Lost heaven

      Чёрная тетрадь в твёрдом переплёте с возраждающимся и грациозно воспаряющим вверх фениксом на обложке снова лежала открытая перед женщиной.       Эта тетрадь вот уже как восемь лет неизменно под рукой, она хранила в себе слишком много личного и самого сокровенного. Того, чем Юля не делилась ни с кем. Только словно с ним. Даже в текстах новых песен не было всего того, что хранила в себе «чёрная шкатулка памяти и боли».       Вот и сейчас ровным почерком выводятся слова чёрной ручкой: «И снова мысленно я возвращаюсь к тебе. Даже спустя столько лет меня не отпускает то прошлое, что нас связывало, то настоящее, что всё ещё связывает нас сейчас, да, всё ещё, только ты, правда, даже не подозреваешь этого…       Я снова пишу сюда тебе в надежде, что однажды моя боль утихнет, утонет во времени, но ты безжалостно подарил мне частичку себя, напоминая, что моя любовь не ушла.       Если бы ты знал, каково было моему сердцу, которое ты, не щадя, разделил в ту последнюю ночь на две половины. Да, я снова повторяюсь… Повторяюсь чуть ли не каждый раз, открывая эти страницы. Может, я и стала понимать тебя немного лучше спустя все эти пролетевшие зимы, ведь, по-твоему, ты был прав, оставив меня в то утро с холодным кофе, но пламенно горящим сердцем, разрывающимся на части. Та часть, что ты забрал себе ныла пустотой в груди, а та половинка, что осталась мне, почти покрыла изморозь, но по великой случайности ты не позволил случиться и этому. Однако же я больше не умею чувствовать ничего и ни к кому. Лишь один человек, которого я по-настоящему люблю сейчас, рядом. Я стараюсь дарить ему всё, что не смогла разделить с тобой. Иногда мне страшно, что моя холодность может забраться и в любовь к этому человеку.       Я не писала об этом уже очень долго, но я больше тебя не виню. Не имею на это право. Знаешь, порой мне становится интересно, что было бы если бы ты узнал…»       — Юля, пора, — внезапный голос Риты Дакоты заставил Паршуту оторваться от изречения по сей день терзающих душу мыслей. Давняя подруга, с которой был записан дуэт, стояла в ожидании. Юля кивнула, не желая пока что говорить, чтобы не выдать дрожь в голосе. — Жду тебя за кулисами.       Быстро закрыв тетрадь, певица встала из-за стола направляясь к сцене, оставляя мысли в гримерке. Ее ждут. Ждёт Рита, ждут звукари, ждут фанаты, ждут друзья, ждут два родных человека среди гостей.       К тетради она вернётся позже, продолжит писать ему, даже если он этого никогда не увидит. Юля никогда не задумывалась, почему они больше ни разу не встречались даже на каких-либо мероприятиях, но о причинах думать особо и не хотелось.       Коридоры мелькают перед глазами, а Паршута всё пыталась заставить себя очистить мысли. И вот выход за кулисы.       — О, ты уже здесь, — улыбка Риты, выражающая предвкушение, волнение и радость от их совместного исполнения, озарила помещение. — Тебя твоя мама ждёт около охраны, только не увлекайся, у нас три минуты до выхода.       — Спасибо, дорогая, — коснувшись предплечья брюнетки, Юля улыбнулась в ответ и поспешила к охранному посту. — Мама, — выходя за ограждение, артистка целует мать в щёку, — где Костя?       — На месте сидит уже, — неопределенно махнув куда-то в сторону, женщина приобняла дочь, — ты-то как? Готова?       — Конечно, волнуюсь, но куда без этого, — Елена Владимировна кивнула и ободряюще потерла плечо певицы.       — После дуэта ты ещё сольные песни исполняешь?       — Да, но две-три, не больше, — Паршута рассеянным взглядом смотрела куда-то в пустоту, — зависит от того, когда приедет задерживающийся артист.       — Что за непунктуальные люди, — сетовала мама, — ты хоть знаешь, кто это?       — Кто-то из молодых, — пожала плечами Юля.       — Ну и поколение! — женщина пыталась игнорировать отсраненность дочери, ей было больно смотреть на то, как девушка превратилась в снежную королеву и проявляла теплоту только дома, в кругу семьи, но всё же мягко спросила, — ты точно в порядке?       — Да, — натянутая улыбка тут же оборвалась, поскольку её окликнули, — всё, я побежала.

