Любовь, Деньги, Эдичка

Проснулся я в той же комнате, что и ебал Йоко, на той же кровати, лёжа на спине. Голова сильно болела, очень хотелось пить. Я перевернулся на левый бок и увидел стоявшую на прикроватной тумбочке бутылку с минеральной водой. Я потянулся за ней и залпом выпил до дна. В комнате не было окон, единственным источником света была лишь люстра на потолке. Я сполз с кровати и направился ко входной двери. Выйдя через коридор в главный зал, я был ослеплён бившим из окон солнечным светом. Уже, как минимум, часов десять, а значит в школу я опоздал. «Химицу наверняка волнуется» - подумал я и направился к выходу. По пути меня остановил какой-то мужчина в тёмном деловом костюме. — Господин Уэда просил передать вам свои извинения за то, что не доставил вас домой. Он сказал, что не знал вашего адреса, поэтому оставил вас в одной из приватных комнат для клиентов. Так же он просил передать, что возместит весь ущерб, нанесённый вами вчера. Как только я услышал слово ущерб, то тут же встрепенулся и сказал: — Передайте господину Уэда, что я не зол на него, и даже наоборот, благодарен ему за то, что он не оставил меня ночевать на улице за принесённые ему… Э-э-э… Неудобства. Мужчина кивнул мне. — А можно узнать, какой ущерб я нанёс? - спросил я. — Вы разбили бутылку с дорогим шампанским, когда вчера вечером, будучи пьяным, декламировали какие-то русские стихи, стоя на столе, - произнёс он, в конце слегка улыбнувшись. — Ой… Как же я обрадовался, когда узнал, что разбил всего-лишь бутылку. По пьяни я мог натворить дел и похуже… Интересно, что за стихи я читал изумленным гостям и «хостессам»? Хоть убей — не вспомню! Я направился в сторону дома. Идти самостоятельно было трудно, однако денег на метро один хуй не было. Держась за раскалывающуюся голову, я брёл по уже достаточно людным улицам Токио. Вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд. Со мной такое бывает нечасто, однако я чувствовал, что на меня определенно кто-то смотрит. Я стал рыскать глазами по проходящей мимо меня толпе... Один мой знакомый русский эмигрант, проживающий сейчас в Берлине, как-то раз сказал мне: «Вид белых людей на токийских улицах вызывает жалость. Они здесь всегда некрасивые и устало-озабоченные». Это утверждение было справедливым по отношению ко всем представителям европеоидной расы, кроме одного конкретного. …В толпе я увидел круглое, коротко стриженное лицо в чёрных солнцезащитных очках с круглой головой. Нахальная морда как всегда улыбалась мне, смотрела прямо на меня. Вот что за человек, а? Я стал прорываться к нему сквозь людское течение. Виктор, мать его за ногу, Пелевин. Кто он такой? Откуда он тут возник? Что он тут делает? Никто не знает. Я помню как с ним познакомился. Случилось это на какой-то эмигрантской вечеринке, где собрались виднейшие лица русской эмиграции в Японии: никому в хуй не упившиеся писатели, профессора художники, спортсмены. Было это полтора или даже два года назад: я припёрся на эту «пати» только ради того, чтобы посмотреть на эти одухотворённые лица, которые с важным видом что-то друг-другу рассказывали про советский режим и как им хорошо жить в Японии. Когда дело дошло до спиртных напитков, я опустошил несколько рюмок водки и стал доказывать какому-то бейсболисту, что вершин Старухина* он не достигнет, а затем, забравшись на табуретку у барной стойки, стал рассказывать всем, что за пределами России русские никому не нужны и никогда нужны не будут, кроме как в корыстных целях. Среди творческого люда поднялось недовольство и только одна лысая морда в очках поднялась рядом, закурила сигарету, и начала что-то вещать про русскую идею, положила мне руку на плечо, после чего мы оба упали мордами в пол. С тех пор я знаком с Виктором Пелевиным — самым загадочным русским писателем. Загадочный он в первую очередь потому, что его книги никто не читал даже в узком кругу тех, кто его знает. Однако, сам Витюня утверждает, что скоро всё изменится. Удачи. После нашего знакомства на тусовке русских эмигрантов, мы регулярно встречались в одном баре недалеко от моего дома. Бармен там, кстати, тоже был русский. Мы обсуждали литературу: Хэмингуэя, Брюсова; говорили об исторической судьбе России, чуть-чуть затрагивали философию и религию. Пелевин пытался было посвятить меня в буддизм, однако, не