Четвёртая луна

В пустошах Мёртвой Петли день мало отличался от утра, а утро от вечера. Солнце, хоть и загоралось на кольце горизонта два раза в день, проникало сквозь вечный дурман и трогало его лишь слегка, подсвечивая алым или, реже, золотым. Нынешний рассвет был именно такой, золотой с мягкой сиреневой поволокой у среза неба и земли, как всегда бывало в мороз. Пар при дыхании выходил изо рта призрачными клубами и тоже отливал теплотой далёкого солнца. Было жаль не видеть его сияние в полной мере, но только это спасало Петлю от избытка аномалий. Она и сама была аномалией. Неизменно плотная сероватая завеса тумана имела довольно чёткую линию границы и была небольшим пространством между Большой Аномальной Зоной, БАЗой, на севере и западе и Новым миром, поселением кочевников-фанатиков, на юге. Единственный проход к ней был через восток, но для этого следовало пересечь границу Метрополии и ещё сто с лишним километров голой, но опасной радиоактивной степи. Это был своеобразный Крестовый путь, мечта доброй половины смертников. Все они, смертники, былые в большинстве сталкеры, в глубокой старости или при недуге стремились попасть в Мёртвую Петлю, но даже пятая часть не доходила до заветной цели. Путь же до неё от полосы СТАВОК до линии Петельного дурмана в народе звали Кладбищем сталкеров. Говорили даже, что разумные монстры в этой части Федерации — бывшие искатели счастливой смерти. Но, как бы не была опасна местность, она неизменно влекла флёром одиночества и умиротворения. Это одиночество изредка нарушали только пограничники, раз в неделю зачищающие периметр от всех видов хтонического. Было таких немного, за Кладбищем смотрели не только солдаты, но и новые «жители» этого места. В итоге не боялись там ходить только оленоиды, и то редко. Оленоидами эти существа стали случайно. Молодой сталкер, имя которого давно стёрлось в старой памяти, назвал странную тварь в шутку, но позывной прижился. Оленоид, давний знакомый, был тут как тут. Михей видел его каждое утро, и даже примерно в один и тот же час. Приходил со стороны зоны, медленно выплывая из тумана, и останавливался метрах в пятидесяти. Просто стоял, иногда медленно наклоняя голову из стороны в сторону, словно у него затекла шея. Однажды, всего раз, в особо густой туман пришёл в сам лагерь. Михей, как и всегда, сидел на своей потёртой раскладушке, курил крепкую сигарету и старался не смотреть на причудливое существо, остановившееся в метре от него. Оно медленно наклонилось, пытаясь заглянуть в глаза. Михей упорно избегал этого. Даже самый глупый сталкер знал — смотреть в глаза оленоидам — верная смерть. в Петле эффект их дурманящего взгляда скрашивался, но в чистых от тумана краях это был смертельный приговор. Если, конечно, оленоид хотел его выносить. В разумности данных существ не было никаких сомнений. Иногда казалось, что эти удивительные жители Федерации были гораздо умнее многих представителей человечества. Они спокойно открывали замки непонятно как загнутыми когтями, всегда знали, куда не стоит лезть, и, несомненно, отличали военную форму от сталкерской. Говорили ли они, оставалось загадкой, потому что ни один контактирующий не переживал эту встречу. Везде, где не Петля. Оленоид возле Михея вёл себя смирно, пребывая в том же блаженном состоянии, что и старый сталкер. Возможно, так было из-за отсутствия сильного страха, а может — потому что человек отказывался смотреть на это существо. Мутант стал совсем близко, вскоре оставив попытки поймать михеев взгляд. Словно старый мудрец, пытающийся донести великую мудрость бестолковому мальчишке. Так и были: Михей смотрел на закат, оленоид — на Михея, сигарета дотлевала, но старик не решался взять другую и просто смотрел вдаль, поглощая глазами рассветную теплоту. Вдали загорелся, перебивая яркостью красного, сигнальный огонь. Значит, суббота. Периметр чист. Туман не пускал некоторые звуки, как скрип подвесок и трение шин об торчащий пиками сушняк. Оленоид тоже посмотрел на огонь, затем медленно распрямился и издал звук наподобие «бафыр». Возможно, это было следствием нахождения в человеческом обществе, но Михей воспринял этот звук как жест презрения. Видимо, существу не нравилось, что ему подобных истребляют. А может, он просто чихнул. Постоял ещё немного, начиная напрягать своим присутствием. Но это была не иррациональная тревога, как порой бывало с разумными мутантами, а простое беспокойство человека, на которого долго и внимательно смотрят. Затем существо развернулось и в привычном темпе стало уходить в туман. Михей взглянул ему в спину, и увидел старый, покрытый коркой ожог. Как будто кто-то кинул в него сигнальный огонь. Визитёр уже исчез, растворившись в дымке, а Михей всё сидел и курил, глядя сквозь вонючий дым на догорающее красное знамя. Почему-то его не удивляло, что мутант зашёл. Они, как необщительные соседи, медленно узнавали друг друга. Два мира, идущие на уступки ради общего спокойствия. Поэтому сталкер думал лишь о том, как скоро Бафыр придёт снова, и стоит ли говорить об этом Чаке. Чаке Михей тогда всё же рассказал. Не на шутку напуганный, этот старый больной вылез из поеденного мышами спальника и долго расхаживал по лагерю, запоминая, а иногда и зарисовывая следы недавнего пребывания. Он выглядел встревоженным и не находил себе места даже через неделю. И Михей понял, что Чака не готов к Петле, не готов умирать в одиночестве. Не готов умирать в целом. В нём ещё была жизнь, хотя болезнь уверенно съедала покрывающееся язвами тело. Сталкер знал: или Чака уйдёт через неделю-другую, или застрелится и того раньше. В какой-то степени Михей желал его ухода, словно именно он был причиной отстранённости удивительного оленоидного народа. Он хотел прозреть, даже если расплатится за это жизнью. Но хотел сделать это с улыбкой. Солнце поднялось, и романтика рассвета медленно рассеялась. Чака копошился в своей палатке, ворча и матюкаясь, обсуждая сам с собой всё и одновременно ничего. Михей докурил, затушил сигарету об замёрзшую землю. Бычок коротко зашипел и потерял огонёк. Сталкер поднялся, сложил стул. Взглянул в сторону старой водонапорной башни, чья макушка едва выступала из сереющей пелены. Он пойдёт к ней сегодня, принесёт ещё досок. Чака, Михей знал, сбежит навсегда, может даже оставив соседу палатку. И больше ничего не помешает Михею обрести покой.