Вода и камень

Глава VI Старик лежал, запрокинув голову, и храпел. Храпел так, что хотелось придушить его немедленно. Санада с ненавистью посмотрел в дальний угол комнаты, откуда доносились непотребные звуки. Постепенно глаза приспособились к темноте и теперь уже могли различить стол у окна, заваленный каким-то хламом, пару стульев и полки на стенах, на которых тёмными пятнами выделялись не то банки, не то коробки... Кровать у стены тускло поблёскивала хромированными завитушками изголовий. Старик на кровати показался смутно знакомым. "Точно, это же русский, к которому мы ездили не так давно. Чего только не померещится..." Он повернул голову, чтобы увидеть, что находится с другой стороны, и тут только понял, что может шевелиться. Сжал пальцы в кулак на пробу, дёрнул ногой – получилось. Пускай голова всё ещё кружится от слабости, и дыра в боку настойчиво напоминает о себе при каждом вдохе и выдохе – главное, что тело начало слушаться, а значит, рано или поздно он сможет удрать из "гостеприимного" дома. Санада медленно сел, ощупал голову: "Вроде всё на месте..." Спустил с постели ноги и попытался встать. Тошнота накатила внезапно, стены вдруг выгнулись, а предметы поплыли перед глазами. Решив, что бежать прямо сейчас не получится и необходимо, как минимум, подлечить тело, он опустился обратно в подушки и закрыл глаза. "Прикинусь пока "чучелком" – пообещал он себе, – а там уж как пойдёт". Утром, увидев всё того же старика, сидящего за столом с шилом и потемневшим от времени книжным переплётом в руках, попытался и впрямь притвориться спящим, но ничего из этого не вышло. – Вот, поешь, – негромко сказал по-китайски хозяин, поднося найдёнышу миску с жёлтой кукурузной кашей и жестяную кружку, до краёв наполненную молоком. Тот лишь покачал головой и отвернулся. – Ещё один старик, что им всем от меня надо? – пробормотал себе под нос. – Чего ты там лопочешь, не слышу, – нахмурился дед, оглаживая сивую бороду. – Ты мне лучше скажи, как лечить тебя, если ты сам того не хочешь? На пустое брюхо быстро не заживёт. – Отстань, само пройдёт. В животе у Санады предательски заурчало. Тело реагировало на кашу, требуя отнять её у противного старикашки и слопать немедленно всю, до последней крошки, вылизать миску, а потом сразу же запить молоком и потребовать добавки. – Ведёшь себя, как ребёнок... – продолжал старый хрыч. – Сам подумай: чем скорее на ноги встанешь – тем быстрее отсюда уйдёшь. – Можно подумать... – хмыкнул японец. – А твой замшелый приятель в курсе, что ты меня отпускать собрался? – Не понимаю... ну, да ладно, пусть Настёна с тобой возится, может, у неё получится. – Насутё-на? – повторил Санада непонятное слово. – Внучка моя. Она головастая, думаю, справится. Староста Никодим проделал в переплёте последнее отверстие и отложил работу. Сшивать Псалтырь он будет завтра, ежели ничто не помешает. Поновлять книги, сохранённые с таким трудом в скитаниях по всему свету, было для него любимым занятием, подходить к коему следовало без суеты, подготовившись тщательно. Не станет этих книг – и согласию конец. Рассыплются люди, разбредутся по миру, как слепые. Но, пока он здесь и может позаботиться о людях и о книгах, всё будет так же, как и сто и двести лет до них. О том, что будет после, думалось тревожно, но старик каждый раз успокаивал себя тем, что уж Господь-то обязательно позаботится о своих чадах не хуже, чем делает это он сам. К обеду пациент перестал кобениться и попросил разогреть кашу. А также изъявил желание выйти на солнышко. Никодим счёл это хорошим знаком и разрешил. Погода хорошая, чего бока отлёживать... Фёдор помог болящему выбраться за порог, разместил его с удобством на скамье под окошком, рядом поставил еду. Пришёл сосед с сыновьями, и они все вместе принялись пилить доски для нового коровника. Работа с купленной на прошлой ярмарке циркулярной пилой спорилась, парни едва успевали таскать готовые доски. – Смотри-ка ты, ожил басурман-то! – посмеивались мужчины, глядя на то, как чужак на своей скамейке орудует ложкой. – Никодим Силыч, так он тебя в нужду введёт, как есть обожрёт, окаянный! – Да будет вам, пустозвоны, пущай поправляется человек, а каши у меня на всех хватит, – промолвил старик с улыбкой наблюдая за уничтожением продуктов. Особенно вкусным оказалось подобрать хрустящей хлебной корочкой остатки молочной "юшки" на дне. Облизывая выпачканные маслом пальцы, Санада заметил веселящихся русских и поубавил прыти. А когда Федор со словами: "Кушай, заморыш", подбавил ему холодного молока в кружку – вовсе отвернулся, чтобы насладиться мягким белым хлебом без свидетелей. Один только запах чего стоил! "И как эти неандертальцы могут делать такую вкуснятину, – подумал Санада и отломил ещё кусочек. – Хотя... может женщины у них получше, и в этом весь секрет?" Русские приводили его в недоумение своими габаритами и дремучим видом. Молодые ещё мужики отращивали бороды, будто соревнуясь друг с другом, кто быстрее превратится в моховую кочку. Большинство были высокими и плотными, шеи, как у быков – никакого понятия о гармонии. Борцы-сумотори, Футабаяма, к примеру, тоже не хлюпики, но разве можно сравнивать... "Если старостина внучка, которая должна с ним "справиться", тоже похожа на овцебыка, то это будет очень и очень плохо" – решил Санада. Так или иначе, ему придётся общаться с сектантами, а стало быть, необходимо найти среди них кого-нибудь, говорящего не только по-испански или по-русски. Насколько он понял, девица эта может стать весьма полезной и лучше бы ей, конечно, оказаться не совсем уж кикиморой. Почувствовал слабость только, когда перестал жевать. Всё разом утратило для него интерес: и шумное любопытство местных мужиков, и гипотетическая красота неведомой Настёны, и перспектива возвращения в Ламарк под крылышко гостеприимной миссис Риджвуд. Пожалуй, даже последние события в "Летнем лагере" волновали его сейчас не так уж сильно. Фишер никуда не денется, дни его сочтены независимо от того, где он находится и что собирается делать. "Вот высплюсь как следует – и тогда отправлюсь на охоту, – промелькнуло в голове у бывшего резидента. – Только перекушу чего-нибудь, как проснусь..." – Нет, мэм, кроме вас никого..." – банковский служащий равнодушно скользнул по ней глазами и снова уставился в толстую амбарную книгу, раскрытую на столе перед ним. Николь нетерпеливо постукивала пальцами по мраморной стойке и уходить никуда не собиралась, поэтому клерку всё же пришлось поднять архив и найти нужную запись. – Вы снимали деньги со счета четыре года назад, мэм, потом пополнили, потом были ещё операции, как приходные, так и расходные. Между этими записями никаких посторонних нет. Вы неоднократно спрашивали меня об этом, возможно, просто забыли. Николь задумчиво кивнула. Разумеется, она всё прекрасно помнила, просто хотела убедиться ещё раз. Как такое может быть, чтобы за всё это время человеку ни разу не понадобились деньги? Впрочем, этот банк вполне мог быть не единственным. Таков уж Юкио Санада, про него ничего нельзя знать определённо... Иногда она ловила себя на мысли, что всё это просто сон, который привиделся ей на отдыхе где-нибудь на морском побережье или, скажем, в горах. Если хорошенько зажмуриться, а потом резко распахнуть веки – то, без сомнения, вместо полупустого операционного зала банка "Уэллс Фарго" она увидит канатную дорогу в Инсбруке, а может быть Английскую набережную в Ницце с её дурацкими пальмами и белыми зонтиками уличных кафе. И море будет шуршать разноцветными камушками, а вездесущие чайки – кружиться над головой. А потом она дождётся Андре, который, как обычно, заплыл слишком далеко, и они пойдут обедать в тот самый ресторанчик, где подают чудесных мидий в сливочном соусе, и там ещё такой смешной кот всё время спит на подоконнике, уютно поджав под себя лапки... "Мэм, с вами всё в порядке?" – Николь с досадой открыла глаза. Сердце съёжилось болезненным комком где-то в самой глубине грудной клетки и ворочалось там, не находя себе места. За окном по тротуару сновали люди, гудели машины. Клерк, держа в испачканной чернилами руке наполовину наполненный водой стакан, обеспокоенно заглядывал ей в лицо и шевелил губами, будто вытащенная из воды рыба. "Извините..." – пробормотала она, взяла сумочку и медленно пошла к выходу. Захлопнула дверцу машины и долго ещё сидела, приходя в себя. "Надо бы как-то уже научиться жить этой новой жизнью, – уговаривала себя Николь. – Сколько можно: одна нога здесь, а другая – там..." Однако, как и все предыдущие попытки, эта также была обречена на провал. Ей казалось: стоит разорвать тонкую нить воспоминаний о той, прошлой жизни, и всё будет конечно. Никогда уже не вернётся она домой, не увидит сиреневое закатное небо над парижскими крышами и серебристые ивы парка Монсо. Не будет, как в юности, устроившись на скамейке с мороженым, любоваться башней Сен-Жак в окружении цветущих каштанов. А ещё она наверняка забудет всех, кто остался там, их голоса и лица просто сотрутся из памяти, выветрятся, как аромат вина вскоре после того, как выпита последняя капля... Мадам Феррье запрещала себе думать о том, останется ли вообще что-нибудь на месте любимого города. "Всё плохое заканчивается рано или поздно, закончится и эта война, – убеждала она себя. – Мы всё преодолеем, надо лишь дождаться, а пока постараться полюбить и Нью-Йорк тоже, раз уж застряли здесь надолго". Включила зажигание, и светло-серый пикап нехотя тронулся с места. Одной из причин, по которой она выбрала именно эту машину, был радиоприёмник, установленный на приборной панели – "настоящая роскошь", как с гордостью заявил продавец. Как назло – ни одной нормальной песни. Сколько ни переключай – сплошное джазовое недоразумение. Ей так и не удалось привыкнуть к модному диксиленду, от которого, как говаривала Милли, молоко сворачивается в бутылках и с деревьев в Центральном парке сыпятся белки. Наконец её усилия увенчались успехом, из динамика полилась знакомая музыка и Николь машинально принялась подпевать. 