Ты не вернёшься

       Очередной перечеркнутый день в календаре. Снова пустая квартира. В доме остался только запах постиранного белья, ведь даже духами здесь перестали пользоваться, поскольку те нагоняли воспоминания. Буквально каждый уголок был пропитан прошлым. Диван, подоконник, стол, кабинет, прихожая. Всё напоминало о тех или иных моментах, которые резали по живому. Хотя осталось ли что-то живое?       «Клиническая депрессия после психической травмы» — вынесла смертельный приговор Таня, который почему-то уже был не таким удивительным. Было ожидаемо. Тем более после такого длительного времени с явными симптомами, но отсутствием обращения к специалисту. Новые «изменения» напомнили о былых временах — год на антидепрессантах после развода и неудачной любви. Сейчас же «два раза в день после еды» был прописан новый препарат, не опробованный пациентом ранее. Милнаципран пугал не только своим названием, но и своим существованием, ведь теперь со всей этой кипой «перемен» был жестоко начерчен удручающий диагноз — «ты не справляешься без него».       Снова разогнала всех друзей. Даже приветливая администраторша теперь лишний раз не вылезала, ведь приветствовалась исключительно двумя взглядами: «не трогайте меня никто» или «как же я от вас устала». О диагнозе не знал никто, кроме, непосредственно, психолога и самой пациентки, но почти все догадывалась, мысленно переквалифицировавшись в психологов. «Пока без улучшений».       Возвращение домой сопровождалось сдавливающей невыносимой болью в области груди, стоило только открыть дверь и почувствовать запах «одиночества», подмечая себе, что чудо не случилось и знакомый тёплый запах не появился в родных пенатах. Дошло до того, что приходилось менять средство для стирки каждый раз на другое, потому что ароматизатор начинал уже на следующий день раздражать и доводить до тошноты. День был похож на работу и сон, сон и работу. Даже приёмы пищи были редкой роскошью, когда появлялось редкое желание «хоть что-то съесть, а то будет голодная кома» и в холодильнике совершенно случайно оказылся йогурт, купленный в порыве такого желания, но по приходе домой желание пропало, и одинокий йогурт был поставлен в холодильник на лучшее время. Иногда везло — продукт оказывался непросроченным, хотя иногда даже скисшему молоку находилось применение (но в большинстве случаев оно беспощадно летело в урну).       Коллеги старались находиться подальше. Когда нужен был совет, шли к другим опытным нейрохирургам, боясь лишний раз постучать в дверь кабинета. А если случай был действительно трудным и без помощи заведующей было не справиться, врачи играли в «чики-брики» на то, кто осмелится потревожить одиночество снежной королевы. Не одним докторам было страшно приходить в институт во время смены «онаменяпугает», но и самой «сноваонапрячемся» было тяжело справиться со страхом, что антидепрессанты все-таки дадут побочный эффект, и она проснется где-то на складе с пробитой головой.       Страх был везде. А в квартире только усиливался. Иногда препараты не полностью поглощали бушующие внутри страхи, так что галлюцинации всё же выскакивали из стен, пугая прохожую. Она начинала дрожать, опускалась на пол и отползала к другой стене, осматривая все вокруг в надежде, что незванные гости ушли. И они уходили. Но ненадолго. Рано или поздно они снова возвращались, снова пугали, снова пропадали, а потом возвращались. «Так значит, говоришь, галлюцинации?»       Из-за постоянного подвешенеого состояния нашлось место и психосоматике. Настолько было привычно чувствовать себя не в порядке и тоже самое случайно слышать в разговорах между коллегами, что и самой начало казаться, что она действительно псих. Особенно после разговоров с буйными пациентами, что отказывались от госпитализации, говоря, что им хватает психических заболеваний, что, якобы, поставили крест на их жизни. А если это действительно крест? Есть ли смысл ждать дальше? «Случившееся сильно на неё повлияло, даже не знаю, сможем ли мы когда-то снова увидеть её прежнюю».       