О Мяте и прочих растениях

Ты — успешная писательница, написавшая шедевры тейватской литературы, которую коллективно обожают все нации мира. Детские книги, любовные истории, юмористические серии, трагический эпос, приключенческие романы — как, спрашивали тебя, ты сумела придумать все эти потрясающие, такие разные книги? Ты устало улыбалась и честно отвечала, что читала всё это в прошлой жизни, и захотела, чтобы эти книги увидел и этот мир. Люди смеялись, журили за глупые шутки, а ты только пожимала плечами, ведь правда была в том, что это всё — не твои книги. Не твои идеи. Ты — воровка, ты — та, кто копирует, ты — та, кто не может написать что-то своё. Правда в том, что ты — классическая попаданка в чужом теле, и в прошлой жизни ты не отрывалась от книг и читала взахлёб всё, что попадётся под руку, в любую свободную минуту своего времени. Ты больше ничего не умела и не знала — выучилась на посредственную специализацию в универе, устроилась на посредственную работу, плюсом которой была возможность в свободное от рабочих дел время читать книги. Не то, чтобы у тебя были амбиции, толкающие тебя вперёд, кидающие тебя на амбразуры. Нет — ты была тихим, спокойным человеком, абсолютно равнодушным к новомодным трендам или дорогим маркам одежды. Зарплаты хватало на оплату счетов, на полезную вегетарианскую еду, а больше тебе было и не нужно. С твоими мизерными запросами тебе даже удавалось откладывать примерно треть от каждой зарплаты, и скопить приличную сумму, которой хватило бы на ипотечный взнос или на квартиру где-нибудь не в Питере или Москве, а в городах поменьше и поскромнее — например, Омске или Волгограде. Тебе не хотелось ничего из этого. Тебе хотелось, чтобы тебя оставили в покое и дали почитать любимые книжки. Собственно, именно поэтому, когда ты попала в новый мир и отошла от депрессии из-за мысли, что теперь никогда не вернёшься домой, ты решила стать Писательницей. Ну, а ещё потому, что местный мир был каким-то магическим средневековьем с элементами стимпанка, и книги здесь были сплошь либо сборниками легенд, либо приключенческими романами в стиле средневековья, либо душными любовными романами. И прочитав примерно с сотню местных книг, твоё сердце наполнилось решимостью — ты не могла перечитывать свои любимые классические и не очень романы, но ты могла перессказать их своими словами, и познакомить этот мир с чудесными историями о мальчике-волшебнике Гарри, с Голодными играми, с Дорианом Греем, Джейн Эйр, Ключами Царства и множеством других вещей, о которых слышали даже те, кто всё это не читал. И ты стала писать. Сперва ты писала любовные романы — это были лёгкие истории, шаблонные, но шаблоны эти были взяты прямиком из твоего мира, и потому взорвались в здешнем обществе ноу-хау. Потом ты перешла на детские книги, подарив миру множество чудесных историй о сказочных принцессах и их принцах, о приключениях маленьких девочек и мальчиков, о волшебстве, о страхе, о дружбе. А потом ты начала писать классику, и это давалось тебе тяжелее всего. Но ты смогла. Ты сдюжила. Ты заработала кучу денег, на которые выкупила в Монштадте небольшую квартирку на две комнаты (большего тебе было и не нужно), и вела образ хиккомори, исписывая пергаменты пером и не обращая внимания на то, как издательства Инадзумы, Фонтейна, Ли Юэ и других стран бомбардировали тебя письмами, где умоляли перейти под их крыло, обещая невообразимые авторские роялти с твоих новых книг. Внимание к твоей персоне утомляло, но не напрягало. Никто не знал, как ты выглядишь. Никто не донимал тебя, когда ты запиралась дома и впадала в творческий угар. Ты была невидимкой, скрывшейся за авторским псевдонимом Сладкого Перчика (спасибо братцу Огурцу и Самолёту, ведь вспомнив о них, ты решила и себе придумать идиотское авторское имя), и тебя всё более чем устраивало, пока в какой-то момент ты не поняла, что