🎵 We'll meet again Песня вселяла надежду и успокаивала. "Если огромное количество людей во всём мире захотят одного и того же, – думала Николь, – не может быть, чтобы этот колоссальный импульс просто исчез, пропал зря". Каким именно образом всё должно произойти она представляла слабо – слишком уж отличались кадры кинохроники, которую безостановочно крутили в кинотеатрах от того, что ей довелось увидеть в Париже. Но, наверное, всё так и будет: мчащиеся танки, летящие самолёты и бегущие в яростном порыве люди разгонят этих ужасных немцев, скинут их в Ла-Манш, и наступит, наконец, мир. Иногда она размышляла о том, как примут люди, пережившие оккупацию, тех, кто вернётся домой издалека и приходила к выводу, что это будет нелегко. Ей очень не хотелось бы оправдываться перед ними, да и что она могла бы сказать? Что Санада закинул её на то судно практически за шкирку, как котёнка, а она не нашла в себе смелости отказаться? Что больше всего на свете она желала тогда оказаться далеко-далеко, чтобы не слышать воя воздушной тревоги и не видеть вокруг людей в военной форме? "Рассуждения в пользу бедных..." – усмехнулась она, и тут сзади загудели. Оказывается, на перекрёстке давно уже загорелся зелёный, соседний ряд тронулся и у тех, кто стоял за ней, моментально иссякло терпение. Пришлось пошевеливаться тем более, что путь предстоял неблизкий, нужно было забрать оборудование для витрины на железнодорожной станции в Хобокене, а ещё она пообещала Жану-Франсуа, что вечером они поедут в Сигейт, будут есть эти кошмарные булки с сосисками внутри и смотреть, как в небе одна за другой загораются звёзды. А когда будут возвращаться домой – она споёт ему эту песню, и он заснёт в машине так крепко, что придётся нести в кровать на руках. Оба любили эти редкие поездки и ни за что бы не согласились променять их на какое-то другое развлечение. Сон никак не хотел отпускать. В нём опять было море и длинная, отливающая серебром, полоска пляжа, пустынная, как в первый день сотворения мира. Лишь где-то вдали маячили высоченные шесты, на которых реяли на привязи разноцветные коинобори. Дойти бы до них, но вот уже который час бредёт, а всё без толку. Солнце слепит так, что глаз не поднять, и ноги вязнут в горячем белом песке. В какой-то момент ко всем этим напастям добавился тоскливый монотонный звук: может, ветер или сякухати странствующего монаха... Нет, это кто-то поёт и голос всё ближе. В нём так много всего: печаль и мольба, и даже, будто бы, надежда. Слов не разобрать, но они наверняка о чём-то очень важном именно для него... Обернулся посмотреть и проснулся вдруг. Солнце нацелилось из-за ситцевой занавески прямо в глаз, отчего пришлось зажмуриться снова. Пение прекратилось. Санада так и не успел понять, что это было, но очень хотел слушать ещё и ещё. Поискал взглядом одежду и с досадой обнаружил на лавке лишь старый картуз с лаковым щербатым козырьком, да шерстяные носки. Хорош же он будет, появившись на крыльце в этих нелепых русских подштанниках с завязками и картузе... Тогда уж точно вместо песен ему достанется хохот, а может быть даже аплодисменты. Вот интересно: могут ли здешние бородатые крестьяне издавать подобные звуки? Скорее, всё же, голос был женский, уж больно грустная песня – мужчины таких не поют. "Если запоёт ещё – всё будет хорошо, – загадал Санада. – Быстро поправлюсь и вернусь в Ламарк, дела не ждут". Разумеется, он не собирался больше встречаться ни с какими шаманами, мало ли, что там привидится в бреду... Сейчас надо найти способ выселить сектантов с этих земель, желательно без военных действий и жертв среди мирного населения. Хозяйке-то всё равно, а вот ему шумиха совсем не нужна. Не стоит привлекать излишнее внимание к своей персоне. Для полковника Джонсона он должен остаться всего лишь жадным до денег поставщиком дури, не более того. Когда на секретном объекте начнутся проблемы, все подозрения должны пасть на русских. К тому моменту, как американские солдаты заявятся в посёлок, староста должен быть морально готов уступить без драки, а для этого необходимо с ним как следует поговорить, благо, сейчас его приютили в этом доме и можно не выискивать предлога, чтобы ездить сюда. Надо, чтобы его посредничество осталось незаметным для обеих сторон. Из того, что он увидел, наблюдая за строительством, выходило, что это будет нечто покруче всех построек в "Летнем лагере". Солдаты затаскивали внутрь такую кучу всякого барахла, что хватило бы на три полноценных лаборатории, а бронированные двери наводили на мысль о чрезвычайной опасности того, что будет находиться за ними и готовности выдержать штурм или прямое попадание снаряда. Чем дальше, тем больше Санада понимал, что, скорее всего, объект придётся уничтожать, но сначала пусть гайдзины нафаршируют его всем, чем только можно. То, что при этом ему придётся, возможно, убить соотечественников, заботило бывшего резидента в последнюю очередь. Все они понимали, на что идут, когда решили продаться противнику, выбрали жизнь и американские деньги. Заскрипели ворота и во двор въехала машина. Староста крикнул что-то водителю, и тот ответил неразборчиво. Через минуту хозяин появился на пороге комнаты, где лежал Санада, и показал ему коробку, откуда выглядывали склянки с медикаментами, упаковки бинтов и ваты. – Это тебе подарочек, – усмехнулся он. – Федор в город ездил. Слыхал, тебя там ищут, так что давай, поправляйся скорей... – Тогда пусть она споёт ещё, – попросил японец. – Не знаю, о чём ты говоришь... Ладно, сымай портки, укол тебе сделаю, а то намылился уже куда-то, как я погляжу. Обожди пока скакать: рана откроется – сам виноват будешь, – проворчал Никодим, извлекая из коробочки допотопный шприц ветеринарного вида. Санада содрогнулся, но выпендриваться не стал. Бок болел так, что спать можно было только на спине, а при каждом движении тело казалось нашпигованным гвоздями… Лёжа на лавке со спущенными штанами он уже не хотел никаких песен. Молился только, чтобы никто не вошёл без стука, как принято у этих пейзан, а то позора не оберёшься. Игла, ожидаемо, оказалась тупой. – Пошли ещё кого-нибудь в Ламарк, – просипел раненый. – Найдите доктора Генри Брауна с американской базы, его там все знают. Скажите, что Чжао Цаю нужна американская аптечка, он даст. Там сульфадиазин, морфин – это всё, что мне сейчас нужно. И ещё сигареты, страшно хочется курить. – Чегой-то, – невозмутимо ответил дед. – Не надо нам ихнего. С Божьей помощью и так поправишься, ну и я, тоже, чем смогу. А курить у нас не позволено... – С такой помощью я помру скорее, – закатил глаза пациент. – Помолчи уже! – шлёпнул легонько по макушке "доктор". – Вырос дурнем, так хоть не упорствуй. Успокоительное начало действовать и спор с вредным стариканом потерял актуальность. "Медноволосая богиня будет петь для меня..." – на прощание успел подумать Санада, проваливаясь в спасительную темноту, к которой уже успел привыкнуть. – Говорят, постоялец-то наш чудной нынче у русских, – заявила Дорис, накрывая на стол. – Кто говорит? – миссис Риджвуд отложила рукоделие и уставилась на кухарку. Нет ничего хуже прислуги, распускающей сплетни. В любой другой день Дорис тут же получила бы на орехи за длинный язык, но не сегодня. С тех пор, как столь необходимый мистер Чжао вышел погулять и пропал, прошёл уже не один день. Вчера приходила эта бесстыжая особа, жена доктора, разумеется, совершенно случайно, "…по дороге к портнихе, забрать платье для Бетти потому, что дети, знаете ли, слишком быстро растут". Интересовалась, куда подевался приятель её мужа, которому теперь не с кем играть в шахматы. Она самым возмутительным образом совала свой нос всюду, как будто надеялась обнаружить где-нибудь под кустом персидской сирени свеженький труп своего любовника. Горничная застукала их в отеле "Чеферино", когда её муж чинил там проводку. Она занесла ему обед и имела удовольствие наблюдать, как китаец вышел из двери с номером девять, сел в машину, "которую мадам так любезно ему одолжила" и уехал. А пару минут спустя из той же двери показалась эта омерзительная вертихвостка и тоже прошмыгнула на парковку. "Подумать только, – восклицала горничная. – Бедняга доктор так ждал приезда жены, а она притащила на хвосте своего жёлтого дружка! Даже ребёнка не постыдилась!" Само собой, миссис Риджвуд сделала вид, что личная жизнь и местонахождение квартиранта её не интересуют, платил бы вовремя, и ладно. Хотя... если бы можно было – откусила бы докторше голову по самые коленки. Однако, вместо этого она предложила ей кофе и с облегчением выслушала отказ. "А жаль... Крысиного яду в чашку эта фифа уж точно заслужила!" – и миссис Риджвуд мечтательно вздохнула. – Так кто говорит? – переспросила она. – На рынке, или в церкви? – А вот и не угадали, мэм, – улыбнулась Дорис. – К аптекарю заходил один из "этих", он и сказал. И знаете, что, мэм... он покупал бинты, йод и всякое такое... по-моему, с мистером Чжао что-то неладно. – Не болтай ерунды! – раздражённо оборвала её хозяйка. – Что с ним может случиться? – На, вот... – буркнул Фёдор, пододвигая миску с борщом. В обжигающем красном вареве плавало белое облачко сметаны. При желании в этом можно было углядеть некое подобие горы Фудзи в обрамлении пламенеющих осенних лесов. – Не хочу, спасибо, – помотал головой Санада. Меньше всего он желал сейчас созерцать пейзажи с натюрмортами. Настроение с самого утра было ни к чёрту. Староста оказался настоящим садистом: вонючие варёные овощи, сметана и никакого жареного мяса, которого так отчаянно требовал желудок. Вместо утреннего кофе – вконец опостылевшее молоко. Едва почувствовав себя лучше Санада начал обдумывать побег и уже прикидывал, как сможет добраться до Ламарка. Пешком тащиться не вариант – тут и здоровому-то за день не дойти, а он точно загнётся по дороге. Фёдор, несомненно, будет рад, он невзлюбил чужака с самого начала. Староста поручил ему заботиться о раненом, помогать передвигаться, подавать, что попросит, и он выполнял всё в точности, но словно бы через силу. Похоже было, что по большей части его приставили к Санаде как раз для того, чтобы тот не сбежал. Ну и так, "для пригляда". Сам Никодим осматривал пациента с утра пораньше, обрабатывал рану и исчезал по делам. Возвращался только к обеду и потом был занят всякой всячиной, так, что они почти не общались. Наблюдая жизнь в русском поселении, незваный гость отмечал, как много они работают. Никто не сидит без дела, включая детей. И все такие степенные, основательные, и до него им нет никакого дела. Вот только удрать незаметно не выйдет. "Придётся, видно, угнать грузовик, если не будет другого выхода", – решил Санада. Однако, после такой выходки путь к дальнейшим переговорам по поводу земли был бы отрезан, поэтому он оставил кражу имущества на крайний случай. Можно, конечно, просто подождать, пока бок заживёт, и тогда проситься домой, вот только терпеть без курева не было уже никакой возможности, да и собственные дела запускать не следовало. "Кстати, что-то обещанной внучки пока не видно..." – Санада покосился на монументально восседавшего на табуретке Фёдора, но спрашивать не стал – тот всё равно не понял бы ни слова. – Ох ты! Это кто ж к нам пожаловал? – парень поднялся с места, вразвалочку подошёл к окну и с любопытством уставился на улицу, где как раз остановился, подняв тучи пыли, облезлый голубой пикап с остатками красного креста на дверце. Оценив обстановку, Санада скатился с кровати и, стараясь не шуметь, по стенке двинулся к выходу. Когда Фёдор понял, что происходит – было уже поздно. – Боже мой, Генри, как же я рад вас видеть! – завопил бывший резидент, оказавшись на крыльце. Доктор, опешив от такого энтузиазма, замер и не спешил вылезать из машины, очевидно, из страха быть заключённым в объятия компаньона по сомнительному бизнесу. – Эй! Куда рванул! Вернись в постель, мне же влетит по первое число, – раздался позади обиже6ный бас Фёдора. Санада живо представил себе, как его сейчас будут хватать за шиворот и волоком тащить обратно, и предпочёл позору смерть от переутомления. Доковылял, стиснув зубы, до пикапа, плюхнулся на пассажирское сиденье и с грохотом захлопнул дверцу. Мистер Браун открыл, было, рот, чтобы сказать, как был бы он благодарен за сохранение казённого имущества в целости, но не успел издать ни звука. Беглец ухватил его за рукав и прошипел: "Погнали! Живо!!!" Ослушаться доктор не посмел. Машина взревела и дёрнула с места с нехарактерной для неё прытью. Они мчались по просёлку, оставляя за собой клубы пыли, и каким-то образом ухитрившись не задавить ни одной курицы, в изобилии попадавшихся на пути. Только проехав с пяток километров и оставив позади кое-как сколоченные из жердей ворота, сбавили ход и огляделись. Вокруг, насколько