Злой колдун

Эльза бежала, скользя по грязи – недавно прошёл дождь – и спотыкалась о ямы и камешки. Один раз девочка упала, приземлившись на коленки и ладошки, отчего её коричневое платьице из грубой ткани измазалось в глине. Но она поспешно встала, отряхнула руки и побежала дальше. С двух сторон тянулись косые, убогие, как один, домики, сложенные кое-как из веток и скрепленные глиной, уже размокшей и оттого раскисающей. Взрослые не обращали на девчушку с белой косой никакого внимания, занимаясь укреплением своих жалких жилищ. Они тоже её не интересовали: Эльза бежала к самому дальнему краю деревеньки, где дома стояли почти вплотную к тёмному, непроходимому лесу с его поломанными деревьями и заросшей папоротниками землёй. Сердечко её билось, а душу глодала тревога. Как Эльза узнала через минуту, предчувствие снова её не обмануло. Она прибежала вовремя. Это были дети. Разных возрастов, от шести до четырнадцати, небольшая стайка лохматых ребятишек, в такой же простой, сотканной и сшитой руками родителей грубой одежде, как и у неё. Они шли за пареньком, громко дразнясь. Иногда кто-нибудь нагибался, поднимал с земли вязкие, липкие куски мокрой глины и швырял в мальчика. Тот кричал и кидался камнями в ответ. Они словно бы преследовали его, но в то же время держались на отдалении. Они были озлоблены и напуганы. – Злой колдун! Злой колдун! Злой колдун! Злой... – Оставьте его! – со слезами закричала Эльза ещё издалека. Пронзительные выкрики мальчишек заставляли сжиматься в комочек от страха. Они замолчали, повернувшись к ней. – Какое тебе до него дело? – грубо спросил её толстый низенький мальчик, вытирая чересчур длинным рукавом сопливый нос. – Он колдун! – Неправда! – Эльза подошла к пареньку. Он быстро глянул на неё исподлобья своими янтарными, волчьими глазами. Он был слишком худым и вытянутым для своего возраста. На лице его выпирали высокие скулы, а под замызганной рубашкой – рёбра. Он отличался от всех жителей деревни тем, что у него были чёрные-чёрные, как угольки в потухшем кострище, волосы, и эти нечеловеческие, пугающие глаза. А главное, он отличался тем, что был одинок. – Да ты сама ведьма, вот и заступаешься за него! Два сапога пара! – сделал неожиданный вывод толстый мальчик и тыкнул в неё пальцем: – Ведьма! – Ведьма! – зло выкрикнула маленькая девочка, и её крик подхватили другие. – Я убью вас! – вдруг рявкнул мальчик и подался вперёд. Толпа испуганно отшатнулась, а Эльза схватила его за локоть и умоляюще воскликнула: – Питч, не надо! Уйдём отсюда, пожалуйста! Он напрягся, с неохотой повернулся, подставив врагам спину, но позволил ей всё-таки увлечь себя в сторону леса. А звонкие крики оглашали воздух, заставляя их вздрагивать: Злой колдун! Злой колдун! Злой колдун! Злой колдун! Это было похоже на ритуал, на песню, на страшную песню, состоявшую из двух слов, имеющих, очевидно, магическую силу, потому что невольно самому хотелось подхватить этот слаженный мотив, самому начать повторять и повторять слова «Злой колдун, злой колдун…» – Не слушай их, – прошептала Эльза, и тут кто-то кинул ещё один комок грязи, который сильно ударил Питча по спине. Он вздрогнул, но только крепче сжал её руку. Под улюлюканье и скандирование детей они были изгнаны на какое-то время в лес… Они шли по узкой тропинке, вытоптанной мужчинами, носившими в деревню хворост, и тут Питч начал говорить. Он говорил долго и умно, как взрослый, о том, что люди – это стадо, которое сбивается в кучу, потому что так они чувствуют себя в безопасности, и что стадо слепо верит в то, что говорит большинство, а непохожих они боятся и выгоняют, потому что так вели себя ещё животные с Древних Времён, и что одиночкам трудно выжить, а «стадом» людей прозвали из-за баранов, потому что они бараны и есть, тупые бараны, тупые… И тут он остановился и заплакал, сжав кулаки. Заплакал