем я руководствовался, было продиктовано страхом за мой народ. Кому, как не вам знать то, что ради своей страны царь пойдет на все? — Я… — Знаете, принцесса, я уже много лет не связывался с женщинами. С наземницами и вовсе — никогда. Но сегодня, увидев вас, я опрометчиво подумал… Он осекся и тряхнул головой. — Да, я проник в Ваканду. Да, я схватил вас и вашего генерала. Но я позволил себе быть настолько наивным, чтобы не ожидать, что принцесса попытается уговорить меня своими руками обречь Талокан на гибель, пробравшись, словно в отместку, в мою постель, в мое… — Он ударил себя кулаком в грудь и умолк на полуслове. Шури сглотнула: горечь, которая была написана на его лице, казалась почти осязаемой на кончике ее языка. — Кукулькан… Он остановился и вновь посмотрел на нее. В его взгляде словно что-то погасло. — Нэмор, принцесса. Зовите меня Нэмор. Тот монах не зря меня так назвал. Я ведь и правда неспособен на привязанности. Последние слова он не сказал — швырнул ей в лицо. Будто специально пытаясь уязвить посильнее. Шури казалось, что из легких выкачали весь воздух. Она хотела ответить, возразить, но лишь открывала рот, как выброшенная на берег рыба. Отчего-то, совершенно невовремя, ей вспомнилось, как Т’Чалла цепенел, завидев Накию. Что ж, теперь она понимала. Правда, в ее случае оцепенение определенно было куда более мучительным. Кукулькан сомкнул веки, словно пытаясь принять какое-то решение. А потом выдал на одном дыхании: — Вы и проникшая к нам шпионка вашей матери будете доставлены обратно в Ваканду незамедлительно. Мои лучшие китовьи наездники сопроводят вас. Мы квиты, принцесса. Отныне я запрещаю вашим гражданам посещать мои владения, но будьте спокойны: если с вашей стороны не будет провокаций и враждебных действий — Талокан тоже не нарушит ваших границ. Шпионка? Что… — Девчонку я отпустить не могу. Я уже объяснял вам, почему. На его щеке дрогнул мускул, и выражение лица стало жестким. — Но раз сама принцесса так старалась ради нее, я, так и быть, дам ей выбор. Она может остаться здесь, в Талокане, и обернуть свой ум на пользу моему царству. Под стражей. И, если попытается сбежать — пожалеет, что ее не казнили сразу. Других вариантов нет. Рисковать моими людьми я не стану. Не стану, даже если каждая вакандская женщина раскроет мне свои объятья. А теперь прошу меня простить. За ним закрылась дверь, и Шури судорожно всхлипнула. Горькие слезы катились по ее щекам, а шок превращался в боль: жгучую и разъедавшую ее изнутри. И даже новость о том, что Рири будет жить, не могла унять этой боли. А потом по телу разлился пылающий гнев. Да что он о себе возомнил! Что он… Как он посмел так подумать о ней! Оскорбить ее такими домыслами! Шури швырнула подушку о стену и вскрикнула так громко и зло, словно была не женщиной, но раненой пантерой.

