~*~
Он тихо сидел на крыльце, глядя на то, как отражается свет в его браслетах, когда к дому подъехал автомобиль. Было около тридцати градусов, теплое утро только начинало приобретать ленивые нотки полуденной жары, и впервые за все время своего больничного он был без бандажа. Ощущения были на удивление приятными – свобода от этой штуковины, даже несмотря на то, как прекрасно он знал, что она утоляет боль; ребра все еще ныли, когда он вздыхал слишком глубоко, и кусались, когда нагибался или двигался больше дозволенного. Но так было лучше. Накануне он даже отправился с Миакой за покупкой платья для выпускного и уже не чувствовал той обычной усталости и мучительной боли при вождении, ходьбе или нырянии в толпу таких же одержимых последней минутой распродажи шопоголиков. Однако теперь он почувствовал неясный приступ боли, когда повернулся взглянуть, кто подъехал к его дому; и поднимаясь на ноги и делая шаг вперед, чтобы рассмотреть гостя внимательнее, Нурико вдруг понял, что боль шла не от ребер… а из места куда более чуткого. Он осторожно спустился по ступеням крыльца и остановился у его основания, одной рукой держась за перила. Это был блестящий черный спорткар, сияющий на солнце как обсидиан; его тонированные стекла были подняты, а дверца водителя только начала открываться. Нурико не мог вспомнить, видел ли он когда-либо раньше этот автомобиль – в школе, у кого-нибудь из соседей или где-то еще, – но что-то в нем было странно, больно знакомо… Хмурясь, он сделал еще несколько шагов вперед, легко обнимая себя за локти, и проследил за тем, как над крышей машины появилась крупная голова мужчины, с хлопком закрывающего дверцу. Водитель стал огибать автомобиль, направляясь к юноше, застывшему под смутным воспоминанием чего-то давнего... Это был высокий мужчина, больше чем на голову возвышавшийся над ним, и чернота его грубых, непослушных волос была испещрена сединой. Волосы казались грязными и неухоженными, они цеплялись к его широкой шее, свисая в паре сантиметров от плеч; несколько прядей падали ему на глаза и прилипали ко лбу. А его… глаза… Было трудно утверждать, учитывая расстояние, которое все еще их разделяло, но он мог поклясться, что они были желтыми, с узкими хищными зрачками и в обрамлении густых серых бровей, – что только заставляло сердце Нурико биться чаще. Ведь он… он выглядел как… Зверь. Настоящий дикий зверь. Мужчина был одет в длинный черный плащ, что уже казалось неуместным при такой жаре, но который, однако, шел ко всему его образу; плащ был застегнут на все пуговицы до самой шеи, оставляя воображению Нурико решать, приходилась ли плотность рук и груди на долю мускул, жира или же на их сочетание. Он хотел отступить назад, как можно дальше, убежать в дом и запереть дверь, но… Он сглотнул. Миака еще не вернулась со встречи с Тамахоме. Она не вернулась, а… вернуться должна уже скоро. И что, если она вернется, а он все еще будет здесь? Xто, если он нападет на нее, а я не смогу ничего сделать, так как буду заперт в доме? Что, если вдруг он нападет на нее? Он нахмурился, задумавшись на мгновение, с чего вдруг ему в голову пришла мысль, что тот станет нападать на Миаку. В конце концов, какое значение имела внешность? Этот мужчина вполне мог оказаться милейшим человеком на планете, безвредным, обходительным и… Нет. Нет. Он… мог бы, но… нет. Он опасен для Миаки. Я знаю это. Я не знаю… откуда, но… Он опасен для нее. Мысль о том, что мужчина мог быть опасен и для него тоже, пришла к нему в голову только когда он уже шагнул «гостю» навстречу, остановился прямо перед ним и набрал в легкие воздуха, чтобы заговорить. - Добрый день, - осторожно сказал он. – Чем я могу вам помочь? Голос мужчины был низким и хриплым, как далекий раскат грома. - Я ищу Юки