Драбблы. Сборник. Виолетта.

      Пустой дом встречает меня тишиной и сумрачностью в вечернем закате. Стоя возле него на пожухлой траве, я понимаю, что все, хранимое так трепетно ранее, ушло в неизвестность и не вернется. Поставив черный, пошарпанный чемодан рядом, я продолжаю смотреть на дом.       Твой дом. Мой дом. Наш дом.       В темноте, уже сгущающейся над ним, он выглядит одиноко, запущено и даже кажется, что вот-вот дом застонет от обиды, что его бросили. Оставили. Забыли. И я его понимаю. Понимаю настолько, что даже больно дышать. А сердце раненой птицей без крыльев бьется внутри. Стоя на одном месте, я не решаюсь сделать первый шаг навстречу ей — молящей и стонущей темноте, протягивающей свои мрачные руки сквозь пыльные стекла окон, глядящих на меня одинокими глазками. Словно печалились, что так долго в них не горел яркий свет, сквозь них не сочилась громкая музыка, будоражащая соседей. Сквозь них не было слышно крики и слезы. И они скучали по этому.       Как и я.       Тяжело вздохнув, поднимаю свой чемодан и иду по брусчатой дорожке, стуча каблучками. Дорожка уже заросла, местами видно было, как робкие цветочки пробиваются сквозь развалившийся камень. Стремятся к ласке, солнцу и теплу. Которых так мало в этом мире. Но слабенькие цветочки еще не знают, что их могут просто растоптать и не заметить. Как растоптали меня. Я тоже хотела свое место под солнцем, хотела доказать, что сильная и смелая. Но твердый камень отношений давил и мешал, как балласт. И когда наступил выбор, я поняла, что проиграла.       Сама себе.       Поднявшись по ступенькам, на которых еще лежали не убранные с весны листья, от чего дом смотрится еще печальнее, я достаю ключи, которые, казалось, уже никогда не понадобятся. Как ни странно, но они продолжают лежать там же — за большой мраморной клумбой в жестяной коробке из-под моего любимого печенья. Именно ты предложил это место, когда мы стали спорить в очередной раз из-за потерянных мною ключей. И я тогда согласилась. Видишь? Теперь они пригодились, хотя я знаю, что в сумке лежат еще ключи. Ты сам отдал их мне. Тяжелая дубовая дверь скрипит, словно не хочет меня впускать. С тихим стоном она отворяется, и я захожу в дом. Спертый воздух одиночества так и давит на грудь. Пыль… Много пыли. И тоска. Глубокая тоска в каждом предмете. Щемящая тоска по чему-то очень близкому и родному. Не могу без слез смотреть на все, что находится дома. Боль комом поднимается и застревает в горле. Плотная пелена жгучих слез застилает глаза.       Я все еще не верю. Я никогда не поверю.       Пройдя дальше, я открываю все окна, а когда поднимается волна пыли, я просто чихаю, очень громко, так, что звук раскатом проносится по всему дому, отражаясь эхом и возвращаясь назад. Впустив свежий вечерний воздух в дом, понимаю — становится легче дышать, и больше нет такой тоски на сердце. Дом.       Твой дом. Мой дом. Наш дом.       Я вернулась, а значит, смогу начать все заново, переписать те страницы жизни, которые хочется выкинуть и разорвать в клочья, чтобы от них ничего не осталось. Выжечь из своей памяти. Но ведь такое невозможно, да? Проведя рукой по дивану, сдергиваю с него чехол. Раз я тут, значит, пора освободить хотя бы мебель и дать ей вторую жизнь. Зачихавшись в новом ворохе пыли, я даже не слышала биения собственного сердца… — Мы сожалеем, но мы…       Все остальное носилось в голове в тени, не позволяя мыслям об этом долетать до самого сердца, сохраняя остатки ее самообладания, пытаясь вытащить ее из темноты информации, что ураганом обрушилась на нее, угрожая разбить.       Не смогли спасти.       Звучало, как проклятие, наказание, за то, что она не успела совершить. Подобно мечу, занесенному над ней, чтобы отрубить голову. Но она была бы только рада. Потому что не представляла, как будет дальше жить. Истерика, последовавшая за этим холодным и в чем-то бездушным сообщением, не принесла спокойствия. Слезы, которые она сдерживала до последнего, не стали бальзамом для израненной, нет, для разбитой на множество осколков души.       Авария.       Банальная авария обернулась целой трагедией ее собственной жизни. Девушка не понимала окружающего, не хотела принимать действительность. Стараясь не чувствовать, она все больше замыкалась в себе. Пока однажды не решила, что пришло время вернуться. Вернуться, чтобы дальше жить. Существовать. Привидением для мира, но вернуться.       К нему. К себе. К ним.       … А воспоминания, вихрем обгоняя друг друга, вырываются наружу, вместе с моими слезами. До дрожи, до боли в коленях, хочется прижаться к тебе, услышать, как ты своим мягким голосом будешь уверять меня, что все отлично, что это всего лишь мираж. Но руки помнят колючие розы, что так небрежно упали на твою могилку, алея на черной земле, словно пятна крови. И ни один вдох, наполнивший легкие таким уже не нужным кислородом, ни один выдох, пророненный нечаянно, не могли наполнить смыслом пустую жизнь.       Пустую жизнь без тебя.       Живи.       Легкий выдох, в котором проступали слова. Стекло, на котором ты писал послания. Горячий кофе по утрам в нашей постели, что уютно распахивала именно для нас объятия. Этого нет. Больше нет. И самое страшное, никогда не повторится. Я даже не могу представить, каково это — проснуться в нашей постели без тебя. Не услышать твоего мягкого голоса и не почувствовать теплое дыхание, так приятно щекотавшее кожу.       Живи.       Это было последнее твое слово, слетевшее в прощальном дыхании, пока ты сжимал мою руку своей, окровавленной и обессиленной. Пока врачи пытались бороться за твою жизнь, чтобы вернуть тебя ко мне. Пока я, сжимая губы, чтобы не закричать, ждала.       Не смогли спасти.       Фраза, похоронившая не только тебя, но и нас. Нашу любовь. Меня. Заживо.       Живи.       Я буду жить, потому что ты так сказал. А я никогда не нарушала обещания, любимый.