хватало глаз, переливались золотыми волнами под ветром, поля. У самого горизонта они сменялись выгоревшей брезентовой зеленью: там начинались холмы и пастбища, и так почти до самого Ламарка. – Значит, вы приехали меня спасать... – усмехнулся Санада, утирая со лба пот. Солнце клонилось к вечеру, но жара пока не спадала, шляпы с собой у него не было, а доктор своей панамой делиться не собирался. – Ну да, как услышал от аптекаря про раненого китайца – так сразу и отправился. Вы себе не представляете, что творится на базе. У меня всё закончилось, а новых препаратов без вас не достать. Они меня чуть не сожрали. Слава богу, вы нашлись, а то я, признаться, немного струхнул. Санада внимательно посмотрел на собеседника – ему показалось, что тот непривычно суетлив и глаза у него какие-то не такие. – Генри... Скажите-ка, у вас у самого как с этим? Доктор затих, нахохлился, и какое-то время ехали молча. Наконец, не выдержав испытующего взгляда своего пассажира, он вяло протянул: – Ну, подумаешь, что здесь такого... от этой жизни взвоешь, пожалуй, впрочем, это и жизнью-то назвать нельзя. – И давно? – брезгливо скривился Санада. – Да ладно вам, – перешёл в оборону мистер Браун. – Ну, нюхнул пару раз, чтобы немного расслабиться... можно подумать, сами вы никогда не пробовали. – Чтобы я больше этого не видел, – отрезал Санада. – Только идиот будет мешать бизнес со своими привычками. – А то что? Уши мне надерёте? – Нет, уши ваши мне ни к чему. Но утопить вас с концами могу. Опустить на самое дно, без надежды вернуться к нормальной жизни – это запросто. Подумайте, хотите ли вы потерять то немногое, что у вас есть? – Да нету у меня уже ничего! – со злостью процедил доктор, поддавая газу. – Ошибаетесь, – спокойно заметил компаньон. – Не играйте с огнём, Генри, я жалеть вас не буду. Слева шмыгнули носом, Санада с грустью подумал, что этого человека наверняка через год можно будет списать. Впрочем, вряд ли он успеет увидеть, чем закончится эта история. Солнце почти скрылось за горизонтом, оставив в небе лишь узкую полоску оранжево-алого зарева. В сочетании с туманом, наползавшим в низину, по которой они сейчас двигались, выглядело жутковато, как будто где-то далеко впереди полыхает нешуточный пожар и, к тому моменту, как они туда доберутся, от города останутся лишь головешки, да почерневшие от копоти стены. – Гляньте... – нарушил молчание доктор. – Там... человек. По склону холма к дороге и правда спускалась женщина. В тёмной одежде с корзиной в руке она плыла в тумане, будто не касаясь земли, медленно и печально. Когда они проезжали мимо, Санада обернулся и вдруг его внимание привлекла рыжая коса, наполовину прикрытая платком, в который была укутана путница. – Остановите машину, – попросил он и, заметив удивлённый взгляд водителя, повторил нетерпеливо: – Остановите! Мне надо спросить у неё кое-что. Доктор Браун пожал плечами, затормозил и приготовился ждать. Пациент вылез из машины и зашагал назад, туда, где тёмная фигура выбралась, наконец, на дорогу, и двинулась по ней в сторону деревни. – Эй! Постойте! Да погодите же! Аццоки! Путница остановилась, внимательно глядя на приближающегося мужчину. – Аццоки? – неуверенно произнесла она. Теперь, когда он подошёл вплотную, стало заметно, как она юна – совсем ребёнок. Мешковатая бесформенная одежда делала её похожей на летучую мышь, но лицо он помнил очень хорошо. Несомненно, девушка была та самая, что спасла его, когда, казалось, всё было кончено. – Аццоки... – повторил он. – Разве это не твоё имя? Она рассмеялась и неожиданно сказала по-французски: – Нет, Аццоки – это парень, индеец чинчорро, внук старого шамана. А ты почему здесь? Дедушка будет сердиться. – Не будет, меня забрал доктор, мы едем в город, и я больше не стану вам надоедать, – в голосе "найдёныша" сквозило явное разочарование. – Ты что здесь делаешь в столь поздний час? – Для тебя надо было кое-что, дед попросил, – пояснила девушка. – Некоторые травы обязательно собирать на закате, по вечерней росе, но тебе, видать, уже не пригодится. Прощай. И, поправив на голове платок, она продолжила путь. Санада смотрел ей вслед, раздосадованный тем, что божественное видение оказалось банальной галлюцинацией. "Всего лишь девчонка... – пробормотал он. – Просто глупая рыжая девчонка. А я дурак". Впрочем, в глубине души он испытал даже некоторое облегчение, осознав, что не причислен пока к сонму праведников, коим доступно лицезреть небесное совершенство. – Что это было? – пока длился разговор, доктор уже весь извёлся от любопытства. – Ничего. Внучка местного старосты. Собирала для меня какое-то сено. Не важно. – А-а... – протянул эскулап. – Интересно было бы глянуть. А, кстати, что вообще с вами случилось? – Грабли, – отстранённо произнёс бывший резидент. – Наступил на грабли, только и всего. – Какие ещё грабли? – Деревянные, скорее всего... Теперь доктор был абсолютно уверен в том, что, куда бы не ранили его компаньона, пострадала в первую очередь голова. – Как приедем – осмотрю вас, а пока постарайтесь сидеть смирно. Эти пробежки за девицами вас доконают, – проворчал он. – Само собой, – ответил пассажир и прикрыл глаза, давая понять, что разговор окончен и он собирается вздремнуть. Машина, покачиваясь, мчалась сквозь ночную мглу. Тусклый свет фар не рассеивал её, а лишь ещё больше сгущал по бокам дороги. Вглядываясь в темноту, доктор думал о том, как странно устроена жизнь: вместо того, чтобы, пока тот слаб, придушить виновника всех своих бед, как нынешних, так и грядущих, он везёт его обратно в Ламарк, где этот гад продолжит травить его сослуживцев, уничтожая попутно и его самого и всё, что ему дорого. Более того, он, Генри Браун, собирается сделать всё, чтобы дьявол поскорее поправился, и жизнь на базе вернулась в обычное русло. "Интересно, зачем ему всё это нужно, какие цели он преследует?" Доктор посмотрел на спящего: выглядел тот неважно, дышал хрипло и учащённо, похоже у него поднималась температура. "Может, ещё сам сдохнет, – подумал и протянул руку, проверяя пульс больного. Сердце билось на удивление ровно, и несостоявшийся душитель разочарованно вздохнул. – Видать, не в этот раз..." – А мы слона пойдём смотреть? – зажмуренный, было, глаз приоткрылся и Николь невольно улыбнулась: похоже, кое-кто спать не собирался вовсе. – Завтра. Всё завтра, сейчас спи... – А пингвинов? – Ещё один звук, месье, и вам не то, что пингвинов, вам сороконожку дохлую никто не покажет! Жан-Франсуа, впечатлившись, юркнул под одеяло и замер. Николь выключила лампу, но уходить не торопилась: сейчас он уснёт и обязательно свесит с кровати руку или ногу, уж так у него заведено. Надо просто чуток подождать, уложить мышонка поудобнее и подоткнуть одеяло как следует, чтобы больше не раскрывался. Он и впрямь походил на мышонка. Слегка оттопыренные уши и любопытный, крупноватый для маленькой головы, нос "на вырост" делали сходство комичным и трогательным. В неверном свете голубой магазинной вывески на той стороне улицы маленький самурай казался настоящим задохликом и Николь с трудом удержалась, чтобы не поцеловать его в макушку. Тогда бы он проснулся и всё пришлось бы начинать заново. Не было ни дня, чтобы его удалось отправить спать с первой попытки. Своевольный мальчишка не желал придерживаться правил и распорядков. Если что задумал – обязательно сделает. Убираясь в детской, мадам Феррье постоянно натыкалась на предметы, ставившие её в тупик, а иногда даже пугавшие. Вот скажите, зачем бы четырёхлетнему пацанёнку шило? Или кошачий череп? Когда она извлекла его из-под кровати – ей чуть худо не стало. Хорошо ещё, что череп был слишком старым и, судя по цвету, долго пролежавшим на улице, чтобы заподозрить Жана-Франсуа в особой нелюбви к кошкам. Скорее, наоборот, животные, обыкновенно, признавали его, даже пугливые белки преспокойно брали семечки с его ладошки и лущили тут же, не пытаясь убежать. Хуже обстояло дело с людьми. Ласковый и смышлёный с мамой, он становился упрямым, агрессивным и скрытным в присутствии всех остальных. Отвечал дерзко, а бывало, что и обидно. Даже Милли, у которой своих таких же было вдоволь, не смогла подобрать ключик к сердцу маленького самурая. Он невозмутимо принимал лакомства, принесённые ею, благодарил сдержанно, давая, понять, что делает одолжение всем присутствующим, и тут же исчезал "по своим делам". Милли как-то поинтересовалась, похож ли Жан-Франсуа на своего родителя, и Николь не нашлась, что ответить. Сказала, что не слишком. Он и в самом деле был другим. Черты лица тоньше и мягче, волосы не такие жёсткие и даже слегка волнистые, когда отрастут, и цвет, если присмотреться, не совсем, чтобы чёрный... Вот только разрез глаз под насупленными бровями не оставлял никаких сомнений. Выглядело это странновато, но по-своему даже привлекательно. От себя Николь пока увидела в сыне только подбородок, о чём со смехом и рассказала подруге. Сошлись на том, что, пока "мышонок" вырастет, всё ещё десять раз переменится и делать выводы сейчас рано. Ной больше не пытался корчить из себя счастливого отца, понимая, насколько они разные, и мадам Феррье была ему за это даже благодарна. Перебирая в памяти всё, что знала про Санаду, она каждый раз делала вывод, что этого катастрофически мало, да, в сущности, она и не знала-то почти ничего, и даже эти крохи выглядели весьма противоречиво. Ей вспоминались поездки в горы и дружеские посиделки за стаканчиком божоле в довоенной Швейцарии. Японец постоянно придумывал всяческие проказы и развлечения, и они с Андре хохотали до колик над каждой его выходкой. Однажды он позаимствовал у местной полиции аж три велосипеда, и ранним утром они отправились на пикник вдоль берега Лиммата, праздновать день рождения Николь. Ехали в тумане, изредка выныривая из него на подъемах. Когда взошло солнце они были довольно далеко от Цюриха. Уже спешившись и извлекая на свет божий провизию, Андре заметил на подседельной сумке альтштадтский бело-голубой щит. – Что это? – спросил он, начиная смутно подозревать неладное. – Понятия не имею, – пожал плечами Санада. – Скорее всего там инструменты. – Не валяйте дурака. Вы сказали, что взяли эти велосипеды в аренду... Николь, любовавшаяся видом на живописную деревеньку внизу, подошла ближе, поколупала зачем-то пальцем эмблему, да так и покатилась со смеху. – Это... это же полиция! Вы спёрли полицейские велики! Юкио, вы совсем спятили? Как мы теперь назад поедем? – Ну, не так уж и спёр... Скажем, одолжил на время. Я полон решимости их вернуть. – Санада преспокойно доставал из банки анчоусы и громоздил их на бутерброд прямо поверх салата и половинок варёного яйца. Увенчали сооружение два тоненьких пёрышка зелёного лука. – Но зачем?.. – А где, по-вашему, я мог бы раздобыть отличные велосипеды в пять утра? Представьте, какого труда мне стоило перетаскать их по одному, чтобы вы смогли отправиться на эту замечательную прогулку. Вам же нравится пикник, разве нет? Закончив свой кулинарный шедевр, он с видом знатока понюхал его, сделал какие-то выводы, а потом открыл рот пошире и половины бутерброда как ни бывало. – Фнимите фумки и фсё, – закончил он с набитым ртом. Николь, смеясь, переводила взгляд с супруга на императорского подданного и обратно. Она представляла, как вытянулись лица патрульных, на обнаруживших своих "железных коней" во дворе полицейского участка. Если бы Санаду поймали, им пришлось