добившись успехов, отступился. Одним днём мы с ним пошли на концерт какой-то местной андеграундной группы, приходивший в каком-то подпольном (буквально! он был в подвале здания) баре. Заскучав, мы вышли на улицу. Разговорились о поэзии. Я решил показать ему свои стихи. Вернее будет сказать не стихи, а какие-то наброски, отрывки, куски. Они никогда не были и не будут нигде напечатаны. Я прочитал их Пелевину и прибавил, что это не мои стихи, а стихи одного моего знакомого. Виктор опешил, рукой приспустил очки, а затем сказал: «Так это ж ты сам написал! Пацан, да ты же гениальный поэт!». Услышать такую вещь от вечно едкого и нахального Пелевина было для меня огромной радостью. Так я стал никому неизвестным русским поэтом. С тех пор, Пелевин, если знакомил меня с кем-то, всегда говорил: «Не знаете? Мой гениальный друг, знаменитый поэт Лимонов». По его просьбе, я отдавал свои стихи ему, после чего они публиковались в какой-то эмигрантской газете в Нью-Йорке, не то «Новое Русское Дело», не то «Старое Русское Слово», хуй пойми. Однажды я узнал, что мои стихи в своей статье похвалил сам Иосиф Бродский. Потом Витюня уехал путешествовать по Азии, набираться мудрости, а вернувшись, видимо, решил проведать меня. — Здорова, Витюня, - сказал я по русски и протянул ему руку. — Здорова, пацан. Как жизнь? - спроси он, нахально улыбаясь. — Бьёт ключом. Искал меня или случайно наткнулся? — И так, и так: вернулся позавчера, сегодня пошёл к тебе домой — нету. Я думал, ты в школу ушёл, а ты вон где шляешься. — Ясно всё с тобой, Пелевин. Ну что, так и будем тут стоять, или пройдём куда? Мы пошли в сторону нашего любимого заведения. По пути он рассказывал мне про своё путешествие: как жил в корейском монастыре, как пешком путешествовал по Индии, как пытался перейти границу с Китаем, чтобы попасть в Тибет, и как его пыталась изнасиловать хуястая женщина в тайландском мотеле. Вот же жизнь у человека! В баре, когда мы пришли, ещё было пусто: на часах было пол второго дня. «Уроки скоро закончатся, надо бы добраться до дома раньше, чем Химицу». Пелевин заказал нам по кружке пива у русского бармена. Мы стали распивать его прямо за стойкой. — А ты сам-то пишешь до сих пор что-нибудь? - спросил у меня Виктор. — Да вот написал роман небольшой, «Мы — национальный герой» называется, помнишь я тебе про него говорил незадолго до твоего отъезда? — Который ты за ночь осилил? Неплохо. Ну и как, хороший роман? — Я его никому не показывал, не знаю. — А сам как думаешь? — Концептуальненько получилось. Сначала думал, что шедевр настрочил, но, по прошествии времени, осознал, что получилось что-то трудно читаемое и, кроме узкого круга людей, никому не интересное. — Дашь как-нибудь почитать? — Как-нибудь потом. А где, кстати, твой Вовка? Так в Берлине и живёт? - Вовка был очень известный в узких кругах писатель, знаменитый своими странными книгами, в которых много внимания уделял, почему-то, говну. Кто-то даже говорил, что он специально однажды съел кусок собственного кала. Почти уверен, что этот слух пустил он сам. Одно время он жил здесь, в Токио, я даже пересекался с ним — нас познакомил Виктор. Потом он уехал в Берлин и больше я его не видел. — Вчера приезжал, сидели в ресторане каком-то в центре города. Живёт в «Хилтоне», который в Синдзюку Ты ведь знаешь его: он пижон, хоть и про кал постоянно пишет. — Да если бы он про него только писал… Он ведь говно и пишет… — Ой, да заебал ты! Нормальные у него книги, интересные. — Да… Мы говорили с ним о том, да о сём. Никаких серьёзных тем не поднимали. Когда стрелка часов приблизилась к двум, я сказал ему, что мне пора бы собираться. — Бывай, пацан. Только это, хотел предупредить тебя. Давеча мне звонили, - то, что ему звонили, уже показалось мне подозрительным, ведь номер его телефона не знал никто, - спрашивали, мол, знаю ли я Лимонова Эдуарда. Спрашивали по-японски, но с таким истинно русским акцентом, что аж неприлично. — А ты что? — А я что? Голос повыше сделал, сказал: «Кто? Кто звонит? Вы откуда? Не знаю никакого… Ой, молоко бежит!», - он произнёс это голосом и интонациями стереотипной японской старушки. Меня это немного развеселило, - Короче, ищут тебя наши, причём выдавать себя не хотят. Имей ввиду. Я поблагодарил Виктора и сказал, что приму к сведению. Мы попрощались и я направился домой.