Внутри

Маленькие, охваченные паникой человечки бегали туда-сюда, превращаясь в огромный крик, искрящийся болью и отражающий этот пожар посреди дороги. Никки шел среди развороченного металла, судорожно натягиваемых ограждающих лент, бесконечных людей с лицами, на которых перемешались страх и интерес. Огонь искрил и искрил, не желая быть укрощенным пенистой водой, которую заливали в него, как когда-то Сикс заливал в глотки группис или Томми дешевый алкоголь. Почему-то всех останавливали, не давая пройти к горящему острову чей-то смерти, а Никки – нет. Каждый раз, наступая по неровной поверхности асфальта, басист надеялся, что его остановят, и он не заглянет в этот очаг, в этот ящик Пандоры, который закрылся и больше не будет никогда открытым. Горящее, развороченное тело когда-то изящной и дорогой машины превратилось в прощальный костер, время от времени вспыхивающий все сильнее. От жара и копоти глаза Никки нещадно слезились, и он не мог понять: плачет ли он. Он неумолимо пытался разглядеть внутренность этого железного скелета, но не видел ничего кроме бесконечного огня, нещадно уничтожающего всю его оболочку. Когда Никки открыл горящую дверь и заглянул во внутрь, он не увидел там ничего кроме обугленных костей, сложившихся, словно карточный домик, который никогда уже нельзя будет опознать, поэтому, когда Сикс взял в руки человеческие останки, они рассыпались втруху, и ветер унес их вместе с пылью, так и не дав Никки ответа. Сикс мгновенно просыпается и чувствует, как пот проступает липкими пятнами на его футболке. Этот страшный сон все время преследует его, и он никак не может его переделать, и наконец узнать, что это за пожарище. Он никогда не пытался изменить исход сна, не допуская этого огня, потому что ему не была страшна смерть. Ему была страшна только неизвестность. - Тебе опять снился этот сон? - Томми ласково перебирает пальцами слипавшиеся пряди волос друга. - Да, Томми, - Никки мгновенно узнает этот голос. - Что ты тут делаешь? - Где? - Сикс чувствует, как барабанщик смеется, поэтому понимает, что вопрос, заданный им крайне глуп. - Тут, где я, - басист неуверенно всматривается в темноту, пытаясь разглядеть интерьер комнаты. - Ты у меня, Никки, - Томми, смеясь, встает с дивана. - Я же говорил, что ты совершенно разучился пить. - Наверно, - Никки судорожно выдыхает: все его мысли заняты только этим сном. - Разве ты не привык за столько лет к этому видению, и оно все еще тебя пугает? - Ли обеспокоенно смотрит на Сикса. - Я ни за что не поверю, что Никки Сикс боится неправдоподобной смерти. - Чем старше мы становимся, тем сильнее в нас страх смерти, - Сикс сдавленно смеется. - Когда ты стал философом, Никки? - барабанщик судорожно водит пальцами по стене в поисках выключателя. - Не включай свет, пожалуйста, - басист откидывается на спинку дивана, наслаждаясь огнями города, просачивающимися через занавеску. - Ты стареешь, мой друг, ты стареешь, - Томми присаживается на ковер рядом с Сиксом. - А ты как будто и нет, - Никки проводит ладонью по щеке Томми. - Ты, как всегда, идеален. А я? Я превращаюсь в слишком объемную тень себя, пытаясь срастись со своим прошлым. В каком-то роде мы все Дорианы Греи: наша старость стала отражать наши пороки. - Никки, бога ради, прекрати эти пламенные речи! - барабанщик встает на ноги. - Почему ты собираешь то, что уже не имеет смысла? Есть только настоящее, а прошлое уже позади. Ты не можешь воскрешать раз за разом Motley Crue: нас помнят только благодаря нашему прошлому. Так отпусти его, если ты так им кичишься. - Именно поэтому ты решил бросить все, что тебе было дорого, и уйти к электронной музыке? Ты на себя посмотри. Ты вообще все уничтожил, - Сикс чувствует, как внутри него начинает полыхать тот самый пожар, преследующий его в кошмарах. - Ты только и делал, что осуждал всех, - Томми отворачивается и уходит к окну. - У тебя есть свой новый проект – совершенствуй, развивай его. Только в мою жизнь не лезь. Слишком поздно стало. - Я не узнаю тебя, - Никки закусывает губу. - Что с тобой стало? Мы же были, как близнецы. - Были, Никки, были! - голос Ли срывается на крик. - Перестань осуждать меня за то, что я не хочу умирать. Каждый раз, пытаясь превратить забытые очертания во что-то важное и нужное нам сейчас, предавая ему облик столь четкий и осязаемый, мы разбиваемся о холодные камни неподвластного времени, которому все равно, что мы хотим сделать. Время неумолимо уносит наши лодки в открытое море, заставляя нас собирать лишь песок, оставшийся после нас. Мы все умираем несколько раз в жизни, когда теряем себя или всего лишь часть, и, когда мы