бы выручать его из кутузки и уж Андре бы не упустил шанса поиздеваться над этим авантюристом. Николь не стала тогда говорить мужу, насколько ей понравилось приключение. Пустынная горная дорога, бегущая сначала вдоль реки с утопающими в тумане лугами, а потом забирающаяся в гору в окружении разлапистых ёлок. И этот холм, с которого видно так далеко, и усыпанные цветами заросли шиповника внизу... Конечно, они изрядно утомились, поднимаясь сюда. Кое-где пришлось даже слезать и толкать велосипеды в гору, но всё окупилось вкуснейшим завтраком и прекрасными видами. Андре даже забыл, как тяжело ему было тащить среди прочего бутылку вина, о чём он неустанно напоминал всем и каждому. А по дороге домой педали можно было почти не крутить и это было превосходно. Она подмигнула Санаде и тот расплылся в улыбке, счастливый оттого, что "подарок" попал в цель. Кража служебного транспорта широко освещалось в кантональной газете, правда на следующий день пришлось давать заметку о том, что пропажа нашлась, но это было уже не существенно. Вспоминала она и тот самый день, перевернувший всё в её жизни вверх тормашками. Никогда после мир уже не был таким простым и безопасным. Если бы можно было – смогла бы она отменить этот день? Стереть, как досадную ошибку в школьной тетрадке. Ей казалось, что, не пойди она тогда за ним в китайский квартал – не случилось бы всего остального, и войны, скорее всего, тоже не было бы. И Андре был бы жив. Понимая всю наивность подобных размышлений, Николь, тем не менее, не в силах была от них отказаться. Как он целовал её тогда... чуть не до смерти, так, что едва хватало дыхания. Прижав холодные пальцы к губам, мадам Феррье сидела с закрытыми глазами и вспоминала всё в мельчайших деталях. Когда, повинуясь внезапному порыву, она укусила его за плечо, желая сделать больнее, и испугалась, увидев выступившую кровь, а он лишь улыбнулся, вновь привлекая её к себе. Похоже было, что он воспринял это, как должное, чуть ли не как награду, и это странное воспоминание тоже никак не желало выцветать, уходить в небытие. "Как мог этот непостижимый человек быть таким замечательным, забавным и трогательным, и в то же время пугающим, опасным, а иногда даже злым? Почему ей всегда хотелось в такие минуты приласкать его и успокоить, и зачем он вообще появился в их с Андре размеренной и налаженной жизни, чтобы спутать всё, перевернуть с ног на голову и заставить страдать? Если б знать ответы на все эти вопросы... " – А твой полупрозрачный друг очаровательно старомоден и страшно обаятелен. Думаю, девчонкам этот тип точно понравился бы, может, попробовать познакомить его с ними?.. Как думаешь, тот или этот? – Сидзука, отступила на шаг, чтобы всё влезло в кадр и представила на мой суд два куска говядины, которые ей привезли сегодня от Хизаши. На первый взгляд почти одинаковые, разве, что на одном жирка побольше, хотя и тот и другой, скорее всего, А4. Пусть тогда останется для якинику – сочнее выйдет. А из второго Дзуки планирует сябу-сябу. После Парижа "маленькой скво" хочется нормальной еды. – Этот, – тыкаю пальцем. Здесь, в Аргентине просто отличное мясо и готовить его умеют, но разве это сравнится с "оми"! – Отлично. Я так и хотела, просто решила узнать твоё мнение, – перед камерой снова возникло улыбающееся лицо. – Моё мнение – хорошо, что ты вернулась в Токио. – Это ненадолго. У Кокоми кастинг на телевидении – надо её поддержать. – Ого, так скоро! Думал, они месяца три ещё тянуть будут, – вообще-то мне не очень по душе эта затея, но взрослые девочки вполне уже могут решать сами. Пора, хоть это и больно, привыкать к тому, что мой голос перестаёт быть решающим и всё, что мы с мамой можем – так это немного подкинуть соломки на самые скользкие места. Ну, и гордиться с передних рядов, естественно. – Ты же не будешь переживать по пустякам? – ехидно спрашивает Дзуки, между делом запуская в кастрюлю половину упаковки удона. – Ещё чего. Хватит с меня и того, что к моей жене по ночам шастает "страшно обаятельное" привидение, а я ничего с этим поделать не могу. – Почему... можешь. Найди, что ему там надо, и он от нас тотчас же свалит. Хотя лично мне будет его не хватать. Господи, да в том-то и дело, что Санада не выходит на связь уже два дня! Время, когда я могу таскаться по лесу один, на исходе, а этот гад словно воды в рот набрал! Мы с Сато уже всё тут облазили, собрали необходимое оборудование, готовы приступать к съёмкам, как только прибудет команда, и тогда я уже не смогу ничего сделать. – Да... Покажи-ка мне лучше собак, хоть какое-то утешение. – Эй! Ты же позвонил только для того, чтобы на собак посмотреть! – моя жена, к счастью, не только проницательна, но и добра, поэтому через минуту настроение у меня поднимается, как хвост у Аму, когда она видит кота. – Боже мой, ну куда же вы подевались! – всплеснула руками миссис Риджвуд, завидев на пороге пропавшего постояльца. Вид у того был – краше в гроб кладут. Глубоко запавшие глаза драматическим образом сочетались с недельной щетиной, грозившей без должного ухода превратиться в жиденькую азиатскую бородёнку. Одежда, явно с чужого плеча, болталась на нём, как на вешалке, единственным, что радовало глаз – были новёхонькие альпийские ботинки. Только по ним и можно было признать в нынешнем доходяге прежнего, вполне довольного жизнью, китайского коммерсанта. – Я тоже очень рад вас видеть, – пробормотал воскресший с кислой миной и, пошатнувшись, ухватился за косяк. – Дорис, Лусия! Кто-нибудь, помогите же ему! – на крик сбежалась прислуга и общими усилиями вновь обретённый мистер Чжао был со всеми предосторожностями доставлен в свои апартаменты с условием немедленно всё рассказать, как только почувствует себя лучше. Лежа на накрахмаленных, благоухающих вербеной, простынях, Санада лениво поглядывал на блюдо с фруктами, принесённое в качестве дружеского жеста от хозяйки и пытался понять, хочет ли он чего-нибудь прямо сейчас. Одно то, что больше не надо будет давиться каждое утро отвратительной молочной кашей, примиряло его с действительностью. Кожа под повязкой адски чесалась, но о горячем душе, по словам доктора, придётся пока забыть. Ограничился помывкой по частям и бритьём, но и это уже было великолепно. Выпустив в потолок струйку дыма, Санада затянулся снова и блаженно улыбнулся. "Не иначе, Ками-сама опять расположен к нему. Всего несколько дней назад он не мог даже пальцем пошевелить, а сейчас уже почти человек!" Обколотый антибиотиками и обезболивающим, накормленный всеми деликатесами, какие только нашлись на кухне и снабжённый книгами и сигаретами, он готов был поправляться с удвоенной силой. Доктор Браун, разумеется, просил поберечь себя, но ведь это как раз то, чем он и занят в настоящий момент! В дверь поскреблись и вошла миссис Риджвуд с подносом, на котором обнаружился хрустальный графин с лимонадом и пара высоких стаканов. Несомненно, она тщательно выбрала повод вторгнуться на его территорию. Кто ж в здравом уме и трезвой памяти откажется в жару от лимонада! – Ну расскажите же, что с вами случилось! Когда вы явились в исподнем, с лицом восставшего покойника – я чуть с ума не сошла, – любопытство хозяйки было столь велико, что она решила пренебречь этикетом и набросилась на беспомощного больного с расспросами, пока тот не окреп настолько, чтобы дать дёру в своей обычной манере. – Ничего особенного. Выполнял ваше поручение по выселению русских. Санада, наконец, определился с выбором и, протянув, со страдальческой гримасой, руку, уцепил с блюда кисть иссиня-чёрного, с седым налётом, винограда. – И как? – Миссис Риджвуд милосердно подвинула блюдо поближе. – В процессе. Если мы хотим обойтись без лишнего шума и избежать потерь для вашей репутации – лучше решить всё полюбовно, поэтому я в данный момент усердно налаживаю контакт с ними. Задача не простая, но выполнимая. – Стоило ли для этого подвергать себя такой опасности, гадкие сектанты чуть вас не убили, – она возмущённо выгнула бровки. – Если с вами что-нибудь произойдёт – я останусь совсем одна... – Отнюдь, мэм, – вяло улыбнулся ценный специалист по контактам с опасными иноземцами. – К этим людям у меня, как раз, претензий нет. Единственная их вина в том, что они не давали мне курить. А то, что вас так взволновало – досадное недоразумение, не более. Несчастный случай на охоте, с каждым может случиться. – И всё-таки, мне кажется, следует обратиться к полковнику Джонсону. Пусть лучше этим займутся солдаты. Вдова почтенного судьи с тревогой наблюдала за тем, как виноградины исчезают с ветки одна за другой. Похоже, этот человек не особо ценит собственную жизнь. Где гарантия, что он отнесётся серьёзно к её чаяниям и не бросит в одиночку разбираться со страшными русскими. – Тогда конфликта не миновать. За прошедшую неделю у меня сложилось об этих людях кое-какое мнение. Они так просто не уступят. И они вовсе не беспомощны: в случае чего – в каждом доме оружие имеется, и они, определённо, знают, как им пользоваться. А теперь представьте себе, что мы разожгли здесь небольшую войну. Слухи распространятся мгновенно и, к тому моменту, как вы соберётесь продать не только пахотные земли, но и имение в целом, если захотите, конечно – с вами никто и разговаривать не будет. Нет, сначала надо попытаться уладить дело миром. Если не получится – перейдём к плану "Б". – План "Б"? – Продадим землю вместе с поселенцами. С глаз долой, из сердца вон, так сказать. А когда начнутся проблемы, вы будете уже вовсю наслаждаться цивилизацией на благословенной американской земле. – Что ж... – с сомнением произнесла женщина. – Если вы сможете устроить всё так, как говорите – я не буду против. – Ну, вот и словно. – он расстегнул верхнюю пуговицу на шёлковой пижамной куртке цвета кофе с молоком, как бы давая понять, что визит слегка затянулся. – И не переживайте насчёт автомобиля. Как только смогу – сразу же заберу его. Вряд ли с машиной за это время что-нибудь случится. "Сто пятьдесят за уголь, двадцать шесть – молочнику и ещё не забыть заказать пакеты и коробки для пирожных, белые с голубым. Кажется, соседи считают Жана-Франсуа подкидышем. Вчера мадам Кац делилась своими подозрениями с продавцом газет на углу. Старая мымра. Видела, что мы идём и показывала на нас пальцем. Я даже расслышала несколько слов. Правда, когда мы были уже совсем близко, они замолчали и просто таращились на нас своими выпученными глазами, как креветки. Меня это не трогает, лишь бы к ребёнку не лезли. А уж каково ему придётся в школе, даже думать боюсь. Дети не самые добрые существа на свете." – Да уж... – подумала Сидзука, закрывая тетрадь. Им не раз приходилось сталкиваться с человеческой глупостью. Таку говорит, что это так же естественно, как мокрый дождь или скользкая рыба, а ей иногда бывало трудно удержаться от желания полить их всех дустом, как тараканов. Сейчас-то уже полегче, а вот раньше... – Вам не кажется, что это форменное свинство – читать мои дневники без меня? – раздался в голове вкрадчивый голос. "Маленькая скво" подскочила, как укушенная и быстро приняла пристойную позу: не стоит, всё же, при посторонних лежать, задрав ноги на спинку дивана. – Это дневники вашей жены, а вовсе не ваши, – ворчливо заметила она. – Жена моя, значит и дневники тоже мои. Хватит вредничать, вам не идёт. Она поискала взглядом отражение и нашла, наконец. Санада устроился на лестнице и его силуэт на