твоё вдохновение иссякло. Пусто. Ничего. Ни словечка. Депрессия от попадания в новый мир, от того, что местные книги были такими однотипно-мерзкими, от отсутствия туалетной бумаги, интернета, смешных видосиков с котятками — всё это выжало тебя досуха, не оставило ничего, только огромную пустоту в душе, которая если и заполнялась, то тяжёлыми камнями самобичевания и мыслей о том, что ты никакой не писатель, ты сраный копипаст, пиратящий то, что было написано до тебя, и даже не особо хорошо копипастящий — твоим историям было далеко до оригиналов. Да, ты старалась как могла, выжимала из себя все соки, но сложно писать современный роман, когда часть слов просто отсутствует в местном языке, когда шутки и отсылки на поп-культуру остаются непонятными, и даже несмотря на то, что ты перессказала историю звёздных войн и комиксовых вселенных — как могла, что знала — всё равно не выравнивало ситуацию. В общем-то, это было вполне ожидаемо. Все когда-нибудь перегорают. Перегорела и ты. Твой редактор, сдувающий с тебя пылинки, видит твоё депрессивное состояние. Он пытается тебя расшевелить, поддерживает, приносит тортики. Потом начинает кричать, пытаясь заставить тебя работать. После этого ты вообще перестаёшь пускать его в свою квартиру. И не выходишь сама. Ты доводишь себя до такого состояния, что уже и не помнишь, когда ты в последний раз ела или пила, и всё становится настолько плохо, что тебе требуется помощь Барбары, местной девочки-айдола. — Отправляйся в путешествие, — вздыхает Кэйя, в компании которого ты распиваешь бутылку вина из одуванчиков. Ты всегда считала, что сок одуванчиков ядовит, по крайней мере, так говорили тебе в детстве, и было странно распивать вот так что-то из него. Но местные растения тоже отличались от тех, что росли в твоём мире. Они светились, швырялись в тебя огнём или пытались заморозить, могли крутиться как вертушки или звенеть как колокольчики. Почему бы и одуванчикам не быть неядовитыми? — Тебе надо развеяться, повидать мир. Сидишь в четырёх стенах, света не видя. Неудивительно, что у тебя творческий кризис. Ты любила сидеть в четырёх стенах и не любила общаться с людьми. Но пройдоха Кэйя был прав. Поэтому, погладив его по голове, пока он с улыбкой и лёгким смехом подставлял макушку под твою руку с обкусанными ногтями, ты решила, что тебе и вправду стоит развеяться. К твоему счастью, местный мальчик-герой, блондинистый путешественник, как раз собирался отправиться в Ли Юэ, и ты напрашиваешься к нему в компаньоны. — Чтоооо?! — возмущённо вопит маленькая летающая девочка, спутница Итэра. — Да ты вообще кто такая? Почему мы должны брать тебя с собой? у нас нет времени таскаться с какой-то бродяжкой! Мы даже Венти с собой не берём, зачем нам такая, как ты?! Ты и правда выглядишь как бродяжка — старая растянутая в локтях кофта, немного дырявая по нижнему краю, штаны с пузырями коленок, волосы, собранные в удобный, но уродующий тебя пучок. — Я заплачу, — говоришь ты, и тогда эти двое берут тебя с собой в качестве компаньона. Паймон летает вокруг, перечисляя всё, что им нужно взять с собой в путешествие (в основном перечисление блюд, и ты, равнодушно пожав плечами, заказываешь в Охотнике столько еды навынос, сколько они могут приготовить одномоментно), и вы отправляетесь в неизведанное — что для тебя, что для Итэра. Ты не притязательна в этом путешествии. Ты одинаково равнодушно встречаешь перспективу спать на земле и в гостиничном номере (хотя ты бы соврала, если бы не признала, что в кровати всё-таки спится лучше. Хотя бы потому, что она мягче и теплее). Можешь есть из общего котла или во встреченных кафе или лоточках. Не выказываешь усталости, даже если вам приходится быть на ногах целый день и с таким же терпением принимаешь сбивчивые объяснения Итэра, что придётся задержаться на пару дней, чтобы выполнить поручения местных. Впрочем, Итэр