зло и бессильно, но, даже захлёбываясь в собственном горе, он продолжал угрожать обидчикам расправой. Ему было десять лет, а его душа уже пропиталась едкой обидой. Эльза стояла рядом, бормотала что-то глупое и утешающее, робко гладила его по плечу. Она хотела бы помочь ему, но не могла. Ведь сама находилась в похожем положении. Её часто дразнили из-за слишком светлой кожи и пугающих белых волос. Она была похожа на мать лицом, но на отца не похожа ничем, и по деревне шли слухи, что он и не отец ей... Но Эльзе было проще. По природной кротости она не держала обиды на других ребят, считая, что они сами не понимают, что говорят. А Питчу было сложнее, гораздо сложнее. Он появился в их деревне внезапно, словно из ниоткуда. Худой, слабый мальчик еле держался на ногах от устали и голода. Его приютил священник. Когда он увидел жёлтые волчьи глаза, он уверовал в то, что в мальчика вселился демон, возжелав получить его невинную душу. Священник принял обет избавить паренька от нечистой силы. Но ни на молитвы, ни на соль и святую воду, ни на крест Питч не реагировал, потому что демона в нём никакого не было. Он был угрюм, необщителен и любил подолгу пропадать в окрестностях, не боясь ни заплутать в зарослях, ни нарваться на диких зверей, но в остальном он был абсолютно нормален. Вот только деревенские дети в это не верили… – Как ты узнала, что они опять меня задирают? – внезапно спросил Питч. Он давно уже успокоился и всё это время молчал. Эльза отвлеклась от своих раздумий. – Не знаю. Просто… почувствовала. – Ты всегда это чувствуешь, – сказал он скорее утвердительно, чем ежели б это был вопрос, и усмехнулся. Но Эльза на всякий случай кивнула. – Всегда меня останавливаешь… Питч зашагал обратно по тропке, засунув руки в карманы штанов. Он опустил голову и сгорбился, отчего острые лопатки торчали, словно крылья нахохлившегося ворона. Повисло неловкое молчание. Изредка он поглядывал на неё своими янтарными глазами, и даже Эльза, которая практически единственная общалась с ним, чувствовала, что находиться рядом с Питчем было неуютно. – Они расплатятся, – жёстко проговорил он, словно обращаясь к самому себе. – За всё, за каждое слово, за каждый брошенный камень… – Питч, – мягко и по обыкновению умоляюще произнесла девочка. Он передёрнул плечами. – Прошу тебя, не гневайся! Гнев и злость есть греховное чувство, если ты будешь копить в себе гнев, то станешь такими же, как они. Он хмыкнул и холодно взглянул на неё. Она смутилась, но продолжила: – Они напуганы и неразумны. И если ты будешь понимать это и прощать их злодеяния, ты уже будешь выше и благороднее их. Осознание есть путь истины, путь добродетели… – Не говори мне о добродетели, Эльза! – он развернулся к ней. Она испуганно вжала голову в плечи – Питч вдруг стал казаться выше её ростом. Нет, он и так был на голову выше её, но сейчас, казалось, он подавлял её одним своим видом, одной силой воли и злобой на весь мир. – Тебе так просто об этом говорить, – его голос дрогнул. – Родители, сестра, священник… У тебя есть те, кого ты можешь слушать и кому доверять. Кроме того, ты родилась здесь, и тебя знают. Могут принимать, могут не принимать, но они тебя знают. Обо мне они не знают ничего, и даже не хотят знать. Он отвернулся, скаля невидимым врагам зубы, как настоящий волчонок. Следующие слова он бросил таким тоном, будто ему было всё равно, будто он не испытывает к ней ничего, кроме презрения, но было ясно, что сейчас Питч обнажает самые потаённые, глубокие обиды и раны: – Ты не знаешь, что значит быть одному. Что значит, когда родители бросают тебя через пару лет после твоего рождения. Что значит с юных лет скитаться по землям, охваченным слепой ненавистью людей к друг другу, где каждый подозревает каждого в связях со злыми силами!.. Он замолчал, хрипло дыша и ожидая, как она отреагирует на его слова. Эльза