глянцевой дверце кухонного шкафа был едва заметен. – Ладно, – вздохнула Сидзука. – Я собиралась выпить чего-нибудь из наших запасов, но одной как-то... составите мне компанию? Она прошлёпала к двери в подвал, где была обустроена винная кладовка и вернулась через пару минут с бутылкой, на пыльных боках которой темнели отпечатки ладоней и пальцев. – Что вы предпочитали при жизни? – поинтересовалась хозяйка, смахнув пыль полотенцем. – "При жизни..." – передразнил гость. – Фу, как некрасиво! При жизни я бы предложил вам что-нибудь стоящее, а не этот маловразумительный компот. – Хм. В таком случае, завидуйте молча! – усмехнулась Дзуки и наполнила бокал. – Кампай! Санада не ответил, видимо решив последовать совету. Молча наблюдал, как она достаёт из холодильника сыр и фрукты, аккуратно раскладывает всё это на тарелке. Наконец, когда был опустошён и второй бокал – не выдержал. – Ну и как? – М-м-м... Отлично! – подмигнула "маленькая скво". – А я даже понюхать не могу. Ужасно, – пригорюнился её собеседник. Хозяйка смутилась и хотела как-то исправить положение, только открыла рот... – Купилась? – хихикнул гадкий тип. – Купи-и-лась! Ах, бедненький Санада-сан – ни выпить ему, ни закусить! В голосе отчётливо читались издевательские нотки, и не отомстить немного было бы просто невозможным. – Послушайте, я давно хотела спросить: можете считать меня дурой… Николь... мадам Феррье – как думаете, ушла бы она к вам от мужа, если бы тот не помер? – Нет, – коротко ответил Санада и, помолчав, добавил. – У меня было мало шансов. Сидзука уже собиралась спросить, почему, почти уверенная, что он бы ответил, но тут по лестнице, шлёпая тапками, скатились две заспанные девицы в пижамах и уставились на одиноко восседающую на высоком табурете мать с бокалом в руке. – Ого, да у нас праздник! – восхитилась Мицу, а Кокоми, взгромоздившись на табурет по правую руку, зевнула и скомандовала: "Три лучше, чем один. Наливай!". "Маленькая скво" подумала, что, хотя вопросов у неё ещё пруд пруди, девчонки, пожалуй, для посиделок сгодятся получше, чем одинокое, дурно воспитанное привидение, особенно, когда оно не в духе. Ветер за окном пригибал ветви деревьев, гудел проводами. "Идёт циклон, очень может быть, что с утра зарядит ливень и зальёт гортензии к чёртовой бабушке..." Однако, вместо того чтобы идти переставлять цветочные горшки, все трое увлечённо принялись обсуждать очередной постер к последнему творению мастера Миядзаки. – Смотрите, кто у меня тут! – Бетти, повизгивая от восторга, плыла над забором, сидя на плечах у своего старого приятеля. Иногда у неё получалось дотянуться до фиолетовых колокольчиков жакаранды, свисающих гирляндами прямо над головой и тогда девочка хваталась за ветки, чтобы вода, оставшаяся на них после дождя, брызгала во все стороны. Бежавшая рядом прилично подросшая Динки, ловила эти капли, смешно клацая зубами. Далеко позади семенила няня. Супруги Браун переглянулись и дружно растянули лица в улыбке. – Слава богу, теперь с вами всё в порядке! – миссис Браун могла самолично убедиться в этом ещё вчера, когда они, наконец, встретились, как обычно по вторникам, в девятом номере отеля "Чеферино". Теперь же она, демонстрируя недюжинные актёрские способности, изображала воссоединение друзей после долгой разлуки. – Мистер Чжао, рад видеть вас в добром здравии! – вторил ей супруг, с которым они также виделись вчера, но несколько позднее, при передаче очередной партии товара. Доктор, получив пришедшие морем медикаменты, с облегчением избавился от них. Дальнейшую доставку "из рук в руки" брал на себя Санада, чему его партнёр был несказанно рад. С него вполне хватало регулярного созерцания последствий их маленького бизнеса. Радость от обретения "дорогого друга" усугубили семейным обедом, во время которого Динки пробралась под стол и стала тыкаться в ноги сидящим, выпрашивая кусочки. Почувствовав энергичное прикосновение, Санада замер и округлил глаза. Способность миссис Браун вести подстольные игры, находясь в паре метров от него, изумляла и заставляла думать о ней невесть что. В свою очередь хозяйка, нервно хихикнув, дёрнулась и посмотрела на гостя с сомнением и надеждой одновременно. Ясность внесла Бетти, которая приподняла скатерть и протянула своей любимице тефтельку на вилке. "Ну, раз Динки так любит тефтели, может ей сесть на место Бетти – толку, определённо, будет больше..." – заметил доктор с улыбкой. Чуть погодя Санада, сидя на террасе с сигаретой и наблюдая весёлую возню Генри Брауна с дочкой и собакой, думал о том, как далеко теперь от него всё, что случилось какой-то месяц назад. Индейский шаман и его непонятные слова насчёт оплаты долга, русские поселенцы, у которых, кажется, тоже были на него какие-то планы... Жалко, он не может пока принять участие в погоне за бабочкой и прочих развлечениях – доктор запретил любые активные игры на три месяца до полного выздоровления и тщательно следил, чтобы больной не отлынивал от лечения. В компании Бетти и Динки Санада чувствовал себя лучше всего. Будь его воля – плюнул бы на все дела и ловил с ними жуков и лягушек, а потом все вместе рванули бы купаться. – Что-то вы сегодня не в настроении. Неважно себя чувствуете или вам не понравилась вчерашняя программа? Сами же сказали, что готовы побыть немного зрителем... Норма Браун подкралась незаметно и ласково взъерошила ему волосы, пользуясь тем, что остальные члены семьи заняты. – Да нет же, всё было замечательно, особенно вторая часть. У вас острые зубки... впрочем, это даже хорошо. Ваш благоверный настаивает, чтобы я шевелился поменьше... знал бы он, насколько я ему благодарен! На самом деле, особого желания ехать в отель вчера у него не было, Санада сделал это лишь из опасения, что, получив отказ, капризная дамочка наделает глупостей, а это было бы сейчас совершенно некстати. Неприятности начались с самого утра, едва он появился в кабинете полковника Джонсона. Вместо того, чтобы обрадоваться приходу спасителя с очередной порцией счастья в маленьких бумажных пакетиках, начальство изволило хмуриться и выражать недовольство. – Чтобы духу твоего здесь не было до того дня, пока проверяющий не уедет, – сказал полковник, нарочито убрав руки за спину. – А товар? – не понял Санада. – Я пришлю кого-нибудь. Ступай. Заявишься снова – имей в виду, что я приказал часовым стрелять без предупреждения. Теперь изловить "куратора", которого все так боялись, и который не делал пока попыток выбраться за пределы базы, будет гораздо сложнее. Одна надежда на то, что рано или поздно этот человек появится на строительной площадке. Не может же он не посетить объект, ради которого тащился сюда аж из Мэриленда. Самое время забрать из леса машину, которая осталась припрятанной в зарослях со дня злополучной встречи с кабаном... В лесу было тихо, как бывает обыкновенно под конец дня, когда лучи солнца, уже не грея, вяло скользят по стволам деревьев, уступая, постепенно, территорию вечернему сумраку. Казалось бы, ещё пару минут назад лес был полон жизни: в ветвях сновали, с писком и чириканьем, птицы, стрекозы разрезали воздух на опушке, охотясь за мухами, всё в лесу двигалось, дышало, шуршало по своим, важным и не очень, делам. И смолкло вдруг, потускнело, будто кто-то невидимый повернул рукоятку, убавляя громкость и цвет. "Если не заведётся – придётся собирать хворост и проводить ночь у костра, давясь бутербродами с колбасой, а весь следующий день убить на то, чтобы пешком добраться обратно..." – Санада поёжился от такой перспективы и прибавил ходу. Фермер на попутке высадил его где-то с час назад, недоумевая, что могло понадобиться китайцу с небольшим рюкзаком на ночь глядя среди убранных полей. Попробовал, было, разговорить горе-путешественника, но, получив в ответ на ломаном испанском: "Не понимаю, извини..." – отступился. Место отыскалось сразу: каждый раз, приезжая сюда наблюдать за строительством непонятно чего, он оставлял машину в стороне от дороги, пряча её в высоких кустах с мелкой сероватой листвой. Вот только срезанные в прошлый раз ветки, которыми Санада на всякий случай прикрыл капот, пожухли, и сквозь них поблёскивали хромом фары и решётка радиатора. Раскидал не оправдавшую себя маскировку и сложил брезентовый верх. Вопреки ожиданиям, под ним никто даже гнезда не свил. Только что-то тонкое, длинное шмыгнуло и исчезло в темноте под сиденьем. На поворот ключа автомобиль ответил надрывным кряхтением, но чуда, на которое так надеялся человек, не произошло. "Скоро только кошки родятся", – напомнил себе бывший резидент, выразительно глянул на небо, призывая на себя внимание "ответственных лиц", устроился поудобнее и достал сигарету. "Давай-ка уже заводись, поиграли и хватит", – сказал он неизвестно кому, поворачивая ключ во второй раз. Двигатель чихнул, заурчал, и вот уже железная туша, содрогаясь всем корпусом, выползла на дорогу, освещая себе путь желтоватым светом фар. "То-то же... – проворчал человек с плохо скрываемой радостью. – Поехали домой, нечего здесь торчать". Настя торопилась изо всех сил. Обещалась деду, что "только до Ванькиных покосов", а сама, почитай, десятка полтора вёрст отмахала и не заметила. Теперь домой затемно вернётся, деду вдругорядь волненье. Скоро на траву роса ляжет – все ноги будут мокрые. Она любила эти одинокие вечерние вылазки за травами. С недавних пор дед даже стал отпускать её одну. Фёдор вызвался было сопровождать, но получил от ворот поворот. И то верно: в окрестностях на сто вёрст никого чужих нет, а парня холостого не стоит обнадёживать попусту тем более, что идти за него никто и не собирается. Девушка улыбнулась, припомнив искреннее разочарование, проступившее на лице у приятеля в тот день. "Все они одинаковы: только бы по углам обжиматься, да по сеновалам прятаться" – рассудительно сказала она себе. Фёдор вообще-то был ничего так себе – работящий, не злой, а ежели в ум войдёт, да остепенится – так и вовсе жених хоть куда. Только разве ж за товарищей по детским играм замуж выходят? Они же по малолетству дрались до кровавых соплей – какой из него муж! Так и Аццоки за жениха принять можно, вот смеху-то будет... "Нет уж, влюбляться если – так в настоящего мужчину, а не в это недоразумение трёхаршинное..." Как выглядят "настоящие мужчины" она представляла себе весьма приблизительно. Вот бы сыскался ясноглазый да румяный удалец из какой-нибудь дальней общины. Желательно чем дальше, тем лучше – может, хоть так мир удастся посмотреть. От деда она знала, что по этой земле раскидано немало "согласий" и "толков" единоверческих – в каком-нибудь да найдётся и для неё суженый. Жаль, конечно, что у них в городах селиться не принято, в деревне-то всё уж навязло до оскомины. Эх, была бы она парнем – давно бы сбежала из дому! Уплыла бы на большом корабле на край света, может даже и в Россию, а что? Настя перечитала все книжки, что привозил ей Фёдор из города тайком, когда ездил с мужиками за какой-нибудь надобностью, в надежде угодить своей "звёздочке ясной". Другим девкам гостинцев в галантерейной лавке набрать можно или у лотка со сластями, а Настёне чужие выдумки подавай. Правда, в тех книжках про Россию и не было-то почти ничего. Оно и понятно: кто в здравом уме будет на испанском языке про Россию писать, а русских книг в этой глухомани отродясь не водилось, только те, что они с собой привезли, но то книги духовные, не для любопытства... Один