под стать тебе — такой же равнодушный к материальным ценностям. Он искренне радуется, когда вы наедаетесь от пуза в ресторанах, кафешках и лотках, и с таким же энтузиазмом пытается сварить что-нибудь в походном котелке. Он желает тебе спокойной ночи с улыбкой, когда вы расходитесь по разным комнатам в гостиничных номерах или съёмных комнатах, взятых на пару дней у местных, с точно такой же доброжедательностью, как когда вы лежите рядом друг с другом в спальниках, в продуваемой палатке, пока за защитой прочной ткани барабанит дождь. Путешествие кажется бесконечным, и иногда вы настолько далеко уходите от проторенных дорог, что становится легко поверить, что вы остались единственными людьми в этом мире. Ну, единственными людьми и Паймон, конечно. Потому что эта штука была кем угодно, но только не человеком. Иногда, когда вы останавливаетесь на привалы или Итэр лезет куда-нибудь на скалы за редкими цветами или ходит по побережью с закатанными штанинами, чтобы ловить крабов или рыбу, ты достаёшь из своего небольшого пространственного кармана, второго кармана (в первом ты хранишь почти все свои деньги), листы бумаги и карандаш. Ты любуешься тем, как Итэр что-то делает (правду говорят — бесконечно смотреть можно на три вещи, горящий огонь, текущую воду и работающего человека), вспоминаешь переругивания его и Паймон, которые сами по себе напоминают тебе телевизионные ситкомы, его рассказы о путешествиях, его руки, когда он тычет пальцем в небо, рассказывая про звёзды, и на душе тепло, но тепло это не изливается на бумагу. Ты никогда не писала оригинальные истории. Точнее, писала, но они никогда не были успешными. Ты правда пыталась, создала под другим псевдонимом, втайне от собственного редактора, честно выстраданную приключенческую историю и отправила в местное издательство, а тебе вернули рукопись с отпиской о том, что «требуется больше оригинальности, герои плоские, мир не проработан, добавьте любовную линию». Ты проплакала три дня, давя подушку и отказываясь слезать с кровати (в туалет ты всё же ходила, ты не настолько была готова отказаться от комфорта), а потом просто выкинула рукопись в мусорку. Ты снова погрузилась в переписывание знакомых историй, но всё было не то — ты всё ещё любила их, но ещё ты их ненавидела. Ты загнала саму себя в ловушку популярности и раскрученности, и возможно, именно это и было причиной твоей затяжной депрессии. Бумага оставалась нетронутой. В один из дней, когда на улице третий день шёл дождь, а вы застряли в заброшенном поселении в одном из незапертых домиков (крыша прохудилась, но Итэр с ворчанием поправил её до того, как зарядила плохая погода), Итэр сидел за маленьким столиком напротив тебя и смотрел в окно при свете свечи. Ты тоже смотрела — вид на пелену дождя был умиротворяющим, а депрессивная, тоскливая атмосфера разбавлялась тёплым светом свечи и алхимической лампы, которую Итэру подарил в Монштадте один знакомый алхимик. — Почему ты ничего не пишешь? — спросил тогда тебя Итэр. Ты улыбнулась ему и сказала, что тебе надоело переписывать книги, прочитанные в прошлом мире. Ты ждала, что Итэр надуется и начнёт пытаться выяснить у тебя «правду», или может удивится твоей шутке, или даже засмеётся. Ты определённо не ожидаешь, что Итэр положит голову на скрещенные руки, и смотря на тебя одним, видимым тебе глазом, улыбнётся половиной улыбки и спросит, какой это был мир. Ты замираешь. Ты не знаешь, шутит ли он или нет, и колеблешься, не зная, что делать. Сказать правду? Отшутиться? Но тебе будет так больно, если он высмеет твою историю, ты знаешь это очень чётко. Ты хорошо разбираешься в собственных эмоциях, потому что переживая за персонажей книг, пропуская сквозь себя их переживания, их проблемы, как ты могла не научиться разбираться в чувствах, мотивах и поступках книжных персонажей? Ты молчишь, а Итэр вздыхает, поднимает