Миаку, - сказал он. – Мне сказали, что она сейчас здесь. Сотни колоколов, возвещавших о тревоге, зазвенели в его голове. Сказали? Сказали? Кто сказал? Почему? Почему он просто не поехал к ней домой и не оставил послание ее матери, если ему так нужно ее видеть? Зачем он пришел сюда? Зачем пришел сюда, где мы совсем одни, и никого больше нет, кроме меня и нее? Напрягая мускулы, он медленно и спокойно опустил руки, внимательно вглядываясь в смутно знакомые желтые глаза. - Извините, но вы, должно быть, ошиблись. Миаки здесь нет. Мужчина медленно шагнул вперед; его тень накрыла Нурико волной прохлады и мрака, заслонив собой солнце. - Я знаю, что она живет здесь, - прогремел он. – Я подожду, пока она вернется. От страха его стало трясти; было трудно дышать - не то, что говорить, - но он все же сумел себя заставить и был удивлен той стали, что звучала в его голосе. - Вы ошибаетесь, - ледяным тоном повторил он. – Если вы хотите увидеться с ней, так назовите мне свое имя, и я передам, что вы зайдете к ней после нашего разговора. Низкий, страшный рык донесся из горла мужчины, и какое-то время Нурико был так уверен, что на него собираются напасть, что весь напрягся для обороны… Однако мужчина лишь отступил назад, скрестил руки на груди и улыбнулся. - Меня зовут Ашитаре, - проговорил он. – И я сказал… что буду ждать здесь. А затем, пока это имя – это имя это имя это ИМЯ! – своим звуком все еще сотрясало его, Ашитаре шагнул вперед и направился мимо него… прямо к дому. Вида того, как чужой человек поднимается по лестнице, намериваясь войти в его дом, было достаточно, чтобы согнать шок, развернуться и побежать так быстро, как только позволяла его травма. - Секундочку! – гневно крикнул он, ускоряя шаг, как только Ашитаре схватил дверную ручку. - СЕКУНДОЧКУ. Вы не можете так просто ворваться в мой дом, когда я… Но не успел он договорить или отскочить в сторону, как Ашитаре вдруг отпустил рукоятку, развернулся и схватил его за воротник своей мясистой рукой. Он поднял его вверх так, что носки стали едва касаться крыльца, и руки тут же с силой вцепились в толстые пальцы, схватившие его. Но как бы Нурико не сопротивлялся, захват был слишком силен, и с чувством ужаса и тошноты он осознал, что не может дышать… Внезапно пара этих желтых глаз оказалась прямо перед ним, и пока он глядел в них, задыхаясь, с кружащейся головой, и все еще пытаясь расцепить хватку, в его памяти вдруг вспыхнуло воспоминание. Он знал, что это не совпадение… нет… нет… не совпадение… Не важно, как это было возможно, не важно, что его сюда привело, но это, без сомнений, был тот самый Ашитаре. Это был ты. Гнев стал разрастаться в сердце, раня его куда сильнее сломанных ребер, и обжигая больше напряженных легких. Это ты убил Корин. Это был ты. Ашитаре улыбнулся. - Тогда я хотел прикончить тебя, - прошептал он. – Но ты увернулся. Увернулся, и я вгрызся в нее. Ты же помнишь, так ведь? Но не волнуйся. Все отлично. – Улыбка поползла вверх, обнажая ряд острых клыков, сверкающих на солнце, как ледяные скалы. - Ты же хочешь увидеться с ней… не так ли, Нурико? Мир стал наклоняться куда-то в сторону, темнея по краям от недостатка кислорода… но прежде, чем он смог потерять сознание, рука Ашитаре напряглась, притянула обмякшего Хранителя к себе и затем с силой отшвырнула прочь. Какое-то время, отлетая назад, он вновь мог дышать и был зол настолько, что гнев сжигал его изнутри, как пламя… …но вскоре он стал склоняться к земле, и осознание того, что сейчас последует, ударило в него болью ужасающей предопределенности. Я… Однажды он уже падал на бетонные ступеньки, когда ему было шесть лет, а Корин все еще была жива. Они играли в салки с Роко, и крыльцо было их конечным пунктом; он бежал по дорожке, но вдруг споткнулся