***

      Марк не знал, почему ночью ему взбрело в голову приехать во Владивосток, но пока он был в самолёте, в маленьком блокноте зародилась новая песня. Теперь он редко выпускал треки, ещё реже выступал на сцене с ними.       Первые три года Тишман пытался смириться с тем, что причинил боль единственной, которую любил по-настоящему, колесил по миру, пытаясь забыться, заливаясь дорогим алкоголем, даже жил какое-то время в селении Тибетских шаманов, а когда он понял, что ничего не помогает, вернулся на родину. Первые месяцы Марк просто гулял по знакомым с детства улицам, потом устроился на работу в местный театр. И за все оставшиеся пять лет мужчина очень редко выезжал куда-то, предпочитая пребывать в одиночестве.       Так он неосознанно пытался наказать себя.       А вчера вдруг сорвавшись в час ночи, Тишман решил, что и это ему надоело. Он хотел к зимнему морю, а ближайший рейс был до Владивостока. Не раздумывая, артист купил билет, а когда прилетел, выяснилось, что в это Рождество тут планировался концерт. В списке имён его взгляд зацепился за родное имя. Она тоже тут была.       Марк решил пойти на концерт, только вот билетов не осталось. Тогда мужчина подумал, кто бы мог его провести по старой дружбе, и вот уже через несколько звонков он стоял около входа в один из коридоров для персонала, слушая сильный голос со сцены. С годами её голос стал только прекраснее, чувственнее…       Поддавшись порыву Тишман решил пройти к её гримерке, чтобы хотя бы поздороваться. Он отчаянно нуждался увидеть её вдали от посторонних, так, чтобы она стояла на расстоянии вытянутой руки, но он не мог дотянуться. Знакомый против не был, поэтому и проводил певца к нужной двери.       «ЮЛЯ ПАРШУТА, РИТА ДАКОТА»       Табличка на двери гласила, что она здесь была. Она сюда придет. Марк жаждал услышать её голос: пусть кричит на него, пусть посылает куда подальше, но только не молчит.       Первые пять минут Тишман расхаживал по коридору в ожидании, потом опустился на пол и прислонился спиной к двери, с удивлением обнаружив, что та открыта.       Судя по всему, здравый смысл уже давно покинул мужчину, поэтому он, не задумываясь о последствиях, вскочил на ноги и проскользнул в гримерку.       Два стола, небольшой диванчик, мягкий свет вокруг зеркал. Марк глубже вдохнул, ощутив её аромат, который он запомнил на всю свою жизнь. На одном столе стояла бутылка воды и лежали конфеты, на другом была лишь чёрная тетрадь. Что-то внутри мужчины заставило его протянуть руку к ней; перевернув лицевой стороной, певец обнаружил изображение феникса и печально ухмыльнулся, вспоминая времена почти десятилетней давности, когда он будучи в образе Белого Орла исполнял «Rise like a Phoenix» и мысленно посвящал каждое свое выступление той, которая скрывалась за золотой маской Змеи.       Марк уже сам не ведал, что творит, пролистывая тетрадь, – всё делал то ли машинально, то ли интуитивно. Листы были почти все исписаны, на многих страницах были разводы, как полагал певец, от слёз.       Он остановился на случайной странице:       Можно быть и одной. Да, будет плохо до изнеможения, будет больно до сорванного голоса. Попытавшись перекрыть ярко-алую рану на сердце, ты будешь терзать своё тело, лишь бы заглушить то, что бушует от невыносимой истерики разбитого сердца, молящего голоса опустошенной и покинутой души. Но человек привыкает. Привыкает ко всему. К одиночеству в том числе. Боль сменится гневом. Сначала он будет раздирать тебя на части изнутри, но позже придёт сухой, безэмоциональный гнев. Когда снаружи всем будет казаться, что ты спокоен, лишь закрылся в себе, а в действительности тебе будет хотеться уничтожить вообще все эмоции и чувства, только бы больше не почувствовать такого ни при каких обстоятельствах никогда в жизни. Он-то и будет отправной точкой гибели самой твоей сути, того, ради чего ты жил. Обрекая себя на существование — не жизнь — ,ты больше не будешь чувствовать то, от чего так упорно стремился избавиться, со временем перестанешь понимать людей, и, в конечном счёте, тебе будет комфортно одному.       