Иногда случайно подслушанные обрывки из разговоров о том, что как прежде уже не будет и что она совершила ошибку, не обратившись ни к кому за помощью, начинали злить, а иногда расстраивать. А иногда было настолько все равно, что хотелось рассмеяться, проходя мимо. Но когда один из новеньких ординаторов нагло позволил себе съязвить заведеюущей, что она, походу, не в себе, что-то, ещё оставшееся внутри, живое раскололось. Ничего не оставалось, кроме как смотреть человеку с зелёными глазами в лицо, ощущая, как ноги начинают ослабевать. На помощь прибежала рядом стоявшая некогда лучшая подруга, которая тут же накинулась на парня с возмущениями, а нейрохирург быстренько убежала в свой кабинет. Поднимаясь на лифте в одиночку, она впервые за долгое время ощутила слезы на своих щеках. Было непонятно, чего она хотела сейчас больше всего — разорвать что-то в клочья, либо принять поражение в этой битве. Признать себя проигравшей. Она заперлась в кабинете и не выходила оттуда до конца смены. Делала вид, что заполнял бумажную волокиту. На деле же лежала на диванчике, глядя в потолок, снова и снова прокручивая к голове слова парня. Она что, правда псих? «Жалко доктора Брагина нет, ему я доверял на все сто процентов… Понимаете, он меня с того света вытащил, даже через две остановки…»       Ситуация повторяется. А ведь не ответишь ничего. Молча стоит и смотрит на него с презрением, не показывая, что внутри вновь рушится мир. Хочется поскорее закончить этот бесполезный разговор, убежать оперировать жену бывшего пациента и забыть об этом диалоге. Забыть навсегда. Стереть из памяти, будто ей и не напоминали лишний раз о том, что его нет. Что она все ещё помнит.       Сколько раз ей говорили (точнее говорила бывшая близкая подруга), что ей нужно найти кого-то другого хотя-бы на время, лишь бы забыться. Лёгкий роман для возобновления баланса, так сказать. В ответ лишь был откровенно возмущенный взгляд, а в глазах посылание куда подальше. Нейрохирург ненавидела такие диалоги, поэтому через время они пропали.       Пропали и искорки в глазах, и слезы, и какие-либо диалоги. Одновременно хотелось и уйти на больничный, и полностью погрузиться в работу, так, чтобы ни минуты сна. Но она устала. Ужасно устала от того, что ни она, ни остальные не забывают про случившееся несколько лет назад. Всё знали, сколько эти «несколько лет», а она нет. Не хотела считать. Даже и забыла какой был тогда год. Не вспоминала.       Несколько лет — это сколько? День, два, неделя? А может, и целая вечность. Для кого-то эти несколько лет — «как же быстро они выросли». А для кого-то — «она всё ещё не смирилась». А для кого-то и вовсе — «не помню». Кто-то в счастье воспитывал детей, кто-то наслаждался семейной жизнью, кто-то учился, кто-то обустраивался на работе, а кто-то терял дни в тумане и вечном сне. Время длится для всех по-разному. Для кого-то оно тянется очень медленно, а для кого-то незаметно пролетает. Так почему тогда у всех одно и то же измерение? Минута — 60 секунд, час — 60 минут, сутки — 24 часа, год — 365 дней. Почему для кого-то 60 минут — это счастье, а для кого-то — мука и страдания? И почему время нельзя повернуть вспять… «Брагин…» — трепетно соскользнуло с уст, в то время как нежные руки держали рамочку с фотографией. Мужчина обнимает женщину, на фоне родные двери института, а кругом сугробы. Новый год. И даже тот факт, что мысли женщины были тогда забиты страхом о предстоящей операции и возможным риском неудачного исхода, не так крутился в голове, как воспоминания о тепле его рук, торжественности слов и нежности глаз. «Ты вот только скажи, почему ты выбрал именно этот путь?.. Ты ведь знал… Ты всегда знал больше остальных…» — проводит пальцами по лицу, вспоминая колючесть его щетины и горький вкус табака на губах, который потом сменился на мятный вкус жвачки, которой он пытался отучиться от желания вновь закурить. Бросил. Ради