высосаны из пальца, когда мы все сказали, ящик Пандоры захлопывается, наши души рассыпаются, а тела превращаются в пепел. В погоне за настоящим, мы разрушительны к будущему и безалаберны к прошлому, не понимая, что когда-то у нас останется только оно одно, что когда-нибудь мы сами станем историей, до которой никому не будет дела. Никки стоял перед сидящими Винсом и Миком, которые смотрели на мечущегося в своих внутренних мучениях друга, который что-то хотел им наконец сказать. Огромные белые стены их студии, на которых висели их пластинки и награды, стали вдруг для Сикса невозможно давящими и разрушительными для него. Однако в роли шара-молота выступал сегодня сам Никки Сикс. - Винс, Мик, я должен вам кое-что сказать, кое-что очень важное, - Никки прикрыл глаза. - Мы с вами уже более 30 лет играем вместе... - 32, если быть точно, - тихо поправил друга Мик. Для Мика, самого старшего из четырех друзей, время имело огромную ценность, и он никогда его не округлял. Каждая минута, каждый день, каждый год его существования был для него важнее всего, потому что, пожалуй, даже острее Никки он знал, что такое смерть. Смерть преследовала его всю жизнь непрекращающейся ни на минуту болью, и поэтому он научился ценить ее мгновенно. Он не мог растрачивать ее на мимолетные увлечения, когда были цели большие и обнадеживающие. Он всегда предпочитал темную одежду, потому что он знал, что таким образом он не потеряется в ослепительном свете его огромного огня любви к жизни и к ее вечности. - Да, 32, - растерянно улыбнулся Сикс. - А вообще… Мне очень сложно это говорить. Сегодня ночью я говорил с Томми. И Винс, и Мик напряженно поглядели на друга. - Мы пришли к выводу, что у нас нет возможности больше играть в Motley Crue,- продолжал басист.- Нет, не потому, что мы заняты сольными проектами, а потому наша группа должна остаться той самой лучшей и разрушительной бандой, которой мы были когда-то… - В прошлом? - усмехнулся Винс. Для Винса не представляло никакой ценности его прошлое: слишком много в нем было разрушения и смертей. Слишком много было тех фактов, которые ставили под вопрос существование справедливости. Были только события, подтверждающие истину, что за все пороки приходится расплачиваться частью себя. Единственным утешением для Нила стало настоящее, в котором он пытался забыться, словно алкоголем, который давно перестал быть верной анестезией. Оборвать все нити, связывающие его с прошлым, было для него надеждой на долгожданное отпущение боли, которая не оставляла его в покое, подобно боли Мика. Забавный факт был открыт когда-то вокалистом: у каждого своя боль, которая не имеет свой порок непоколебимости ее обладателя. - Да, Винс, ты прав, - каждое слово Никки давалось все труднее и труднее, хотя он старался быть все тем же непоколебимым лидером Motley Crue, обязанности которого он сейчас опускал на дно персонального гроба.- Я хочу сказать, что сегодня история нашей группы со всеми ее несчастьями, взлетами и полетами в наркотическое опьянение заканчивается. Я безумно благодарен вам всем. К сожалению, Томми не смог сегодня прийти, и я не знаю почему. - Это знаем мы, - Винс встал с дивана, игнорируя встревоженный взгляд Мика. - Скажи, Никки, тебя еще мучает твой кошмарный сон? - Да, Винс, - опешил Никки. - Я могу тебе сказать, что значит этот сон, - вокалист подошел почти вплотную к Сиксу. - Винс, перестань, - возразил Мик. - Ты ведь прекрасно помнишь тот день, Никки. Тогда я и Томми чуть не разнесли какой-то третьесортный бар из-за этой шлюхи Памелы. Ты ведь это помнишь? Помнишь, как ты сказал ему, что он превратился в собственный же антипод, и ты больше никогда не хочешь его видеть? Ты даже был тогда почти трезв. Просто тебя выбесил тот факт, что он больше не танцует под твою дудку, что не можешь создать его по своему образу и подобию, что ты не бог, а дьяволом ты быть не хотел. Ты ведь не хотел упасть и разбиться, но ад все-таки достался тебе, с пламенем, как и полагается. - Винс, сядь! - Мик пытался подняться с дивана, но он не смог, будто все силы, теплящиеся в нем вдруг разом оставили его. - Мик, но ведь ты знаешь, что это правда, что именно из-за этого создан весь этот карнавал,- Нил болезненно посмотрел в глаза Марсу. - Мик, что случилось дальше? - Сикс, впечатавшись в стенку, беспомощно взглянул на гитариста. - Никки, этот кошмарный сон - не предвестник какой-то катастрофы, - Марс глубоко вздохнул. – Эта катастрофа уже произошла. Она уже случилась. После вашей ссоры Томми сел за руль в неадекватном состоянии, тем более он был изрядно пьян. Он хотел раствориться в скорости, чтобы ничего не