Антология мыслей об Алисенте Хайтауэр

      День выдался дождливым: низкое небо было плотно укрыто насупленными седыми тучами, и дождь мерно барабанил по крышам; тяжёлые капли воды с шумом разбивались о балконы, скатывались с мутных стёкол многочисленных окон и наконец растекались по земле.       Ларис Стронг по своему обыкновению устроился в верних галереях замка, с напускной ленцой наблюдая за происходившим внизу. Но его вдумчивые голубые глаза, хотя и были холодны, излучали искреннее любопытство. Он всматривался в столь непохожие друг на друга лица, подмечал случайные жесты, ловил беспечно брошенные громкие слова, долетающие до него, и запоминал абсолютно всё.       При его рождении боги поглумились над ним, не просто не дав ему здоровья и хоть толики очарования, но ещё и вывернув ему ногу; видимо, чтобы никуда от своей судьбы не сбежал. И всё же они дали ему в утешение другие дары — острый ум и блестящую память.       Тщедушное тело для сына столь сильного рода. Титул, который ему было суждено носить от колыбели до могилы. Далеко от наказания, но и не близко к награде.       Мысли его всегда бежали куда быстрее, чем он сам, и в юношестве он едва поспевал за ними. Но он был терпелив, как может быть терпелив лишь человек, удел которого — упираться взглядом в чужие спины. И со временем своевольные мысли подчинились ему, стали покорны и точны, как марионетки у ярмарочных кукловодов, оживающие от их ловких движений.       Запертый в клетке своей уродливой плоти, Ларис был жаден до знаний. Но до чужих тайн он был по-настоящему алчен.       Его видели, но не замечали. И он пил многочисленные тайны, бережно собирал чужие секреты, зная, что это броня для его хрупкого тела, что это меч, прорубающий ему путь.       О его хитрости и наблюдательности знали, но старались не думать. И он плёл свои тонкие сети, не боясь расплаты, потому что знал: нить оборвется прежде, чем его увидят на её конце.       А жители Красного замка тихо спали и громко предавались разврату, не замечая, как лорд-дознаватель и мастер над шептунами сплетал между собой их роковые секреты и суетные желания, создавая огромного крысиного короля. Стоило ему хорошенько дёрнуть за одну из нитей, как они закопошатся, в отчаянии запищат, задёргаются, ломая свои тела и скребя ногтями по каменному полу, лишь больше увязая в смертельном клубке, но морок долгих мирных лет при милостивом короле притупил их разум, пока узел затягивался всё туже и туже.       Громкий шёпот прокатился по лестницам под потолок, и группки людей внизу пришли в движение, точно в строгом и давно разученном танце: они напомнили Ларису нефритовые шахматные фигурки в его покоях, покорные его руке и чётко знающие своё место на доске.       Мужчине не нужно было видеть целиком этот танец придворных, ему было достаточно первых же шагов, чтобы понять, вокруг кого и для кого будут скользить эти фигуры.       Королева.       Ларис подался вперёд всем телом, вытянулся струной, опёрся предплечьями о широкую балюстраду, сцепив руки в замок; зрачок быстро затопил светлую радужку его широко распахнутых глаз, крылья носа дрогнули от быстрого глубокого вдоха, а по языку растеклась солоноватая кровь из ненароком прокушенной щеки.       Королева.       Сердцевина, к которой ведут все хитросплетения его творения.       Королева шла одна — без своего хрупкого короля, без громогласных детей, без блестящей свиты, — и едва удостаивала подданных кивком головы. В цепях своих тревог и одиночества она впивалась, ломая ногти, в вышитые серебром рукава роскошного платья и смотрела прямо перед собой, словно каждый, кто чуть дольше задержит взгляд на её глазах, сможет разглядеть в них липкий страх и душащую беспомощность.       