только раз привёз приятель сочинения писателя Пушкина, переведённые с полвека назад. Очень ей тогда "Евгений Онегин" понравился, даже ревела – до того хорошо писано. Особенно, когда он влюбился без памяти в повзрослевшую девушку, а она на него даже не взглянула. Вот уж где страсти! Дед бы уши Федьке оборвал, кабы увидел у внучки такое чтение. У него самого тоже были книги на испанском, целая полка. Одна скучнее другой – по медицине, да по сельскому хозяйству... Так, перетекая мыслями от одного к другому, миновала Настасья лощину с ивняком и взобралась на горку, с которой уже и ворота видать белой чёрточкой. Далеко, конечно, но всё-таки. Пока все думки додумаешь – уже и дома окажешься. Что такое... никак машина: завидев издалека фары, девушка огляделась в поисках укрытия. В чистом поле спрятаться негде и она, задрав нос повыше и выпрямив спину, чтоб никто и подумать не мог, что струсила, продолжила путь. Вот уже и мотор тарахтит за спиной, совсем рядом. Звук приближается, нарастает, а в свете фар теперь отчётливо видно каждый камушек. Наконец, машина, обгоняя её, проехала совсем рядом, так что пришлось отскочить на обочину, и остановилась. Большая, чёрная, с блестящими лакированными боками и без крыши. Человек за рулём не показался Насте опасным, скорее, он сам был слегка удивлён, увидев в сумерках на пустынной дороге одинокую путницу. Знакомое лицо... Да это же тот найдёныш, которого они не так давно подсунули деду на лечение! Ну, этот малахольный ей точно ничего плохого не сделает. Осмелев, она подошла совсем близко. Теперь китаец выглядел гораздо лучше: одет опрятно, и муравьи по нему не ползают, как тогда, при первой встрече. Холёное лицо, надменный взгляд... Ещё она припомнила, как он удрал от них в чём был – прямо в дедовых подштанниках новых. "Ни спасибо тебе, ни до свиданья!", – вот старый сердился-то... Фёдор, упустивший пациента, до сих пор к ним носа не кажет. Настя улыбнулась, представив, что скажет дед, если вновь увидит беглеца. – Соскучился, что ль? – спросила старостина внучка, едва ответив на приветствие. – Да не так, чтобы очень... – Санада достал сигареты и спички. Чиркнул раз, другой, чертыхнулся, обжёгши пальцы: зажигалку он потерял в тот день, когда его подстрелили, а новой пока не обзавёлся. – А зачем тогда к нам едешь? Странный вопрос застал его врасплох. – Я в город еду. Вредная девица так и покатилась со смеху. Аж пополам согнулась. – Кто ж так едет! Город в другой стороне, дурашка! Что такое "дурашка" Санада не знал, но понадеялся, что не совсем уж обидное. Да и поделом: надо ж было так оплошать! Пока с машиной возился – забыл, в какой стороне Ламарк. Бензин ещё... Стрелка и так уже подозрительно близко к нулю – не заглохнуть бы. – Не стоит тебе одной так поздно гулять, – сердито проворчал он, меняя тему. – Так я и не гуляю. Дело у меня. Это у вас там, у городских, все без дела слоняются, а меня дед послал. Глаза под тонкими бровями глядели с прищуром – того и гляди скажет ещё какую-нибудь гадость. И всё в ней раздражало: неуклюжая, будто слепили её кое-как, наспех. Рот слишком большой, да ещё болтает без умолку, скуластое лицо с крупными чертами, повадка вызывающая и эти кошмарные волосы... Теперь, когда он убедился в её вполне себе земном происхождении, Настя уже не казалась ему красивой. Не девушка – жеребёнок какой-то рыжий. – И всё же лучше тебе будет поехать со мной в город. Переночуешь, а утром я отвезу тебя к деду. Прямо сейчас не получится – бак почти пустой, на обратном пути застряну где-нибудь. Не бойся, я тебе ничего не сделаю. Не люблю рыжих. – Больно надо, – с вызовом ответила девчонка. Сама дойду. – Часа через два, если не больше. Нет уж, не хочу чувствовать себя виноватым, если с тобой что случится, – внучка Никодима зыркнула на него так, что любой другой заикаться бы стал. – Ладно... Слушай, у вас же есть трактор в деревне, не знаешь, чем его заправляют? Бензин, лигроин? Поделятся ваши топливом, как думаешь? – Бензин. Поделятся, конечно, если нормально попросишь. Впрочем, можно обойтись и без уговоров. Вряд ли дед будет рад, если ты меня домой привезёшь – он тебе никак кальсон забыть не может, что ты у него украл. – Я не крал, просто ушёл в чём был, – возмутился Санада. – Верну ему всё, пусть не беспокоится. – Хорошо, только это потом. А сейчас подъедем тихонько к сараю, где бочки стоят – я тебе покажу. Нальёшь, сколь надо, никто и не узнает. Там и попрощаемся. – Тогда садись, – японец щелчком отправил окурок в темноту и выжидательно посмотрел на Настю. Встречаться со старостой сегодня ему тоже не улыбалось. Уж лучше втихаря разжиться топливом и убраться подобру-поздорову. Лишь бы только не поймали: объяснить, что он делает ночью в сарае с малолеткой будет не так-то легко. Никогда прежде ей не приходилось испытывать разом столь противоречивые чувства. Когда дед попросил присмотреть за чужаком, Настя обрадовалась и очень хотела расспросить его про Китай и все другие места, где он наверняка бывал. И про то, как он оказался в лесу, и кто напал на него – тоже. Всё это казалось таким запутанным и необычным, и оттого ужасно интересным, а теперь... Этот человек определённо не стоил таких переживаний и ничего привлекательного в нём не было, а она расстроилась так, будто у неё что-то важное отняли. Обычный зануда. Его автомобиль гораздо интереснее его самого. Вот теперь он опустил глаза и взгляд его упёрся в старенькие стоптанные ботинки, перешедшие к Насте от младшего сына крёстного, дяди Митяя. Родились-то они с разницей в неделю, да Фролка вымахал скорее, вот и приходится Насте за ним донашивать. Раньше бы ей и в голову не пришло стесняться жалобного вида бывшей Фролкиной обувки, потому как понятно же всё, да и удобно в них, нигде не натрёт. Но сейчас, если бы можно было провалиться сквозь землю, то Настю не пришлось бы долго упрашивать. И как назло, подол у юбки не такой длинный, чтобы прикрыть безобразие. Вспомнив про руки, перепачканные клейким соком вискарии, машинально спрятала их за спину и тут же пожалела об этом. Получилось так, будто ей не всё равно, что этот странный тип о ней подумает. "Садись", говорит... Хм... надо бы отказаться, да уж больно интересно на машину поглядеть изнутри, расспросить, что да как там устроено. Сразу видно – дорогая игрушка. В деревне ни у кого такой нет и уж точно не будет. Ни к чему оно – баловство одно и суета. Вот трактор или грузовик – дело полезное, это завсегда... Сидеть было очень удобно – места полно и кожа на ощупь приятная, на таком авто можно и на край света рвануть – одно удовольствие. – Шесть цилиндров? – осмелев поинтересовалась старостина внучка. – Ага, – с усмешкой ответил Санада. – Можно подумать, для тебя есть разница... – А как же! – перебила она торопливо. – Тут же литра два объему всего, а весит не меньше тонны. Потому так тяжело идёт. Я думаю, Бог устроил машины специально, чтобы людям хотелось в них разбираться... – Бог? – приподнял бровь собеседник. – Я думал, это немцы. Бенц или Даймлер – кто-то из них. – Ага, как же! Вот тебе пришло бы в голову придумать машину? – не сдавалась Настя. – Вряд ли... – Ну вот, видишь, это Господь постарался – вложил нужные мысли в голову подходящего человека. Иначе и быть не может! Девчонка торжествующе посмотрела на оппонента и вытянула палец: "Теперь туда". – Откуда такие познания? – спросил Санада, сворачивая на просёлок. До деревни осталось не так уж много, но дорога сделалась существенно хуже и ехать пришлось медленнее. Машину трясло и подбрасывало, и бывший резидент подумал, что изо всех сил постарается не приезжать сюда больше, разве, что для завершения сделки. Девушка не отвечала, сидела, задумавшись о чём-то своём. Потом удовлетворённо кивнула. – Стучит. – Где? – не понял Санада. – Не "где", а "что"... амортизатор стучит, – уверенно заявила Настя, припомнив подходящее французское словечко. – Не веришь? А ты послушай. Оно по-особому стучит и едет по-другому. – Кажется, кое-кто считает себя большим специалистом... – фыркнул бывший резидент. Ситуация его откровенно забавляла, и он решил посмотреть, что будет дальше. – Ну и дурак. Завтра сам увидишь, масло, наверняка, подтекает, – на пассажирском сидении не собирались сдаваться. – С вашими дорогами удивительно, что это старое ведро совсем не развалилось, – проворчал водитель. – Хорошо, завтра проверю, но, если ничего не найду... хм... пойдёшь со мной переводчиком в следующий раз, идёт? И перестань, наконец уже, грызть ногти. Оставь хоть немного! – Да не боись, я с тобой и так похожу, коли понадобится – дед просил, – хихикнула вредная девчонка, но палец изо рта вынула. – Ты ж, как дитя малое, ни бельмеса не понимаешь, куда я тебя одного отпущу! – Повезло... – пробормотал себе под нос "дурашка", объезжая очередную колдобину. – Ещё полведра и хватит, – Настя снова исчезла за дверью с пустым ведром, а Санада с удовольствием потянулся. Ночь наступила внезапно, как здесь обычно и бывает, и сейчас уже на небе высыпало столько звёзд, что казалось, будто оно присыпано мукой. – А чем это тебе рыжие не угодили? – спросила она вдруг, подойдя тихонько. Пришлось оставить небо в покое и забрать у неё ведро. – Да ничем, просто не нравятся, так бывает. У всех, знаешь ли, свои предпочтения. – Понимал бы что... – обиделась старостина внучка и зашагала прочь. Японец посмотрел ей вслед и с облегчением забрался в машину. Впереди была долгая дорога домой, а девчонка порядком ему надоела. "Скверный характер и дурные манеры... – подумал, заводя мотор. – Надо полагать, старику приходится с ней несладко". Когда-то один из американских приятелей-однокурсников сказал, что рыжие – самые занятные в постели и после них, дескать, всё не то. Санада, всегда предпочитавший теории практику, не стал отходить от своих принципов и проверил. Та девушка и впрямь была хороша и можно было бы назвать её идеальной... если бы не веснушки. Россыпь маленьких ржавых пятнышек испортила не только лицо, но и тело, что было особенно обидно. На шее, плечах и даже на спине. Как будто мухи обсидели... Было в этом что-то нечистое, сводившее эстетическое удовольствие к нулю. Ладно бы только на щеках и носу, можно было бы не смотреть, но отказывать себе в удовольствии созерцать красоту целиком не хотелось. В далёком двадцать шестом, когда он только приехал в Америку молодым офицером сразу после военной академии, его поразило разнообразие "человеческого материала", из которого состоит Нью-Йорк. Десятки, нет, сотни тысяч мужчин и женщин на улицах и все разные. Словно кто-то специально собрал здесь представителей всех возможных стран и народов. Пообвыкнув, будущий владетельный князь принялся методично исследовать их, пытался даже классифицировать людей вокруг, желая нащупать систему. Женщины систематизироваться не хотели никак, и в конце концов, молодой человек отступился, приобретя в качестве бонуса навыки непринуждённого общения с любыми представительницами противоположного пола. Справедливо полагая, что по возвращении ему будет не до развлечений, в Нью-Йорке он ни в чём себе не оказывал тем более, что город щедро предоставлял для этого всё необходимое, только плати. Отцу не слишком нравилось, что траты отпрыска увеличивались раз от разу. Получая ежемесячный отчёт из банка о расходовании средств, он сжимал кулаки и каждый раз обещал себе, что, стоит негоднику вернуться в Токио, и он за всё