неё. Они вместе бросили. Ради друг друга. «Я скучаю…» — ставит фотографию обратно на полку, не в силах смотреть на неё дальше. В груди вновь закололо. И даже не от старости. Хотя лучше-бы от старости, но она пока ещё слишком молода для этого. Она направилась к дивану, стараясь отгонять воспоминания, когда они сидели на полу, кушали суши и наслаждались. Села на диван, поджала ноги. Смотрела в одну точку несколько секунд, но, почувствовав, как на глазах наворачиваются слезы, быстро прижала к лицу ладони и тихо захныкала. Как маленькая девочка, которая уронила свое мороженое. Как взрослая женщина, которая перестала верить в чудо. Наконец приняла факт безповоротности. Приняла, что его нет. Он не вернётся. Всхлипывая в руки, упала на диван и свернулась «клубочком». Чтобы окончательно смириться, нужно окончательно вылить свои чувства.        Она не знала, сколько плакала, но вскоре уснула. Беспокойным сном. Снова снились кошмары. Но чудища в них не нападали, а отступали, будто отпуская её. Прощальные кошмары перед новым началом. Началом без него.       Тепло родных рук заставляли кожу под ними покрываться мурашками. Нежный голос заставлял сердце бешено стучать. Тёплый карий взгляд заставлял почувствать себя живой. Живой, настоящей, любимой.       Она вздрогнула. Резко открыла глаза, уставившись в потолок. «Показалось» — тихо произнесла она. Неужели он пришёл, чтобы попрощаться? Не он, а его дух. Лёгкий ветерок тепла. «Мари-ина,» — послышался до боли знакомый голос. Тело заломило. Неужели таблетки не помогли? Придётся снова менять курс… В восьмой, кажется, раз? «Я боялся тебя разбудить,» — почувствовала холодное касание на руке. Вздрогнула. Подскочила. Ей не могло показаться. Кто-то точно только что её коснулся.       Обернулась. Перед ней был… «Брагин?» — изнеможденно прошептала она, не веря своим глазам. «Нарочи-инская…» — шептали губы. «Почему именно от твоей галлюцинации мне не хочется убежать?» — она бегала по кофейным глазам. «Потому что я живой,» — тёплая улыбка. Узнает из тысячи. Никто не способен её повторить. «Брагин…» — упала к нему на плечи, искренно веря в то, что это сон. Прощальный сон. «Не хочу, чтобы этот сон заканчивался…» — шептала она. «Он не закончится,» — крепкие руки с аккуратностью и нежностью сжали за плечи. Лица на расстоянии полуметра. Кофе в океан. Океан в кофе. «Я вернулся, Марин. Тебе это не снится,» — сказал, бегая глазами по голубым водам в поисках реакции.        Несколько секунд смотрела на него, начала улыбаться, всё ещё не веря. Затем мозг будто включился. Резко. Улыбка пропала. Начала руками ощупывать сидящего перед ней человека. Щетина, мускулистые руки, мягкие волосы. Незнакомое, но такое знакомое тело… «Брагин?!» — крикнула. Вскочила. Слезы полились из глаз. Он встал вслед за ней. Она на коленях стояла на диване, а он на ногах перед диваном. Глаза в глаза. «Нарочинская…» — он улыбался. «Я тебя ненавижу!» — сорвалась. Она в истерике била его кулаками по груди. «Где ты всё это время был?!» — кричала.       Слезы непрерывно лились по её щекам. Никогда он её такой не видел. Никто её такой не видел. Она сама себя такой никогда не видела.       Она обессилено упала ему на грудь, плача прямо в толстовку. Сел на колени, положив её на диван. Он начал гладить её по голове, не находя нужных слов. Они оба молчали. Казалось, время остановилось.       Осознание.       Он решил попрощаться именно так?        Казалось, будто это всё ещё тот вечер. Точнее, его недостающий пазл.       Вечер, когда она ждала его на пуфике в коридоре, изворачивая свою пижаму и поглядывая на часы. «1:24» — гласили они.       В комнате, где только что воссоединились два сердца, лишь бесшумно стучала секундная стрелка. Медленно, будто время остановилось. Но оно не остановилось. Оно всегда шло с одинаковой скоростью. Что «до», что «после». Время не останавливалось. Просто кто-то его принимал, а кто-то нет. «1:25» — стукнула минутная стрелка.       Он вернулся. Живой.