Bones

      31.12.58. Первоуральск.       Белый снег окружал домик на Садовой снаружи, белый шум наполнял изнутри. От него у Руфины уже совсем не болела голова: тихо не было нигде — ни дома, ни в институте, ни на улицах. Вырезали снежинки. Ножницы щелкали почти беззвучно на фоне треска полен в огне. Вырезать приходилось не из белой бумаги, а из обычных старых и всеми прочитанных газет. Нередко они рвались прежде, чем девочке удавалось их развернуть, но после каждой неудачи лишь убирала лохматую челку за ухо и вновь бралась за дело.       Ель стояла в гостиной. Совсем маленькая, но запах хвои был слышен на весь дом. Стеклянные бабы, шишки и шарики украшали тонкие зелёные веточки, на верхушке располагалась традиционная для советских семей красная звезда.       Традиции сохранялись не только в быту, но и в некоторых действиях членов семьи Дятловых. Сидя за темным деревянным столом у окошка, Руфина уже битых полчаса сидела над листком бумаги в линеечку, что пришлось вырвать из тетради по прикладной математике. Новогодняя традиция Дятловых заключалась в написании письма самому себе в новый год. И это был единственный год, когда ничего не шло на ум.       — Долго будешь сидеть? — Рустик, хорошо усевшись на ковре, поудобнее облокотился на прикроватную тумбу и поднял свой листок бумаги вверх. — Даже я уже все! До полуночи сидеть собралась?       Руфа не знала, зачем она пригласила Рустема провести новогоднюю ночь вместе, но куда больше этого удивлял факт, что Рустем согласился. Казалось бы, в Свердловске семья, коллеги по цеху, а стоило девушке едва договорить предложение, как он согласно кивнул.       — Да, почему нет? — поправив лазурное платьице на коленях, блондинка обернулась на него. —Времени ещё уйма, целых полчаса. Да я, в общем-то, может... — Дятлова отвела глаза, секунду помолчала и снова заговорила: — Я, может, вообще в этом году писать не стану.       — Это ты мне не дури, бельчонка, — опираясь левой рукой об угол тумбочки, Слободин поднялся, подошёл к столу и гордо, с хлопком положил лист, исписанный вдоль и поперек, на письменную поверхность. Вдоль линий крупными буквами были написаны несколько праздничных лозунгов: «С Новым 1959 годом!», «Рабочих и творческих успехов!» и «В новом году — новое счастье!». Над голубыми же строками находился объемный по количеству слов текст.       — Это что такое? — Руфина взяла бумагу в свои руки и бегло пробежалась глазами.       — Твое письмо в новый год. За тебя писал, старался, — гордость из улыбки парня ни в какую не хотела уходить, а руки разместились на поясе. — Читай. Можно не вслух.       «Здравствуй, дорогая Руфочка! Пишу тебе ряд вопросов из последней ночи 1958 года. Что у тебя с Юркой Кривым? Когда ты долюбишь его? Через пару месяцев, или может быть через год? На сколько тебя хватит, когда однажды он будет вынужден уехать от тебя далеко-далеко? Скажи, не скрывая взгляда — он тот самый? А кто для тебя они, те самые? Все ещё мальчишки, которые уже не мальчишки, и девчонки, которые все ещё девчонки? Ты его когда уже познакомишь с мамой? У вас родятся дети? Дядька Колька в крестные метит, а Руська от вас хоккейную команду ждёт. Вы отыграете шикарную свадьбу? Это будет хотя бы в планах? Ты с ним счастлива, правда? Или просто когда он рядом, тебе просто нормально? Скажи, ты придёшь, когда он попросит — помоги? А если ещё кто-то попросит помощи?       Ты целуешь его крепко по окончании ваших дней? А говоришь ему всё то, что когда-то говорила и мне? Счастья, любви и долгих лет жизни. Слободин Р.»       — Балбес ты, Руся, теперь эту бумагу только в топку банную.       На удивление Рустема, криков и возмущений от Дятловой не последовало — девчушка осторожно сложила лист вчетверо и убрала под лежащую рядом книгу.       — Последние строки не из песни ли твоей?       — Из нее. Бельчонка, я тебя не узнаю, — сухие мужские руки остановились на ее плечах и начали массировать их круговыми движениями. — Что ж ты так по нему? Он жизнь любит, Руфка. А я тебя.       — И я тебя, но ведь это не любовь. Это семья, преданность, это такая же любовь, как к отчизне. А Гошу я по-другому люблю совсем.       — Ты не видела его давно просто. Это ж как с Игорем у тебя. Вот уедет в феврале-марте на преддипломную практику — тоже будешь скучать, а то и сильнее раза в два, если не в три.       — Еще и Гося, — разочарованно протянула та, закрывая лицо руками, а Слободин лишь похлопал девушку по плечу. — Руся, ну куда ж вы так все? Мне что, свои два года куковать одной?       — Не одной, не ври. Люда с тобой будет. И Юрка Юдин.       — Юра с больничной койки на койку. Весь год провалялся. Нет, ну это надо умудриться — лечь с сердечным заболеванием, выпить молока из передачки и уехать в инфекционное отделение!       — Ты так сказала, будто бы Юрка Криво вовсе молока не пьет.       — Дело не в том совсем. А в том, что я его люблю.       — А я тебя люблю, и что мне, теперь молока не пить?       — Русь, какое ещё молоко?       Осознание, что беседа ушла не туда, наступило поздновато. Дятлова убрала руки от лица, подняла глаза на Рустема. Усмешка накрыла синхронно.       — Не знаю. Ты сказала, я подхватил. Не кисни ты так по нему. Приедет — скажешь лично. Не приедет — открытку пришлет. И ты ему шли! К слову, про шли. Иди-ка ты, хозяйка, блюда ставь. Новый год на носу, а она кормить меня и не собирается.       Руфина в ответ на шуточное замечание лишь вновь улыбнулась, оголяя щербинку между верхними передними зубами. Оставив друга, Дятлова поспешно направилась в кухне, но так до нее и не дошла, застав в коридоре следующую картину: держась рукой за дверь на веранду, разувался молодой человек. С новеньких валенок сыпались комки снега, но даже меховая шапка не могла скрыть прядь рыжих волос. Наконец-то справившись с обувью, молодой человек разогнулся. Темный мех одежды был припорошен снегом, во второй руке была зажата авоська с рыжими, кажущимися сейчас слишком сладкими и желанными мандаринами. Сняв черную перчатку и надев на губы улыбку, Кривонищенко протянул руку:       — Здравствуй, товарищ Дятлова.       Руфина не ответила. Глазешки беспорядочно бегали с его лица на руки, с рук на мандарины, с мандаринов — на его такие же рыжие волосы, с волос — прямо ему в глаза. Она осторожно протянула ладонь в ответ и схватилась за такую холодную руку, но тут же провалилась в непривычно теплые объятия. Ещё бы — Георгий не просто обнял, а к себе прижал, как самый желанный новогодний подарок, и покрутил вокруг своей оси. От Юры приятно пахло табаком, морозным воздухом и невзаимной любовью, о которой он, быть может, наконец-то узнает в следующем году.       Последнее, что Руфина запомнила перед ослепительным чувством счастья — ревностный взгляд брата с другого конца коридора.