о край собственного ботиночка и упал на ступеньки. Нурико разодрал себе локти с коленями и прикусил язык до крови, и потому лишь лежал там, плача от боли, и ждал, когда Корин поймет, что случилось, и позовет маму. Но тогда он мог видеть, что вот-вот ударится о бетон, и потому сумел выставить руки, приготовиться к этому. В этот же раз не было ни единого шанса приготовиться к тому, что его ожидало. Я… Ашитаре наблюдал за ним, оперевшись спиной на дверь и утопая в мрачном блеске длинного плаща. Его глаза впивались в него взглядом, темные от своего могущества и злобного удовольствия; они просто смотрели... смотрели… Я… ...умру. Так ведь? Спина ударилась первой, чуть ниже лопаток. Это был угол второй ступеньки. Тошнотворный хруст. Боль в спине. Боль в ребрах. Ноги рефлекторно поджались, колени уперлись в грудь; он скатился вниз, чувствуя громкий, оглушительный стук удара затылка о бетон. Рука согнулась под ним. Нога, больно изогнувшись, ударилась о железные перила. Потом он упал животом на траву - холодную и мокрую, - и все прекратилось. С огромным трудом он перевернулся на бок... затем на спину... и воззрился в распростертое перед ним море из плывущих облаков, – не способный дышать, не способный даже пошевелиться, лишь чувствуя боль и слыша скрип тихо раскрытой входной двери. Он почувствовал вкус крови во рту и припомнил, как слышал где-то, что когда бывает внутреннее кровотечение… Он попытался вдохнуть, делая над собой усилие, но смог лишь с хрипом втянуть чуть-чуть воздуха. Рука, которой он все еще мог шевелить, обхватила грудь и надавила на нее в попытке устранить боль – но как только он это сделал, внутри что-то шевельнулось и царапнуло его по руке. Это не могло, не могло быть хорошо, что-то было совсем не так, совсем… Он приподнял голову. Его взгляд проследовал от неба к вершинам деревьев, к соснам, окружавшим двор, к его ногам… к рубашке, порвавшейся при падении с лестницы, и чему-то белому, окровавленному, торчавшему из его груди, как лезвие. Он уставился на него долгим взглядом, молча и недоуменно, не понимая, что это такое и почему такое чувство, что внутри что-то сломалось... Как он мог смотреть на что-то, что нанесло ему удар, но изнутри? Изнутри… И боль нахлынула на него, обжигая и кружа голову, и он откинулся на спину, безвольно раскинув руки на траве и уставившись в небо.~*~
- Миака… Миака, ну же. Хотохори. Он старался утешить ее. Сделать вид, будто все хорошо. Но… Она прижимала ладони к лицу, едва дышала от слез, и наклонялась вперед; ремень безопасности врезался ей в грудь, но она едва ли обращала на него внимание. он же сказал что будет в порядке он сказал что будет в порядке зачем он врал мне как он мог зачем я оставила его ну почему я не могу ничего изменить почему он не может любить меня что я такого сделала почему я не могу ничего изменить боже боже хоть бы он был жив ведь иначе это будет моя вина я оставила его как я могла быть такой дурой он сказал что с ним все будет в порядке но это не так не так не так - Надо было остаться с ним, - выдавила она, и ее голос был так приглушен руками и потоком слез, что даже она сама едва могла разобрать, что говорит. – Я з-знала, что это может случиться, но все равно у-ушла – почему я ушла? – Ее руки безвольно упали, и голос повысился до крика, отражаясь в оконном стекле и отдаваясь так громко, что руль дернулся в руках Хотохори. – Почему я ушла?! Хотохори оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее, - бледный и напуганный не меньше нее, но старающийся, на благо обоих, быть сильным и отрицать то, что знали оба – что оба предчувствовали. - Уверен, с ним все хорошо, - уверял он ее, и его голос лишь слегка задрожал на этих словах. - Я-я уверен. Она замотала головой, прижимая кулаки ко рту, ее глаза были широко раскрыты и наполнены слезами. - Нет нет нет нет, - шептала она. – С ним все плохо все плохо все плохо – я знаю это, с ним все плохо все плохо… - Шшш. Миака, все хорошо. Мы почти приехали.~*~