молчала. Питч никогда не говорил о своём прошлом или о том, откуда он прибыл. Она думала о том, что ей действительно повезло с тем, что у неё есть дом, пусть маленький и тесный, и семья, и маленькая любимая сестрёнка, – и в этот момент она остро почувствовала его боль и одиночество, когда на одной стороне ты, а на другой – весь мир. Но в тот момент она не сумела этого сказать. И Питч, сочтя её молчание за равнодушье, ушёл. Просто сошёл с тропы, ломясь сквозь ветки кустов и заросли папоротников. – Питч! – крикнула Эльза, но слова застыли в горле, а сойти с тропы она не решилась – мама ей строго-настрого запретила это делать. В этом чужом, неприветливом лесу, который всегда вызывал тревогу у жителей, люди порой терялись целыми группами и больше не возвращались… …Когда вечером Эльза, со скрипом поворачиваясь на узкой деревянной кроватке, натянула одеяло из старой козьей шкуры, Анна с детским, невинным в своей радости любопытством спросила с соседней кровати: – А правда, что Питч – злой колдун? – Глупости! – возмутилась девочка, ёжась на неудобной лежанке. – Кто тебе сказал? – Пэтэр, – с готовностью отвечала Анна, поднимая рыжую головку. Эльзе вспомнился толстый мальчик. – Пэтэр – козёл на заборе, – твёрдо сказала Эльза. Сёстры переглянулись и звонко в два голоса захохотали, Эльза – от собственного остроумия, Анна – от смешной фразы и оттого, что они были с сестрой, и всё было хорошо. * * * С самого утра в деревне стоял плач и крик. – Точно вам говорю, это всё он, чумазый ваш, Диавол во плоти! – стенала какая-то дородная тётка, заламывая руки. Смущённый священник теребил крестик на верёвочке. Вокруг его скромной обители потихоньку собирался народ. Деревенька была небольшой, и любое происшествие было уже событием. Вновь приходящие интересовались, а что, собственно, случилось, и тётка опять начинала голосить. Усердие, с которым она подходила к этому занятию, росло пропорционально числу слушателей. К толпе присоединилась и заинтересованная Эльза. – …А утром-то, утром, глянь – и уже весь в сыпи! Не комары ж его покусали! А Пэтэришка-то мой всё рассказал, так и так, колдун с жёлтыми глазами сглазил! Всё ходыт, ходыт тут, а потом?! – Был бы Диавол – так молитва муки бы ему адские приносила, а то ж… – сбитый с толку священник сконфуженно развёл руками. – На нет и суда нет… – А собаки? Собаки-то тоже не дуры, гавкают, одна кусить хотела! – Мало ли на кого гавкают… Женщины крестились, мужчины хмурились, то тут, то там слышался ропот. Кто-то начал говорить нелестные про Питча вещи, дескать, один раз он сильно повздорил с каким-то мужиком, а потом тот рухнул в лесу на сук и пропорол ногу до кости. Ропот усилился. Эльзе стало страшно. Толпа бурлила, не зная, верить или нет. Вдруг на пороге домика священника появился Питч. Он был бледнее обыкновенного, глаза его затравленно обвели людей. Шум усилился. Дети закричали «Злой колдун». – Тихо, тихо! – слабо закричал священник, поднимая руки над толпой. Питч наклонился и что-то сказал ему. – Я ухожу! – заявил он вдруг громко, и, как по повелению, люди замолчали. – Я ухожу, – повторил он, растягивая тонкие бледные губы в презрительной ухмылке, заглядывая каждому в душу своим холодным взглядом, отчего даже мужики-охотники отводили глаза. – И вам не придётся больше напрасно тешить себя мыслями, что рядом с вами живёт колдун. Вы думаете, что вы такие важные лица, чтобы на вас наводили порчу? Вы передохнете и так, захлебнувшись собственной злобой и невежеством. На этом моменте Питч взглянул в чисто-голубые глаза девочки в латаном платье и с толстой белой косой. Одну секунду он смотрел только на неё. Хотел ли он поблагодарить Эльзу за её доброту? Или пытался что-то сказать? Но что? Что понял то, о чём она говорила ему вчера? Эльза не поняла. Питч молча сошёл с того небольшого холма, на котором стояла хижина, и