Человеку нужен человек. Так говорят. А что если это он, тот человек, который так тебе нужен, уничтожил тебя? Нет, не специально. Но сделал это. Тогда есть лишь два исхода: первый заключается в полной изоляции себя от него, постепенно ваше общение просто сойдет на нет; суть второго же в том, что тот, кто убил, способен и воскресить. Он хранит тот пепел, что остался от тебя, когда он же и сжёг тебя дотла. И именно на удобренной этим пеплом земле вновь сможет взойти росток твоей новой жизни. Но тогда только тебе решать, кто займёт главные позиции в этой новой жизни. Оставить этого же человека будет слишком большим риском. Будешь ли ты готов принять его? Или же не станешь испытывать судьбу и начнёшь всё с чистого листа? Сложный путь, а потому первый кажется самым рациональным и разумным.       Он не верил своим глазам. Эти строки могли принадлежать либо Риты, либо… Юле. Тишман пытался убедить себя, что он не мог знать наверняка, но сердце кричало, что он определённо, по крайней мере, чувствовал владелицу этих слов. Она была сломлена. Сломлена им.        Марк снова открыл случайную страницу:       Они всё спрашивают, что значит родственная душа, а мне всегда весело от этого вопроса. Думаю, сегодня я подобрала наиболее близким вариант ответа:       Родственная душа — это как лучший друг, но больше. Это тот единственный человек в мире, которого ты знаешь лучше кого бы то ни было. Кто-то, кто делает тебя лучше, но на самом деле не он делает тебя лучше, а ты сам делаешь это с собой потому, что он вдохновляет тебя. Родственная душа — это тот, кто с тобой навсегда. Это кто-то, кто знает тебя, принимает тебя, верит в тебя до того, как это сделает кто-либо или когда никто не верит. И не важно, что произойдёт, ты всегда будешь любить его и ничего никогда не сможет это изменить…       Возможно, покажется, что я противоречу сама себе, но, по правде сказать, ты всегда был со мной. Всегда. Пусть не рядом, но со мной. А я так и не смогла снова полюбить.       У Марка наворачивались слезы на глаза, но он вновь открыл запись, на этот раз последнюю. Когда он быстро пробежался пробежался по тексту, то понял, что запись оборвалась. Кто-то прервал автора.       Внезапно открывшаяся дверь заставила мужчину вздрогнуть. В ярком свете коридора стоял мальчик лет семи с надкусанной булочкой в руках. Светлая футболка под рубашкой в красную клетку, темно-синие джинсы, тёмные волосы и разного цвета глаза — один карий, второй голубой –, которые притягивали своим детским любопытством.       — Здравствуй, — улыбнулся Марк.       — Здравствуйте, — не по-детски серьёзный тон. — Я бы попросил вас положить тетрадь моей мамы обратно. Она никому не позволяет её открывать. Даже мне.       — Ух ты! Какой серьёзный молодой человек, — странное ощущение, что он знает этого мальчишку всю свою жизнь нарастало с каждой секундой, мужчина присел на корточки. — Позволь сначала узнать твоё имя и имя твоей мамы.       — Я не знаю, кто вы и что делаете здесь.       — Тогда давай знакомиться, — сердце Марка бешено колотилось, артист протянул руку, — меня зовут Марк.       — А я Костя, — недоверчиво, но детская ладошка раскрылась в приветственном жесте. — А мою маму…       — Костя! Ах, вот ты где, проказник, — веселье звучало в голосе вышедшей девушки, но, к большому разочарованию Марка, это была не Юля, а Рита. Смеющийся взгляд в момент стал серьёзным, когда она заметила пожимающего руку мальчика Тишмана. — Марк? Что ты тут делаешь? — женщина быстро опомнилась, притягивая ребенка к себе и гладя его по голове, смотрела пристально в его разноцветные глаза с улыбкой. — Костик, пойди к бабушке, пожалуйста, хорошо?       — А ты? Мы же должны были вместе дождаться…       — Я за этим и пришла, — Марк поднялся в полный рост, наблюдая за диалогом. — Давай скорее, я приду через пять минут.       — Ладно, — мальчик пожал плечами.       Костя ненадолго задумался, закусив нижнюю губу, и всё же пошёл к двери, не высказав то, о чем подумал. Он был так похож на неё. Как только дверь закрылась, Дакота метнула гневный взгляд.       — Какого чёрта ты здесь забыл? Ты в курсе, что не имел права входить сюда? Тут лежат личные вещи! — Марк спокойно положил тетрадь на своё прежнее место. Всё, что было в ней, — было её мыслями. Тишман был уверен.       — Чья? — одно слово произнесено им. Слишком много эмоций внутри, чтобы распинаться. Записи поразили его до глубины души.       — Моя! И брать что-либо ты уж точно права не имел, — прошипела певица, а Тишман не верил ей, — если Юля зайдёт и увидит тебя здесь…       — Я за этим сюда и пришёл, — ответил еле слышно.       — Марк, — сочувствующий взгляд поддерживался строгим голосом, — не надо. Не терзай её, и себя тоже не надо.       Мужчина почти не слушал Риту, он был далеко в своих мыслях и теперь улыбался. У Юли есть человек, с которым она счастлива, судя по тетради. И если он правильно понял, теперь у неё есть сын от этого человека. Радость в его душе мешалась с ревностью, но винить кого-то за собственный выбор было бессмысленно.       — Хороший мальчик, и взгляд у него глубокий и осознанный, не такой как у всех остальных детей, — улыбка стала шире, а мерзкое чувство утраченного шанса, что этот мальчик не его сын, не их с Юлей сын, начало болью разгрызать душу по мелким кусочкам. — Это же её ребёнок, — не вопрос, но утверждение.       — Марк, тебе стоит уйти, пока…– не успела Дакота закончить фразу, как в гримерке появилась Паршута.       Она остановилась в ступоре, озаряя своим видом тускло освещенную комнату: в чёрном платье до колена, с широким поясом, как всегда с великолепным макияжем и восхитительной причёской и с не снятой аппаратурой. Недоумение сменилось льдинками в ее глазах.       — Давно не виделись, — Паршута поприветствовала Марка лишь кивком, а он открыл рот, не в состоянии произнести и звука. — Что ты здесь делаешь?       Хотя Юля говорила нарочито холодно, но душа словно начала оживать, как только она увидела его. В сердце разлилось горячее тепло, которое она потеряла восемь лет назад. Но и боль с новой силой стала кричать, что все эти годы никуда не уходила, лишь затаилась.       — Хотел увидеть тебя, — честный ответ, но Марк не ощущал удовлетворения; он не хотел, чтобы она молчала, но оказалось, что ледяной тон голоса способен ранить больше молчания. Юля прошла к своему стулу, тихо садясь на него. Риты в комнате уже не было. А Тишман подумал, что в исполнении песни было больше жизни, чем сейчас в произнесенных ею словах.       — Ну, что ж, — женщина развела руки в стороны, — увидел, теперь можешь идти.       — Я должен извиниться…       — Нет, — Юля продолжала тем же размеренным холодным тоном. — Ты сделал то, что посчитал нужным. Это я должна благодарить тебя за подарок.       — Подарок? — не понял Марк.       — Не важно, — певица впервые улыбнулась, проявляя теплоту, которая определённо относилась не к нему.       Юля так сильно желала поскорее закончить этот диалог, потому что с каждой минутой она всё больше была готова броситься в объятия Марка, лишь бы он никогда теперь не отпускал.       