Братик. Его видение прерывалось, как во сне. На груди была тяжесть, в горле все жгло огнем, а на губах стоял привкус соли. Братик. Вставай. Ты должен встать. Он попытался перевернуться, прижать ноги к груди, но понял, что сделать этого не может. Во рту все пересохло, а веки могли поспорить по тяжести со всеми конечностями. Рюен! Вставай! Вставай, сейчас же! Он распахнул глаза. Воздух хлынул в легкие, и сопроводившего его взрыва боли было достаточно, чтобы вернуться в сознание, в жизнь. Я… все еще жив? Солнце светило так ярко, что ослепляло. Оно уютно окутывало его своим теплом, и в глазах от такого усиленного сияния белые пятна сменялись черными – было трудно разглядеть хоть что-нибудь. На секунду он зажмурился, желая вернуться в не такую болезненную темноту, но… что-то остановило его. Он открыл глаза, щурясь, взглянул вверх… и холодная волна дрожи побежала по нему, вызывая едва заметную вспышку боли в груди. Свет… Казалось, тепло его собственной крови окутало его в темно-красный кокон, закрывая вид тонкой пластинкой, что давала миру такой странный красноватый оттенок… Но нет. Это был не мир, а… просто свет. Тот свет, высоко-высоко над ним, и такой блестящий, что было трудно сказать, где теперь было солнце. Было тепло. И… Он вздохнул неожиданно глубоко, уперся рабочей рукой в землю и, поднявшись, сел на траве. …она где-то там, да? Внутри того света? Она там. И… она зовет его. - Корин, - шептал он; так слабо и неуклюже из-за сухих, потрескавшихся губ. Вглядываясь в этот свет, этот ласковый алый свет, он чувствовал, словно все вопросы, которые у него когда-либо были, получили ответы, и самые потаенные его желания были исполнены. Словно все эти годы он бродил с закрытыми глазами, и только сейчас, на пороге смерти, узрел истину. Я… нечто большее. Это не все, что я собой представляю. Я… Пять минут назад это казалось бы бредом – оно бы даже не выглядело правдоподобным. Но сейчас, когда алый свет теплился у него в груди, уверенность в этом все больше росла в нем, и он нашел в себе силы опереться на землю, подставить под себя функционирующую ногу и, подавшись вперед, подняться. И вот, он стоял, держась левой рукой за перила залитого кровью крыльца, а правой ногой уверенно и твердо опираясь о землю, – и пусть он еле дышал от боли и тошнотворного ощущения того, как все внутри движется при ходьбе… это была чепуха. Потому что… Я… Нурико. Хра-нитель… Судзаку… Нурико. Он вдруг засмеялся, – коротко и очень легко, от звука собственных слов в голове – этих странных, иноземных и таких прекрасных слов, даривших все, чего ему так не хватало. Да. Теперь… теперь я все понял. Миака. Мы принадлежим тебе, так ведь? Все мы. Тамахоме. Хотохори. Мицукаке. Тирико. Титири. Таски. Я. Мы все принадлежим тебе. Чтобы защищать тебя. Чтобы защищать тебя, Миака. Это наш долг. Это наш смысл жизни – то, почему мы те, кто мы есть, и почему мы с тобой. Чтобы защищать тебя. Он закрыл глаза, концентрируя силы на браслетах, окружавших его запястья. Секунду спустя, оба его предплечья были затянуты в сталь, и появившейся энергии и решимости было достаточно, чтобы сделать шаг, взяться за перила и продолжать поддерживать себя. Сломанная нога кричала от боли при каждом движении, и кровь сильнее приливала к груди, стекая по животу и затемняя ткань его брюк. Судзаку. Прошу. Дай мне сил. Он сделал еще один шаг, подтягивая за ним свое ослабленное тело – еще всего три шага. Всего три шага, и он будет на крыльце, на крыльце, будет близко к двери и он сможет войти в дом и остановить этого