зашагал. Рукой он придерживал на плече сумку из телячьей кожи, которую сшил за то время, пока жил у священника. Когда толпа поняла, что смотреть ей больше не на что, она разошлась, и лишь та тётка была недовольна – некого было больше бранить. Она пристала к священнику, слёзно умоляя его осмотреть мальчика и почитать над ним святые молитвы, изгоняющие порчу. * * * Время шло. Мальчишка с жёлтыми глазами стал стираться из людской памяти, и лишь Эльза никак не могла о нём забыть. Со временем она стала думать, что совершила слишком малое для этого несчастного путника, и корила себя за то, что тогда, на тропинке, ничего не ответила на слова, которые имели для него слишком большое значение, и тем самым оттолкнула его. Но наряду с этим она радовалась, что он покинул деревню, ведь здесь ему были не рады. Эльза гадала, сможет ли Питч найти себе место, где его примут и он позабудет о страхе и неопределённости. Деревенька менялась. Дома стали строить надёжнее и устойчивее, росли дети, создавались семьи, новые земли расчищались и засеивались зёрнами овса и пшеницы… Эльза всё хорошела. Она была самой красивой девушкой в деревне, её чистая белая кожа не была изуродована следами оспы или других болезней, её волосы были здоровыми, блестящими, гладкими, бесстыдно сверкая своей белизной. Парни на неё заглядывались, при её приближении свистели и отпускали шуточки, но в то же время сторонились, словно она была прокаженной. Эльза помогала матери по хозяйству, терпеливо бралась за любую работу. Её младшая сестра, которой было уже четырнадцать, тоже повзрослела и похорошела, со своим весёлым, открытым нравом обещая очаровать всех женихов в своё время. Она мечтала о том, чтобы выйти замуж за красавца-парня на зависть всем девчонкам, и подчас кокетничала с гораздо более старшими, по сравнению с ней, «женихами». Эльза, которая была старше её на два года, о замужестве не думала вообще. Ей казалось странным одна только мысль об этом. И, хотя девушке в её возрасте уже следовало бы определиться, она видела счастье в том, чтобы оставаться и помогать семье. Она знала, что в деревне так не принято – оставшихся в девках считали чудачками, но… Могла ли она быть ещё более странной? Так проходила её степенная, ничем не примечательная жизнь, и единственным развлечением девушки было ткацкое мастерство, которому обучила её мать, Идуна. Терпения Эльзе было не занимать, и она часами могла проводить за веретеном или за хиленьким станком, слушая мерный скрип дерева о дерево. Так было до одного вечера, когда мать попросила её сходить до реки и принесли ведро воды. До неё было недалеко, и реку Эльза любила. Иногда, когда у неё выдавалось свободное время, она шла к её ласково-журчащим о камешки водам. Подолгу плавала или любовалась маленькими водопадами и водоворотами, появляющимися от движения воды, когда та спускалась по камням, как по ступеням, и текла по течению дальше, вниз. Было уже затемно, когда Эльза, покачиваясь под тяжестью полной деревянной бадьи, вернулась в деревню. Она устало думала, как болят её руки и как она умудрилась засадить себе занозу в палец, как вдруг услышала знакомый шёпоток и мужской смех. Она с ужасом узнала голос своей сестры. – Анна! – воскликнула она, и две фигуры вздрогнули в тени большого деревянного дома. Бадья полетела на землю, расплескав половину воды на подол Эльзы. – Эльза! – из тени выскочила её ветреная сестра, смущённо одёргивая юбку. – Что… что ты здесь делаешь? Ты уже вернулась с реки? Как славно, матушка волновалась, тебя не было так долго… Эльза хватала воздух ртом и не находила слов от возмущения, а Анна беззаботно трещала, как ни в чём не бывало. Девушка почувствовала, как в ней поднимается бешенство. – Анна! – сестра испуганно замолчала, а Эльза перешла на крик. – Да что ты себе позволяешь?! Ты хоть подумала, что скажет матушка, узнав, что