ответит по полной. Санаду-старшего беспокоило, что сын пойдёт по кривой дорожке и это станет для всех очевидно. "Если пострадает репутация семьи, то прощения ему не будет вовсе", – сказал однажды отец. Наследник принял информацию к сведению и, не желая изменять своим привычкам, перешёл на самоокупаемость. Как оказалось, учебный материал он усвоил неплохо, и в сочетании с быстрым умом и холодным расчётом, это стало приносить плоды. Игра на бирже из забавы превратилась в основной источник дохода. К отцу он больше не обращался. Поначалу бывало трудно, случались и голодные деньки, но после того, как ему пару раз крупно свезло, жизнь наладилась. Пригодились даже регулярные попойки с "нужными людьми", иные из которых в расслабленном состоянии готовы были делиться информацией направо и налево. Впоследствии он и сам удивлялся, как это ему удалось не спиться и не подхватить дурной болезни во время своих изысканий. Очевидно, сказалась привычка регулярно мыться, в отличие от большинства сверстников, а также врождённая брезгливость в отношении всего несвежего и пахнущего не так, как ему бы хотелось. Кроме того, ещё в Токио среди курсантов академии бытовала традиция перед походом по заведениям обедать горячим рисом, обильно запивая его жирным бульоном. Это позволяло продержаться до конца "забега", не теряя человеческого облика. В Америке рис с бульоном работали не хуже и прозвище "сепаратор" прилипло к нему надолго. В студенческом клубе шутили, что организм у этого азиата таков, что перерабатывает выпивку в автоматическом режиме, и на выходе получается чистый спирт, поэтому в туалет ему лучше ходить без зажигалки. В ту же пору случилось с ним и некое, не слишком приятное, открытие. Пока "изучал" студенток – понял вдруг, что ни одна из них не вызвала в нём мало-мальски заметных эмоций. Раз за разом ходил он по одному и тому же маршруту: любопытство, интерес, познание, досада, разочарование и, наконец, усталость. Из всего этого Санада сделал неутешительный вывод, что с ним что-то не так. Приятели не могли помочь ему с проблемой, а друзей за время жизни в Нью-Йорке, он так и не нажил. Понемногу он свыкся с этим "дефектом", а после назначения в Европу думать о подобной ерунде стало некогда, и женщины перешли у него в раздел "товары для спорта и активного отдыха" и лишь мадам Феррье, с присущим ей эгоизмом, выбила табуретку из-под стройной картины мира, которую он так тщательно возводил. "Впрочем, теперь всё это не имеет значения, – сказал себе Санада, включая радио погромче. – Рыжие или не рыжие – женщины его больше не волнуют. Довольно..." Дом на пригорке по-прежнему притягивал взгляд деревянной резьбой и Сато невольно ускорил шаг. Кимура хмыкнул, но темп поддержал и даже не стал комментировать. "Интересно, дома она, или нет? – думал Сато. – Вдруг голубая дверь на сей раз окажется запертой... Будет обидно". В прошлую встречу им не хватило времени поговорить обо всём нормально – Анне нужно было в школу, где её ждали деревенские дети, а им хотелось тогда дойти до водопада засветло. Договорились, что приедут ещё, и Сато почему-то был этому очень рад. Кэп, похоже, думал по-другому, во всяком случае, обсуждать интересующие его вещи при посторонних не собирался. И всё же Хиракава-кун увязался за ним в последний момент, внезапно выскочив из кустов перед самым бампером. И даже почти не расстроился, когда его обозвали "придурком". Главное, что он снова сможет увидеть эту необычную девушку и слушать её рассказы о прошлых временах. Голос у неё такой... глубокий, обволакивающий, есть в нём некое спокойствие, какого сейчас уж почти нигде и не сыщешь. – А я и не знал, что у вас тут вишни растут... Ну почему именно этого человека злодейка-судьба забросила в эти места так не вовремя! Никакой же возможности нормально поговорить. Только рот откроешь, а он уж тут как тут. Словно фокусник со своими картами: "…глазками следим, следим внимательно..." И хочешь не хочешь – взгляды присутствующих снова обращаются к нему и так без конца. – И не просто растут. Мы входим в десятку крупнейших экспортёров, вот прямо тут в Рио-Негро и выращивают. Но вы лучшее рассказывайте дальше, мне ужасно интересно. Глаза у неё огромные, голубовато-серые, с пушистыми ресницами. Должно быть так выглядят ледниковые озёра в далёкой Сибири. Так бы и смотрел... – Я вашего прадеда играл. В кино, то есть, – радостно выдал Кэп. – Про него даже книга написана. "Маленький принц" знаете? Наверняка читали... так вот, его автор был знаком с вашим прадедом и ему так понравилась его история, что он взял и написал роман. Вот только опубликовать не успел, а потом рукопись пропала на долгие годы, но сейчас её чудом нашли и уже готовят к изданию, представляете? Он всё говорил и говорил, небрежно раскручивая на пальце ключи от машины, а Анна слушала, зачарованно застыв посреди комнаты с кувшином, полным вишнёвого компота. На дне его многообещающе темнели ягоды и Сато, который всегда больше любил "гущу", уже ликовал втайне, представляя себе, как вишни будут плюхаться в стакан. Пить хотелось ужасно. Вот только пусть она уже дойдёт до стола... Чёртов Кимура, разливается соловьём в то время, как людей жажда мучает! – Вы много знаете о нём? Расскажите! Он вернулся в Японию, была ли у него там семья? – Хотите узнать, есть ли у вас родственники? Вероятно, есть. В Париже живёт его сын, я поищу адрес, и вы сможете ему написать. – В Париже... Чем же он там занимался? Компот был ужасно холодным – аж зубы заломило, но именно это и делало его таким вкусным. – Ничего особенного, видите ли... как бы это получше выразиться... эм-м ... ваш предок был сотрудником службы внешней разведки Японской империи. Ну да, то есть, он был шпионом. И весьма квалифицированным. Сато чуть язык себе не прикусил. Фигасе!!! С какого потолка, интересно, Кэп это взял? А, ну да, в сценарии же... Но всё равно, взять и вывалить вот так на человека... – Вы уверены? – Анна, улыбаясь, забрала у "златоуста" пустой стакан и наполнила его до краёв, чтобы гостюшке было чем заняться вместо того, чтобы нести очевидную чушь. – И мне, мне тоже! Пожалуйста... – забеспокоился Сато, видя, как убывает рубиновая жидкость в кувшине. – Вкусно же! – Невеста тебе поднесёт, – ухмыльнулся начальственный злыдень. – Не обращайте на него внимания, мадемуазель. – Помолвки не было! – брякнул любитель вишен и осёкся, уж больно двусмысленно прозвучало. Впрочем, хозяйка великодушно сделала вид, что не расслышала и оделила всех страждущих. – На самом деле, мне всегда казалось, что он погиб здесь, в Аргентине, а вовсе не уехал. Это просто бабушке так сказали, чтобы как-то объяснить отсутствие отца. Если бы... Я с тревогой посмотрел на неё: если Санада планирует обзавестись правнучкой – ему придётся как-то всё объяснить. Я небольшой специалист по семейным традициям гайдзинов, но, вроде бы, Анна не слишком шокирована наличием предка-шпиона. – Ваша бабушка... наверное, нелегко ей пришлось, – спросил на пробу. – Её вырастил отчим. Она рассказывала мне о прежних временах, когда сама была девчонкой. В нашей семье всем заправляла прабабушка – её и местные очень уважали, а муж так и побаивался, наверное, уж больно крута была нравом. Бабуле не раз доставалось от матушки за шалости. – А этот дом, очень красивый, его ведь тоже построили в то время? – Да, раньше они жили ближе к Ламарку, но после пожара перебрались в Чоэль. Много тогда народу пострадало, почитай полдеревни схоронили. Может и прадед мой... – она умолкла и посмотрела на комод с фотографиями. Мне хотелось рассказать ей всё с самого начала про то, как Санада оказался здесь, в Аргентине, и про то, как вернулся в Париж, и я уже открыл было рот, да вовремя вспомнил, что история эта не моя, и неплохо было бы, чтобы её рассказывал тот, кому она принадлежит. А я могу только попросить Анну посмотреть фильм и тогда, может быть, ей будет проще понять. Пообещав приехать ещё, мы вышли на улицу и полуденное солнце сразу обдало нас жаром. Футболка моментально прилипла к спине. Казалось, всё замерло, боясь пошевелиться. Даже листья на деревьях не трепыхались. – Вот это вы зажгли, Кэп, прям вот от души, на всю длину! Уважаю! – выдохнул Сато, едва мы отошли от дома с голубыми ставнями. Это он издевается сейчас, или мне показалось? – В смысле? – В прямом. "Ваш дедушка – Бэтмен!" Кто же такие вещи на девушек с порога вываливает? – Хорошо, в следующий раз сообщать охренительные новости будешь ты... Он остановился и посмотрел на меня, как на чудом выжившего динозавра. – В следующий раз я могу сходить и один, больше компота достанется... А, кстати, что вы там говорили про фильм, я бы тоже глянул. – Там есть взрослые сцены, тебе уже можно? – Раз вам можно было сниматься, то и мне можно смотреть. И потом, должен же кто-то сказать вам правду об увиденном. Пусть это буду я. Отвесил засранцу пинка – больно много себе позволяет. Впрочем, пускай смотрит: у меня там всё более чем в порядке, Тучке понравилось. С меня не убудет, а недопёску наука. Потом мы расстались: Сато отправился в школу, где у Эвы сегодня были занятия с малышами. Потом они вместе собирались вернуться в город, а я решил побродить по окрестностям. Меня очень беспокоило молчание Санады, и я подумывал прогуляться по одной старой дороге, которая была обнаружена на карте из интернета, и вела будто бы в никуда. Где-то же должно отыскаться то, зачем я сюда приехал и у меня было такое чувство, что это "что-то" находится не в самом людном месте. Аргентина удивительная страна. Почти как Япония. Всё здесь есть: и пустыни, и леса, и степи, и океан. И снег бывает. Машина осталась далеко позади. Даже не знаю теперь, как буду её искать. Точка в навигаторе отмечена, само собой, но гарантий никаких. Пока видна была колея – ехал, а потом дорогу перегородило упавшее бог знает когда дерево, всё покрытое мхом и какими-то буроватыми лишайниками. Поняв, что на этом комфортное путешествие закончилось, вылез и пошёл дальше пешком. Дорога, вначале выглядевшая обычным просёлком, постепенно превратилась в тропинку, а потом и вовсе исчезла, но на карте меж тем, продолжала существовать. Решил, что дойду до конца пунктирной линии, а там видно будет. Приладил телефон на палку – отснятый материал точно не будет лишним. В последнее время всегда таскаю с собой монопод. Скорее без штанов могу из гостиницы выйти, чем без него. Вспомнились мои попытки "поработать" оператором на телешоу. Камера тогда знатно отдавила мне плечо за целый день. Пришлось и спиной вперёд побегать и поползать. Как не окочурился – до сих пор непонятно, а люди там каждый день так работали. Сейчас-то попроще, конечно... Звонок. На конце палки улыбается Грозовая Тучка, хотя, сейчас я бы называл её Лёгким Облачком: на ней что-то светлое, воздушное, и сама она вся невесомая, словно пёрышко. – Привет, – говорю. – Как спалось? – Скучновато. Никто не пихался. Собаки ушли спать на террасу, бросили меня. – Ничего, приеду и всё наверстаем. Ещё сердиться будешь. – Как у тебя там, – спрашивает. – Покрутись, хочу посмотреть, где ты ходишь. Пока крутился, заметил здоровенную бабочку, как же их называют... ах да, морфо. Это которые в горах стаями летают и, отдыхая на деревьях, облепляют ветки голубым покрывалом. Я по Дискавери видел. Мне пока не приходилось видеть толпу бабочек, но, наверное, это нечто. – Сейчас я тебе бабочку сфоткаю, погоди... Даже одна она