монстра, прежде чем тот успеет сделать Миаке хоть что-нибудь… Ты думала, это сработает, да, Миака? Ты думала… что можешь все изменить. Еще один шаг. В некоторых местах на его теле кровь уже стала подсыхать, вцепляясь в кожу маленькими когтями. Твое последнее желание… Ты так сильно хотела быть с Тамахоме… но и желала спасти всех нас, - так, Миака? Ты думала, это все изменит. Что если поменять мир, в котором мы живем, то изменимся и мы сами – изменятся наши судьбы. Еще шаг. Почти там. Почти там, почти… Ты даже… пыталась изменить себя, правда? Ты думала… если поменять того, кого любишь, можно заменить им того, с кем тебе было предначертано быть. Ты… ты думала, это запустит механизм изменений. Последний шаг. Глупая. Нам не изменить судьбу. Мы можем только… немного ее отсрочить. Нурико неспешно прохромал до двери, схватил ручку и толкнул ее. Ашитаре ждал его, сидя за кухонным столом как будто в ожидании еды. Мужчина поднялся, как только он вошел, и, на мгновение сверкнув удивленным взглядом, стал расстегивать плащ; одежда упала на пол и Нурико тяжело сглотнул. Мышцы. Определенно мышцы. - Я не позволю… тебе тронуть Миаку, - выговорил он, и был поражен тем, насколько твердо звучал его голос, как он был… глубок, насыщен и ровен. - Я убил тебя тогда. Смогу убить и сейчас. Ашитаре презрительно усмехнулся, и низкий рык раздался из его горла. - Давай, - сказал он, сгибая обе руки перед грудью и становясь недвижимо перед столом. – Я жду. Внезапно силы наполнили его, растворяя даже намеки на боль и ранения. Нурико был готов.~*~
Остаток дороги прошел в напряженном молчании и наполненной слезами тишиной. Хотохори ехал быстро, но осторожно; Миака сидела, свернувшись калачиком и прижимая руки к лицу, - по ее щекам текли слезы. Вот, наконец, они свернули на его улицу и стали проезжать мимо соседских домов. У входа в дом была припаркована незнакомая машина, и сквозь деревья они могли видеть… Хотохори ударил по тормозам, заставив обоих дернуться в креслах. - О… о… боже, - прошептал он. Миака сорвала свой ремень безопасности и распахнула дверь в считанные секунды, а затем помчалась к дому, пронзительно крича: - НУРИКО! НУРИКО!! Она споткнулась на бегу, чуть было не упав на дорогу, – и вид того, как она дернулась вперед, мгновенно вывел Хотохори из ступора: он вырвался из-под власти ремня и машины и устремился за девушкой по лужайке. Даже с такого расстояния он мог видеть, что на траве была кровь… и, несмотря на голос рассудка, он знал, кому она принадлежала. Когда он настиг ее, Миака упала на колени и стала цепляться пальцами за пропитанную алым траву, как будто пытаясь вырвать ее из земли. - Где он? - рыдала она, дергая лопатками и покачиваясь взад-вперед на руках и коленях. – Где он, Хотохори? Где он? Только он собрался ответить, что не знает, как они услышали это – жуткий грохот чего-то обрушившегося и крик, похожий на вой… На вой… - О, боже, - выговорила Миака голосом не громче, чем мучительный писк. – А…А…Аши...та... Она вскочила на ноги и ринулась по ступеням бок о бок с Хотохори - ничего не понимающим, но знающим, что Нурико в опасности, истекает кровью, и может быть… умирает… Нет! Ради всего святого! С чего бы ему умирать? Кому придет в голову убивать Нурико? И откуда тебе знать, даже если бы такие люди были? Спеша вперед Миаки, желая оградить ее от того, что могло ждать их внутри, и, хватаясь за ручку двери, он вспоминал тот последний раз, несколько дней назад, когда он был с Нурико; обнимал его. Позволял ему плакать. Утешал. Заглядывал в глаза и видел… видел нечто прекрасное. Пожалуйста, взмолился он, обнаруживая, что дверь была приоткрыта, и весь напрягся, чтобы открыть ее. Пожалуйста. Нурико… Прошу. Ты нужен нам. Дверь перед ним растворилась, и все утонуло в сером.