ты по тёмным переулкам ошиваешься с… с… – Эльза, это не то, что ты подумала! – возмутилась младшая, а у Эльзы аж руки задрожали от негодования. Боже мой, боже мой!.. И это её сестра, которая воспитывалась так же, как и она, в благочестии! А если пойдут слухи? – И кто же там, интересно, с тобой?! – она сделала шаг вперёд, и Анна испуганно загородила ей дорогу. – Эльза! – в голосе Анны удивительным образом соседствовали мольба и возмущение. Она упорно не пускала старшую. – А?! А?! Кто этот охальник?! Кого ты так защищаешь?! – Эльза ткнула указательным пальцем в замершего человека. Нежиданно по всему телу прокатилась дрожь, а из пальца вырвалось что-то мощное, холодное и страшное. В воздухе мелькнула светлая тень. Парень, стоявший до этого спокойно, рухнул на землю лицом вниз, так что она не смогла разглядеть его. Эльза и Анна в недоумении замерли, не понимая, что произошло. Тогда старшая сделала неуверенный шаг и пригляделась к неподвижной фигуре, чувствуя, как по коже идут мурашки, а волосы встают дыбом от предчувствия. Она вскрикнула и отшатнулась. Из спины мёртвого тела торчало окровавленное остриё огромной, острейшей иглы, которая прошла сквозь его грудную клетку, как копьё. Игла из полупрозрачного, светло-голубого… Льда. Анна завизжала от ужаса, а Эльза стояла, прижав ладони ко рту, и была в не меньшем ужасе, чем сестра. Она стояла, смотрела, и ей с трудом верилось, что это дело её рук. – Что ты наделала? – прошептала бледная, как сама смерть, Анна, и попятилась от Эльзы. На её крик многие жители повыскакивали из домов с вилами, топорами и факелами, думая, что в деревню забрался дикий лесной зверь. Грудь Эльзы высоко вздымалась, девушка почувствовала подступающую к горлу тошноту при виде мертвеца, а внутри проснулись какие-то дикие, первобытные инстинкты, твердящие одно: бежать, бежать как можно скорее, и желчный, нервный свет огня, и читаемые вполголоса молитвы, и искажённые страхом лица, осеняемые крестом, – всё, всё заставляло её дрожать, как дрожат звери, окружённые охотниками. – Ведьма, – прошептал кто-то, и это послужила девушке сигналом. Эльза рванула изо всех сил, и рванула толпа, словно стая псов. – Ведьма! Ведьма! Ведьма!.. ...Кричало чудовище со стальными когтями, размахивало огнём, а Эльза уже неслась по лесным зарослям, ланью перепрыгивала через поваленные деревья, продиралась сквозь колючие заросли кустарника, и его ветви, словно терновые плети, цеплялись за одежду, раздирали нежную кожу на руках и лице, оставляя кровавые полосы. Она бежала, не чувствуя усталости – страх давал силу её ногам. Рыдания душили и стесняли грудь. А узоры из серебристого инея быстро и страстно обвивали станы чёрных деревьев, мимо которых она пробегала… * * * Холод. Холод царствовал в этих местах, и никто иной не смел посягать на его владения, ведь всё живое – растения, животные, птицы – давно вымерло. Замёрзло заживо. Эльза иногда видела присыпанные порошей останки лисиц, лосей, волков и оленей, проходя мимо и скользя равнодушным взглядом по бескрайним снежным пустыням. Разнообразие создавали лишь голые, мёртвые скелеты деревьев да холодные острые скалы. Долгое время она жила здесь, в горах, в ложбинах между которыми раньше были травяные долины с лесками. Однако там, где она, не может быть тепла… Эльза давно это себе уяснила… Она одиноко поднималась по гладкому склону, оставляя за собой цепочку следов. Босые ноги ступали по миллиардам льдинок, нечувствительные к морозу. Стояла тишина. Не дул даже ветер, улетев вместе с тучей, принёсшей очередную снежную бурю. Она не испытывала голода. Она не была зависима от тепла. Она перестала чувствовать боль, что душевную, что телесную – раны затягивались быстро и бесследно. Она была похожа на алебастровую скульптуру, чей создатель любовно выточил черты лица, которые можно было бы приписать богине – до