была очень красива. Огромные переливчато-синие крылья с бархатной чёрной каймой то раскрывались медленно, то опять схлопывались. Она будто ждала меня, не улетала, давая шанс сделать удачный снимок. И я не подвёл: честно полез по кустам, стараясь не спугнуть. Но только и успел щёлкнуть пару раз – поскользнулся на опавших листьях и кубарем полетел в канаву, благоразумно отшвырнув палку с телефоном. Морфо решила, что с неё хватит и поднялась в воздух, а я сидел на дне пересохшей канавы и смотрел, как она удаляется, неспешно и величаво. Оно и понятно: сложно порхать, как простецкий мотылёк, когда ты размером с ладонь. – Таку... – раздаётся откуда-то сверху. – Ты живой или как? – Или как, – ответил, поколебавшись, и стал выбираться назад на тропинку. И почему мне всегда кажется, что, когда меня дома нет, они там веселятся без меня, творят чёрт-те что, как дети, стоит лишь учителю выйти за дверь. Вернёшься – вроде всё на своих местах, но ощущения странные. Вот и сейчас, Тучка рассказывает мне последние новости, а у меня такое чувство, что я, как бы, не в теме, даже обидно немного. – Они беспокоятся... – М-м? – Репортёры. Потеряли тебя и никак не могут найти. Фукушима слинял на Гавайи и возвращаться пока не собирается, поэтому звонят моему агенту. Даже Ни-чан возле дома подкараулили, но она не в курсе, поэтому отстали. – Значит её звёздный час ещё впереди. Вот увидишь: когда-нибудь Ни-чан такие мемуары отгрохает – все обалдеют, и мы с тобой первые. – Не-е-е-т, – смеётся Тучка. – Она не такая. Но даже если и напишет что-нибудь, я не обижусь. – Небось, опять нас с тобой развели? Так и вижу заголовки: "Кимутаку не ночует дома! Трагедия в звёздном семействе!" Тучка хмурится, но через секунду уже хихикает, прикрывая рот ладошкой. Наверное, представила себе в красках. Вот деликатная у меня жена – этого у неё не отнять. – Знаешь, мне всё это начинает уже надоедать, – говорит. – Давай, может, и правда разведёмся на пару дней, а потом опять поженимся, пусть эти долбоящеры отхватят по полной... – Вот ещё, перетопчутся! У меня других дел полно. Вот сейчас, например. Предпочитаю ловить для тебя бабочек, а не развлекать кого попало. Зашла речь и о сегодняшнем визите в русскую деревню. "Маленькой скво" всё интересно: на каком языке говорят поселенцы, как выглядят и, особенно, что едят. Попросила меня в следующий раз записать на диктофон какую-нибудь народную песню, конечно, если Анна согласится спеть для неё. И вообще, неплохо было бы ей, Тучке, самой пообщаться с правнучкой нашего резидента. – Правнучка... кажется, он пока до конца не может в это поверить. Просил меня выяснить, нет ли у неё чего-нибудь из тех времён, может, от прабабки что осталось. – А как, по-твоему, может быть в этой женщине японская кровь? – любопытствует Дзуки. – Трудно сказать... возможно. Остановился достать из рюкзака воду. – Ты разочарован? – спрашивает жена, озадаченная моим молчанием. – Чем? Бутылка, наконец, открылась и можно утолить жажду. Пересохшее горло радуется прохладной воде так, будто я, подобно верблюду, неделю шёл по пустыне, жуя колючки. – Тем, что твой драгоценный приятель оказался, ну, скажем так, "кукушкой"... – Он такой же твой "драгоценный", как и мой. К тому же не стоит делать выводы, не зная подробностей. – Мужская солидарность... – фыркает Тучка. – Слушай... иди-ка ты уже в парк! – смеюсь, припомнив, что она обещала сегодня как следует погонять "хвостов". – Это-кун уже заждался, небось. Обычно он, решив, что ему срочно надо побегать, садится у двери и фиг его с места сгонишь. Приходится брать поводок и выдвигаться. – Пойдём, вот только дождь кончится. – Судя по прогнозу у тебя минут двадцать на сборы... С ума сойти, до чего изменился мир – ещё совсем недавно мы могли твёрдо сказать только, что "июнь ожидается дождливый", как будто бывает иначе, а теперь я вижу, что ждёт мою ненаглядную и мохнатых вымогателей, когда они доберутся до парка. – Кукушка, значит... – недовольный голос в моей голове заставил вздрогнуть. Однако, сегодня я популярен, как никогда. Только жену гулять отправил и вот опять... – Привет, давно тебя не было. – Занят был, – отрезал Санада. Вот не собираюсь я развивать темы ни о кукушках, ни о воробьях. Не хватало только поссориться. Остановился в тенёчке, разглядывая необычное дерево. От короткого толстого бугристого ствола отходили, змеясь и переплетаясь, могучие ветви. Листьями похож на фикус, если только бывают такие развесистые фикусы. Мне бы в детстве такое дерево – я бы с него не слезал, уж больно оно удобное. Здесь вообще много всего интересного растёт, я уже устал в инсту выкладывать. Молчание, однако, затянулось. Он что, извинений ждёт? – Красивая получилась девчонка... – сказал вслух, не особо рассчитывая на ответ. – Анна? Да, замечательная. Хотелось бы узнать её получше. Жалко, что я сейчас не могу его видеть: нет ни воды, ни сколько-нибудь подходящей гладкой поверхности, а разговаривать с кем-то, засевшим на задворках сознания, я так и не привык. – Ты за этим меня сюда отправил? – И за этим тоже. Решил попросить тебя кое о чём. Когда уйду – расскажи ей обо мне всё, что знаешь, ладно? Можно подумать, я знаю так много, что рассказывать неделю придётся. После моего сегодняшнего выступления бедняжка, наверное, до сих пор отходит. В следующий раз имеет смысл захватить с собой бутылку вискаря – одним компотом мы точно не обойдёмся. – Расскажи сам, пока можешь. Я попытаюсь объяснить ей, как это устроить. Мне кажется, Анна очень хотела бы услышать обо всём от тебя. – Не стоит... это не очень хорошая история. К тому же у тебя хорошо получается. Кто-нибудь говорил тебе, что ты прирождённый рассказчик? Лес постепенно редел и когда я, наконец, добрался до вершины пологого холма, оттуда открылся потрясающий вид на долину с огромными старыми деревьями среди золотистого моря осенней травы. – Могу я спросить? – Нет, – резко сказал он. – Тебя это не касается, да и было давно. Нет уже смысла оправдываться. – И всё-таки, если бы знал тогда – уехал бы? – Если скажу "не знаю", ты отстанешь от меня? Это сложный вопрос, у меня нет на него ответа. Тут только до меня дошло, что ему нестерпимо стыдно. Настолько, что даже с девочкой этой поговорить не может. И это Санада-то, который может уболтать кого угодно, и жена моя лучшее тому подтверждение! Интересно, что же он такого наворотил, что боится вспоминать даже восемьдесят лет спустя? Попрошу-ка я Сато-куна подготовить мне обзор местной прессы за вторую половину сорок пятого года – глядишь, и всплывёт что. – Кстати, о красоте, – решил сменить тему, пока он не слинял, бросив меня в одиночестве наслаждаться хайкингом. – Наверняка прабабушка тоже была весьма недурна, надо будет спросить у Анны про фотографии. Пока нам показали только тебя и каких-то бородатых мужиков. – Нацу? Не смеши меня, – хмыкнул Санада. – Когда мы познакомились она грызла ногти и обозвала меня дураком. – Так её звали Нацу? – Разумеется, нет. Просто у этих русских такие имена – язык сломать можно. – И тем не менее… Ты вообще предпочитал гайдзинских женщин, если я правильно понял. Мне тоже всегда были интересны иностранцы: узнать, о чём они думают, чего хотят, но честно признаться, у меня это так и не получилось. – Ты понял неправильно, – устало сказал он, словно объясняя мне очевидные вещи в сотый раз. – Я предпочитал женщин. А Нацу – ребёнок, не более того. Наверняка вы уже и это обсудили на семейном совете? – А надо было? – попытался я пошутить. Вышло так себе Он не ответил. Спускаться с холма было нетрудно. Сверившись ещё разок с картой, резво рванул вперёд. До конца пунктира оставалось совсем немного, впрочем, вполне может оказаться, что там ничего стоящего и нет. Неплохо бы вернуться хотя бы к ужину. Четверть часа спустя от моего боевого настроя не осталось и следа: на пути неожиданно возник глубокий овраг, спускаться в который особого желания не было. Судя по сочной зелёной траве и кустам, на дне его наверняка течёт ручей и переходить его вброд в одиночку уж точно не стоит. Продолжил путь поверху, но овраг всё не кончался, зато стало заканчиваться терпение. Санада куда-то делся, как обычно, не удосужившись попрощаться, а я-то так надеялся с его помощью найти что-нибудь стоящее... На краю поляны присел перекурить и осмотреться. Навигатор с некоторым злорадством сообщил, что до машины отсюда четыре тысячи семьсот двадцать восемь метров. По пересечёнке часа два топать ещё. Хорошо, хоть дождя можно не опасаться – облака в высоком небе плыли аккуратными пухлыми кучками сахарной ваты и превращаться в тучи не собирались. Одно из них постепенно вытягивалось, превращаясь в собаку, похожую на Аму, другое приняло облик сидящего кота. Мне захотелось посмотреть, как облачная Аму-чан догонит облачного кота, и что произойдёт дальше. – Смотри, здесь я умер в первый раз, – бодро сообщил Санада... Ничем не примечательное место, разве что невдалеке возвышается дерево, сплошь покрытое кислотно-розовыми цветами. – А во второй? – В семьдесят третьем. В Париже на кольцевой А86. Сердце прихватило – съехал в "карман"... короче, домой я тогда так и не попал. Но хватит об этом, я тут не для того, чтобы вечер воспоминаний устраивать. Хотел сказать, что нашёл, наконец, того, кто нам нужен. Сам я не смог бы тебе показать то место – с тех пор слишком сильно всё изменилось, и к тому же я обещал кой-кому не хранить информацию в памяти. Свидетелей не осталось, и нас вполне устраивало, чтобы об этой истории все забыли, но, видно, ничто не исчезает без следа. – Будешь меня уверять, что за все годы, что ты провёл здесь, не изучил эти леса вдоль и поперёк? – Ладно... допустим, к месту тебя отведу, но дальше я там ничего не знаю, потому что бывал только на поверхности. А он знает и ходил там не раз. А кроме того, не могу я тебя отправлять на такое дело без страховки. Обещал твоей "скво", что верну ей мужа в целости и сохранности. "На поверхности..." Мне почему-то стало нехорошо от этих слов. Припомнились съёмки "СанТаку" в пещерах, полных ледяной воды и скользкой грязищи. И что это ещё за "страховка"... Если речь идёт о такой, какую устроили ему самому, то я, пожалуй, обойдусь. – Не надо. Не хочу стать привидением, застрявшим в "предбаннике" – лучше уж просто помереть, как все нормальные люди. Он засопел обиженно, но настаивать не стал. – Давай ближе к делу: как мне найти этого "нужного"? Он, кстати, человек вообще? – Живой, живой... – хохотнул Санада. – Да не трясись ты так, "макезугирай" хренов. Он сам тебя найдёт и захочет подойти поближе. Об этом я позабочусь. Отомстил, значит... Обидеться на этого гада, что ли? Давно пора уже объяснить, кто кому нужен больше. Жалко, нельзя наподдать ему как следует, думается, я бы смог, разозли он меня хорошенько. – А пораньше нельзя было? Зачем тянул до последнего? – Раньше не получилось. Я месяц к нему в башку ломился. Там защита похлеще, чем в сейфе банка Тейкоку. Сложно подобраться к человеку, у которого только две мысли: где добыть выпивку, и чтобы все отстали. Облако-собака настигло, наконец, небесную кошку и вместе они стали похожи на трактор с прицепом. Это было уже не так интересно, оставалось только встать, отряхнуть штаны и идти искать брошенную на дороге машину. Навигатор обещал, что, если я буду шевелить булками как следует, то воссоединение неминуемо случится, главное – выбрать правильное направление.