Только вот вряд ли кто-то хотел её пожалеть. Разве что осторожно ступавший позади неё верный рыцарь с настороженными дягтерными глазами, что злее его дорнийской крови. Лишь ему было позволено смотреть на неё с обожанием самого преданного раба и украдкой бросать слова утешения. От него она их принимала. От Лариса — никогда.       Чутьём — древним, необъяснимым, почти звериным, — он неизменно распознавал её страх. Он видел его в её усталости, в её отстраненности, в её грустном веселье, в её тщательно отполированном высокомерии.       У него от этого червь под сердцем.       Люди боятся того, чего не могут контролировать.       Она так и не поняла, что ей одной было дозволено заглянуть глубже в его узкую бледную грудную клетку. Ей одной было дозволено видеть нити его любовно выплетенных сетей.       Но она отказывалась смотреть.       Разве не он был первым, кто помог ей принять, что лишь в сказках короли благородны, принцессы невинны, а любовь вечна?       Разве не он вернул ей отца?       Разве не он летел впереди неё, указывая верный путь?       Даже внизу, в окружении как минимум дюжины людей, королева почувствовала тяжёлый взгляд, обхвативший её железным корсетом. Она подняла подбородок выше, вдохнула глубже, вцепилась в рукава крепче и подалась ближе к верному сиру Кристону.       Он был одним из преданных ей людей в Красном замке. Королева ценила преданность.       Королева очень боялась быть преданной. Слишком многие в Красном замке были склонны к предательству.       Ларис Стронг знал и преданных, и склонных к предательству. Но королева упорно держалась ближе к Кристону Колю, а не к нему.       Ларис шумно сглотнул и зажевал губы, продолжая прожигать государыню взглядом.       Вон она, затянутая в малахитовую зелень платья, подошла к широкой лестнице, вот вышитые серебром драконы сверкнули в свете горящих факелов, вот плотная ткань чуть сползла с плеча, оголив молочную кожу, не тронутую загаром в Дрифтмарке, вот изящная ножка выскользнула из-под подола, когда королева стала подниматься.       Ларис выжигал под веками этот момент, зная, что вспомнит его ещё не раз, как вспоминал сотни других. Когда присоединялся к позднему ужину с королевой, когда медленно шёл с ней по извилистым дорожкам садов, когда передвигал шахматные фигурки ранним утром, когда одинокими тёмными ночами трогал себя и толкался в руку, держащую шёлковый платок, чтобы создать иллюзию чужой ладони.       Он собирал для неё информацию, он придумывал хитроумные планы. Он согревал своей компанией её одинокие дни. Он доставал редкие книги для её сыновей и отрезы на платья для её дочери, он приносил столь любимые ею искристо-оранжевые апельсины на их короткие чаепития.       Он оставлял ей в подарок заморские красные цветы.       А она их боялась.       Она не понимала их сходства. Он был несуразен в своем дорогом криво сидящем дублете, она была прекрасна в своих роскошных платьях, от него отводили взгляд, она взгляды приковывала. Но они оба были заложниками, изгоями в этом пёстром обществе.       У королевы были титулы, но Ларис давал ей власть.       А ему доставались лишь равнодушные глаза на белом лице, дрогнувшие ресницы, нервный смех, искусанные в сомнениях губы и иногда выглядывающие из-под платья лодыжки.       Королева была лгуньей. Она лгала себе, что Ларис опасен.       Но он был опасен для всех, кроме неё.       Внутри него копошились и шипели мерзкие мелкие звери, готовые распороть шеи всем и каждому. От неё он этих зверей гнал.       Но королева шла и не поднимала глаз, зная, что он наблюдал за ней.       Ларис отошёл от балюстрады и покрепче взялся за свою трость. В изломе дерева тускло блеснула медовая капля янтаря.       Он светлячок, что указывал королеве путь во тьме. Просто она боялась открыть глаза и вглядеться во неё.       Но она уже почувствовала удавку, накинутую на её тонкую шею.       И только Ларис решал, когда её затянуть.