того они были безупречны, – а вместо глаз вставил два камешка нетающего, бездушного льда. Белая коса покоилась на левом плече, призрачно-невесомые одеяния из сверкающих льдинок нежно развевались за её спиной. И всё-таки Эльза знала, что не она господствовала в заснеженных землях, а холод, подчинивший себе всю её жизнь. Девушка поднялась на самый верх горы, где между скал располагался вход в небольшую пещеру, приходившуюся ей домом. Здесь снега не было, лишь неровная горная порода да несколько шкур ютились скромно у стенки вместо постели. Молчаливая снежная королева опустилась на них, погружённая в мысли. С тех пор, как она сбежала из своей деревни, прошёл год. Эльза научилась направлять ту дьявольскую силу, таившуюся прежде в ней все эти годы, и вскоре перестала считать её проклятьем. Ей было покойно здесь, в безмолвии и одиночестве. Время заботливо сглаживало все неприятные воспоминания, связанные с детством, с тем, как ей пришлось бежать и скитаться по незаселённым землям. Таяли лица родных, а Эльза всё больше погружалась в странное оцепенение ума и души, бродя по окрестностям, думая, думая, думая и не запоминая своих мыслей, не в силах потом вспомнить их… Вот и сейчас Эльза отстранённо отметила, что это её оцепенение похоже на смерть, а в следующую секунду уже и позабыла об этом удивительно точном сравнении, разглядывая потолок пещеры. Вдруг её чуткий, как у лисицы, слух уловил тихое поскрипывание снега под чьими-то неторопливыми шагами. Это вывело её из обычной сонливости. За всё то время, пока она здесь, она не видела ни одного человека! Девушка медленно поднялась, а магия забурлила в её ладонях, готовая сорваться острыми сосульками или вихрем сверкающих снежинок при первых признаках опасности. Человек остановился возле самого входа, но так, чтобы она не могла его видеть. Эльза стояла, гордо выпрямившись и подняв подбородок, готовая защищать себя и своё убежище. – Не советовал бы этого делать, – раздался негромкий спокойный голос. Она напряглась. – Как бы ни была велика твоя сила, она уступает моей… Эльза. Она удивлённо моргнула, и он шагнул в пещеру, пользуясь её замешательством. Голубые глаза снежной ведьмы широко раскрылись. Это был мужчина в чёрном бархатном костюме. Он уверенно, почти нагло улыбнулся ей, наслаждаясь её изумлением. Зачёсанные назад чёрные волосы, высокие скулы, сероватая кожа, тонкие бескровные губы и… глаза. Пронизывающие, лучистые, янтарные глаза… – Питч, – сорвалось с её губ. Он улыбнулся ещё шире, довольный, что она его узнала. – Но ты… но ты… – беспомощно проговорила она, а магия уже затухала в её руках. – Что? – Питч наклонил голову набок и снова, как в детстве, напомнил ей ворона. – Ты просто не можешь находиться здесь! – эти слова прозвучали глупо, но Эльза никак не могла поверить в то, что видит его спустя семь лет. – Как ты меня нашёл? – Просто… почувствовал, – невозмутимо ответил Питч, обнажая белые зубы, и вводя её в смущение своим ответом. …Он сходил набрать веток для хвороста, а потом разжёг с помощью огнива костёр. Эльза сидела молча, обхватив руками коленки и притянув их к себе. Она смотрела, как он достаёт хлеб, мясной окорок и бурдюк с вином из походной сумы, которую она сначала и не заметила. От еды Эльза отказалась, завороженно глядя на танец язычков огня и прислушиваясь к потрескиванию поленьев. Она чувствовала, как что-то происходит, как натягивается какая-то невидимая нить между ними, какая-то неловкость, которую чувствовала лишь она, и Эльза гадала, почему Судьбе приспичило свести их дороги вновь. Атмосфера в замкнутом пространстве уплотнялась, заполненная их неозвученными вопросами. Питч неторопливо отужинал, исподтишка разглядывая её. – Ты изменилась, – наконец вынес он свой вердикт. Это замечание показалось ей смешным, учитывая обстоятельства. – Ты тоже. Не тот оборвыш, которого