* * *

Кукулькан не мог есть. Кусок не лез ему в горло. Он не мог улыбаться. Его губы пылали, словно их рассекли вибраниумным ножом. Он не мог спать. Во сне его ждала… Впрочем, неважно. С глаз долой, из сердца — туда же. Да и не могла она за такой короткий срок крепко засесть в этом самом сердце. Не могла. Так что скоро… Но проходили дни, недели, а тяжесть в груди не отпускала. Она ушла, а с ней и единственная памятная вещь о матери. Он отдал браслет сам — мать так любила солнце, а Шури, как ему казалось, была из него соткана… Кукулькан наивно потянулся к ней, как тянется к чему-то только глупый ребенок — ребенок, каким он был до того, как увидел майя в цепях, до того, как похоронил самого дорогого человека, до того, как умиравший монах сказал, что его сердце неспособно на любовь. Что он — Нэмор. И предсказуемо обжегся. Ты что же, ждал иного, Пернатый змей? Ведь она — дочь суши, а значит — такая же коварная, такая же лживая, как они все! А потом пришли новости из надводного мира, и Кукулькан забыл про свои обиды. Поверхностники напали на Ваканду. Официально они заявили, что это Ваканда инициировала конфликт, свалив на королевство вину и за погибший корабль, и за другие происшествия, высосанные из пальца для галочки. А по факту — просто не смогли смириться с тем, что им отказали в поставках вибраниума. Они напали на страну всей своей мощью в ночи, как наглые голодные крысы. И, узнав об этом, Кукулькан мог думать лишь об одном. Об одной. Шури… Он нарушил данное ей обещание и пришел в ее земли — чтобы спасти их. Войско Талокана ворвалось в Ваканду, когда силы королевства были уже на исходе. Кукулькан дрался, как морской дьявол, пробиваясь ко дворцу, а потом увидел ее. Облаченная в костюм Пантеры, она сражалась с двумя десятками солдат одновременно. Мощь, подобная мощи ее брата, отбрасывала врагов, как сухие листья. Шури было не взять пулями, превосходящими силами, грубым натиском — она легко справлялась с кучей увешанных бесполезными примочками мужчин, раздавая тумаки направо и налево. И Кукулькан восхищенно застыл, невольно залюбовавшись этой картиной. Удар. Прыжок. Разворот. Удар. А на запястье поблескивал знакомый браслет, надетый поверх перчатки. И в его стройном узоре не хватало лишь одной маленькой бусины. Так вот как она возродила Пантеру! Умная девочка! Его умная девочка… Все произошло так быстро… Еще секунду назад Шури отбивалась от захватчиков легко, будто танцуя. Но вот она застыла и с удивлением уставилась на толстое копье, торчащее из середины ее груди. Пронзивший ее солдат, минутой ранее сумевший завладеть оружием воительницы Дора Милаж, самодовольно вскрикнул — и это было последним, что он успел сделать в своей жизни. Через секунду Нэмор с громким треском оторвал ему голову. — Шури! Он поймал раненую принцессу в футе от земли. — Шури, нет! Шури! Посмотри на меня! Над головой звенели копья — его воины защищали их от вражеских пуль и дубин. — Шури! Он отстегнул черную маску и увидел ее полные слез глаза, услышал ее дыхание. И не смог сдержать радостного возгласа. Жива! Дыши! Ты только дыши, ладно?

* * *

Прошел год. Год, чтобы Ваканда успела зализать раны. Год, чтобы ООН осудила французско-американскую военную агрессию и подняла вопрос о выплате компенсаций Ваканде. Год, чтобы двести двадцать семь высших военных и политических чиновников попали под трибунал. Год, чтобы волнение международного сообщества наконец пошло на спад. Чтобы люди начали привыкать к тому, что в мире существует еще одна сверхдержава, представители которой в первом же официальном заявлении пригрозили, что все небиологические отходы, сбрасываемые в мировой океан, будут ими тщательно собраны и выгружены прямиком на крыши домов политических лидеров прибрежных стран. Год с тех пор, как Шури сожгла в огне траурную одежду и нашла племянника. Год с того дня, как Рири Уильямс покинула Талокан. Впрочем, обретя там немало друзей за время своего недолгого плена, она собиралась навестить их будущим летом. Год с тех пор, как Кукулькан впервые за столько столетий заплакал — от счастья — узнав, что жизни Шури ничего не угрожает, что ее рана несмертельна. Одиннадцать месяцев и двадцать восемь дней с того вечера, как они поговорили — и она его простила. Год, чтобы морской царь и принцесса Ваканды перестали считать, что знали друг друга слишком мало, чтобы влюбиться. Год, чтобы королева Рамонда смирилась и благословила их союз. И вот, спустя год, Талокан впервые за свою четырехсотлетнюю историю обретал царицу. Браслет потерял еще одну бусину — а Шури сумела синтезировать вещество, давшее ей способность дышать под водой. Как и Кукулькан, отныне она могла жить в любом из двух миров. И, рука об руку спускаясь с ним на головокружительную глубину, Шури наконец почувствовала море по-настоящему. Они подплывали к столице, а их сопровождала процессия из талоканцев и вакандских подводных катеров. И, как и в первый свой визит, Шури не смогла сдержать возгласа, увидев талоканское «солнце»: — Бесподобно! Кукулькан привычно взял ее лицо в ладони и поцеловал в лоб, в кончик носа, в губы. Как же приятно было вот так касаться ее здесь, под водой, в сердце его владений! Ее глаза сияли и он, как всегда, залюбовался ими. — Хочу, чтобы ты знала: даже в своём зените лампада подводного мира не идет ни в какое сравнение с твоим светом, моя царица.