голову и тянет одну руку к тебе, чтобы аккуратно поддеть своими пальцами твою ладонь и аккуратно её сжать. — Я говорил тебе, что я путешественник из другого мира? — бесхитростно спрашивает он, и ты не знаешь почему, но ты вдруг начинаешь рыдать. Ты так скучаешь по своему миру. Ты скучаешь по семье, с которой практически не общалась. Ты скучаешь по коллегам по работе, по интернет-друзьям, по подруге, единственной подруге, что была у тебя в реале, и с которой ты каждую субботу встречалась в какой-нибудь кафешке. Конечно, ещё ты скучаешь по интернету и бесплатному доступу к бесконечному количеству историй и фанфикшена, но по людям ты скучаешь больше. Даже не по людям. По менталитету. Всё здесь такое чужое, и всё здесь так давит на тебя. В итоге ты сама не понимаешь, как оказываешься в объятиях Итэра, пока он успокаивающе поглаживает тебя по спине. Даже Паймон отмечается, гладя тебя по голове и беспокойно и с явными душевными муками предлагая поделиться с тобой своей любимой едой. Ты смеёшься на её предложение, Паймон возмущается, что отдаёт тебе самое дорогое, Итэр ругается с Паймон, и ты закрываешь глаза, убаюканная теплотой чужого тела и первым за долгое время физическим контактом с другим человеком. Оказывается, по этому ты тоже скучала. По тому, что кто-то может просто подержать тебя за руку и обнять — просто так, потому что ты — это ты. На следующий день путешествие продолжается, и по вечерам ты делишься с Итэром короткими рассказами о своём старом мире. О высотных зданиях (ну, ты не видела настоящие высотки, но ты жила в Москве и видела спальные районы с застройкой в 24 этажа, по местным меркам — эпичная высотень). О супермаркетах. О парках культуры и отдыха, снующих по центру города туристах, о сходках людей по интересам, о поездах, самолётах и метро. О системе образования и налогообложения. Больше всего ты говоришь о книгах. Тебе грустно и немного стыдно признаваться, что всё написанное тобой — придумала не ты, но когда Паймон наконец-то узнаёт, что ты — тот самый Сладкий Перчик, она верещит и нарезает вокруг тебя круги, требуя оставить автографы на всех книгах, которые есть у Итэра в библиотеке (настаёт черёд Итэра краснеть, потому что у него была библиотека, и в этой библиотеке у него была выделена отдельная полочка для твоих книг), а потом бормочет что-то про то, что они смогут продать их по эксклюзивной цене, потому что автор «так редко даёт автографы! и его никто не видел! поверить не могу, что наша бродяжка и есть Сладкий Перчик!». Итэр, всё ещё красный от румянца, ободряюще сжимает твою руку и смотрит на тебя добрым взглядом золотых глаз. И говорит тебе: — Ты знакомишь этот мир с такими прекрасными историями. Тут нечего стыдиться, Перчинка. Наоборот, это повод для радости. Подумай, сколько людей ты вдохновила своим новым творчеством? Сколько людей напишут книги, опираясь на твои сюжеты, ссылаясь на твоих персонажей, повторяя, но привнося что-то своё. В конце концов, в мире мало оригинальности — мы перессказываем друг другу одни и те же истории. И мы всем сердцем любим те, которые рассказаны лучше всего. Это самые добрые, самые лучшие, самые искренние слова, которые тебе когда-либо говорили. Отчасти потому, что Итэр всерьёз воспринял твои слова о том, что ты из другого мира, в отличие от остальных твоих читателей и журналистов газет. Даже не верится, что такие слова мог сказать подросток. Вы всё так же продолжаете путешествие, и Итэр всё также отвлекается на ловлю сверчков или бабочек, на исследование новой местности, на расковыривание отбитых у местной флоры и фауны сундуков с сокровищами. Вы всё также половину пути ночуете под открытым небом, а половину — спите в номерах гостиниц. Но теперь, когда вы шагаете по дороге в компании друг друга, вы держитесь за руки. Ты считаешь, что это звучит как отличное начало новой любовной истории.