задирали деревенские мальчишки. Они оба усмехнулись. Питч аккуратно убрал оставшуюся снедь в суму и придвинулся ближе к желанному в этой ледяной пустыне теплу. Костерок горел ровно, красиво, и странные тени дрожали на стенах пещерки. – Ты стал увереннее. И не таким худым. Отъелся где-то. Он тихо рассмеялся. – Похвальное наблюдение. И давно ты стала ведьмой? – Как ты узнал? – Люди того города, что стоит у подножия этих гор, видели проходящую девушку с белыми волосами. А потом мороз сковал эти земли, замораживая всё живое… Пшеница не растёт, земля превратилась в камень. Кажется, они не выглядели обрадованными. Он неторопливо говорил своим завораживающим голосом, прикрыв глаза, а Эльза с удивлением сравнивала этого человека с тем, из воспоминания, и вновь и вновь поражалась, как он поменялся. – Это случилось около года назад. – Понятно, – спокойно ответил Питч, и Эльза, уже собиравшаяся рассказать эту историю, закрыла рот. Ей стало неловко продолжать эту тему и навязываться, как будто он уже поставил точку, но в то же время стало немного обидно. – А что насчёт тебя? Тебя… тебя перестали называть колдуном? Питч поднял тяжёлые веки. Он с лёгким интересом вглядывался в её лицо, а потом наклонился вперёд. – Загляни в мои глаза, и ты сразу получишь ответ, – насмешливо проговорил Питч, и Эльза, близко-близко увидев перед собой эти янтарные радужки, словно бы провалилась в черноту его зрачков, окружённых золотистыми бликами. Сердце, так долго молчавшее, вдруг забилось после долгой спячки, разгоняя загустевшую кровь. Он откинулся назад, прислонившись спиной к грубой стене пещеры, а Эльза заморгала, с недоумением прислушиваясь к давно позабытому звуку – биению в своей груди – и гадала, заметил ли Питч её замешательство. – Как долго ты собиралась скрываться? – Питч уставился на девушку, которая сначала даже его не расслышала. – Как долго ты собиралась прятаться здесь? – Прятаться? О чём ты, – она рассеянно расправила складки невесомой ткани. – Я не прячусь. Он хмыкнул с таким видом, как будто она была маленькой девочкой, сказавшей очевидную всем глупость. Почему-то это её разозлило. – Ложь, – скучающе бросил он, отводя глаза и протягивая ладонь с длинными изящными пальцами к огню. – Эльза, неужели ты думаешь, что это жизнь?.. – Не понимаю, о чём ты, – холодно проговорила девушка, скрещивая на груди руки. – Всё это, – он мотнул головой на логову. – Гора. Одиночество. Пещера. Как… наигранно. Предсказуемо. – А это ещё почему? – возмутилась Эльза. Питч поднёс ладонь к огню почти вплотную, и Эльза могла поклясться, что огонь сам отпрянул от кожи мужчины. Питч опустил руку. – Ты похожа на зверя, которому прикусили хвост, и теперь он отлёживается в своей жалкой норе, – процедил он, наклоняясь вперёд и вновь впиваясь в неё своим нечеловеческим взглядом. Эльза замерла и прямо смотрела в ответ, не мигая. Грубые стены пещеры стали затягиваться кружевом из инея. Питч перешёл на шёпот: – Одинокая, сломленная, переставшая сопротивляться… – А ты не перестал? – прошипела она, до глубины души задетая его словами. Он покачал головой. – Я, в отличие от некоторых, сопротивляюсь всю жизнь. Я не стал забиваться в угол при первой возможности, – ядовито выплюнул он. – Ты обладаешь невероятными способностями, ты была изгнана и обижена этими невежественными людьми, и теперь, обретя контроль над своей силой, ты предпочитаешь закончить свой век… здесь? Последнее слово было сказано с непередаваемым презрением. – А что ты предлагаешь? – повысила голос Эльза. Отсюда было слышно, как снаружи засвистел озлобленный снежный ветер. Глаза Питча сверкнули. – Я предлагаю тебе выйти, – тихо произнёс он. – Я предлагаю тебе выйти за пределы своей горы и начать жить. Ответом ему было громко стучавшее сердце Эльзы, затрепетавшей перед неизведанным, и испугавшейся того, как приятен ей этот страх.