помнить и не ощущать. Я уверен, что он прекрасно знал, что вы померитесь снова, что он понимал, что твои слова – просто эмоции. - Мик, не оправдывай его, - Винс стоял со скрещенными на груди руками и смотрел на гитариста. - Знаешь, какой твой самый большой порок, Винс? - Мик посмотрел на Нила. - В тебе нет сострадания и человеколюбия. Вся твоя любовь направлена только на самого себя. - Продолжай, Мик, - басист чувствовал, как все его кошмары стали расплываться перед глазами, образуя весьма конкретные и осязаемые черты прошлого. - На повороте развязки Томми вылетел за ограждения и оказался на соседней магистрали. Его машина моментально загорелась. От Томми не осталось ничего. Мы хоронили пустую коробку, - выдохнул Марс. Вдруг перед глазами Никки встала совершенно конкретная картина ужасающей истины, невозвратности прошлого и ускользнувшей нетленности. Никки знал, что слишком мало любил Томми, когда мог намного больше. Все, что у него осталось в его памяти – это тот невесомый поцелуй в макушку, который, быть может, хоть кто-то примет в качестве оправдания его эгоизма. Басист вдруг вспомнил эти желто-черные траурные ленты, которыми обвязывали магистраль, не пропуская никого к единственной оставшейся святыни человеческого бытия. В тот момент, когда огонь был потушен, а Томми был похоронен в железном панцире собственного автомобиля, Никки возвел внутри себя другую реальности, в которой его лучший друг был жив. Он специально создавал ему черты все более и более отвратительные, чтобы ему не жалко было его отпустить из своего внутреннего противостояния неизбежному настоящему, в котором ничего не осталось. В его мире Томми женился на Памеле, потом развелся, отсидел в тюрьме, увлекся электронной музыкой, забыл о Motley Crue. Все это было построено для того, чтобы оправдать себя, осудив облик человека, без которого он не смог существовать. Однажды Никки сказал Томми, что планирует жить не больше 40 лет, на что тот усмехнулся и протянул ему раскрытую ладонь: - Видишь, Никки, какая у меня короткая линия жизни? Это будет неизбежно. - А у меня? - Сикс протянул руку Томми. - Нет, у тебя она длинная, правда, прерывающаяся, даже несколько раз, - барабанщик водил пальцами по ладони друга. - Не переживай, Никки, будешь жить долго. - А ты? - басист заглянул в глаза Ли. - А какая разница, если я все равно всегда буду рядом с тобой? Я теперь внутри тебя навсегда, - засмеялся Томми. - От него даже ничего не осталось, - глаза Никки предательски блестели. - Ты обеспечил ему достойную память внутри себя, но пора все-таки ее отпустить, - Мик положил руку на плечо друга. - Что мы делали все это время тогда? - спросил Сикс. - Жили, Никки. Живым нужно жить, а мертвые живы по-своему тоже, - улыбнулся другу Мик. Столько времени, потраченного на возведение собственной реальности, за которой прятался Сикс, оказалась разрушенной. Он вдруг почувствовал такое опустошение, что внутри него, казалось, не билось даже сердце. Память была для него единственным образом, который дарил видениям весьма точные очертания. Тот Томми, который пил с Никки пиво раз в месяц и даже имел детей, оказался всего лишь его внутренним миражом, который он был не в силах отпустить. Возможно, увидь он гроб, а в нем тело лучшего друга, он бы принял его смерть, но поскольку в землю опустили лишь коробку, Сикс верил, что его друг жив. Он думал, что на дне этой коробки, которая была вместо тела барабанщика, находится та самая обманчивая надежда, оставшаяся на дне ящика Пандоры. Иногда ему казалось, что Томми заранее все знал, давая своему неизбежному будущему точные метафоры, которые в итоге материализовались. Холодный утренний ветер просачивался через занавеску, обжигая своим ледяным дыханием опустошенное тело Никки. Басист проспал около двух суток, но он был уставшим, будто все это время разгружал бетонные плиты. Он не мог и не хотел вспоминать, что лишило его всяческих сил. Он хотел покоя, который он давным-давно потерял. - Я думал, что ты впал в летаргический сон, - Томми сидел на барном стуле и мирно потягивал баночное пиво. - Мне так плохо, Томми, - Никки тяжело вздохнул. - Я же говорил, что не надо без перерывов работать над новым альбомом Motley Crue, - Ли, оттолкнувшись, закрутился на стуле. - К тому же, пока ты спал, я написал пару песен. Посмотришь? - И откуда ты после своей электроники берешь такие потрясающие мелодии? - басист мгновенно оживился и потянулся перед тем, как встать. - Не знаю, Никки, - барабанщик протянул другу руку. - Мне кажется, они где-то рождаются внутри. Вообще многое рождается и живет внутри нас. Правда, мой лучший друг?