Он не изменился за все эти годы, разве что на висках седины стало чуть больше. Она давно уже его простила, но не ждала, что он вот так бесцеремонно заявится в ее гримерку, в её жизнь. Это бередило старые раны. Печаль и отчаяние боролись в ней с желанием послать всё куда подальше и вопреки всему быть с Марком.       — У твоего сына удивительный взгляд, — искренне признался Тишман.       — Гетерохомия, — пояснила женщина, на что Марк покачал головой. — Я не об этом, — он боялся пошевелиться, ожидая в любой момент пробуждения ото сна. — Он взрослый не по годам.       — Это правда, он рос без отца, — новость, словно молотом о наковальню, ударила в голову. — Он сам воспитал себя таким. Мне очень жаль, что у него нет того полного детства, какое должно быть. Но он сильный. Я им горжусь. Костя — моя отрада.       — Где его отец? — внезапная мысль отрезвила его от встречи, а вот шум в ушах только усилился. Юлю этот вопрос, видимо, позабавил. — В твоём дневнике ты писала, что даришь любовь одному человеку, я думал…       — Так ты читал тетрадь, — ни злобы, ни удивления. — Этот человек — мой сын. А вот его отец много лет назад сделал выбор, оставив меня наедине с молчанием, с пустотой.       — Костя… Мой?..– ком в горле не дал полностью произнести вопрос. Певица сложила ногу на ногу и кивнула. — Господи… – слеза скатилась по щеке мужчины. — Почему ты не рассказала мне?       — Ты сам просил меня не искать тебя, написал, что уедешь. Я хотела рассказать тебе до того, ещё на том самом концерте, после которого у нас с тобой всё пошло наперекосяк, — Юля ухмыльнулся собственным мыслям, — даже просила совета у Юлианны, как тебе рассказать.       — Так вот о чем вы тогда говорили, — слезы теперь не прекращались. У него есть сын. Сын от любимой женщины. Женщины, которую он оставил одну. Схватив себя за голову, артист резко сел на второй стул. — Какой же я идиот.       — Нет, Марк, — она впервые назвала его вновь по имени, как же стало хорошо от звука своего имени из её уст, — ты просто запутался, не решился рассказать мне, что тогда было у тебя на душе, хотя прекрасно знал, что для меня это значит. Но я поняла тебя, дала тебе выбор промолчать, а утром нас осталось двое, а не трое. Не так, как должно было быть.       — Юля…– шепот срывается на хрип, но артистка останавливает его жестом, приказывая молчать, она тоже плакала.       — Мне было тяжело без тебя. Очень, — глубокий вдох, как попытка совладать с эмоциями, — Косте тоже тяжело. Он видит, как с другими мальчишками отцы играют в разные игры, забирают их со школы, но он не задаёт вопросов. Он слишком смышлен. И слишком боится ранить меня, — смешок сорвался с губ, таких желанных губ, — он ненавидит, когда я плачу. Я стараюсь не расстраивать его своими слезами, он должен расти как обычный ребёнок, а не быть взрослым в теле восьмилетнего мальчика. Хотя с самого его рождения он никогда не был обычным. Я пыталась забыть тебя, но судьба сыграла злую шутку, напоминая мне день ото дня, что Костя и твой сын тоже. Я люблю его больше жизни. И как бы это ни звучало, я все ещё люблю тебя. Во многом благодаря ему. И ничего не могу с собой поделать. Я писала в этой тетради свои мысли, представляя, что говорю с тобой.       Марк поднялся со стула и встал на колени перед Юлей, взяв её руку в свою. Он всю оставшуюся жизнь будет искупать свою вину, но никогда не искупит. Поцеловав тыльную сторону ладони, он произнес:       — Я не прошу простить меня, но я прошу прощения за то, что сделал тогда. Это был эгоистичный поступок. Я просто сбежал от проблем. Я не рассчитываю, что ты позволишь, но мне до безумия хотелось бы начать все заново.       — Я давно простила тебя, только заново у нас ничего уже не будет. У нас есть настоящее, Марк.