Антология мыслей об Алисенте Хайтауэр

      В маленькой комнате с низкой кроватью и небольшим окном, за которым лопался от красноты закат, уже начавший стремительно синеть по кромке высоких облаков, было невыносимо душно.       Воздух был густой и влажный, он застревал в носу, горле, липко ложится на кожу и волосы, просто-напросто прибивал к полу, не давая ни пошевелиться, ни вздохнуть.       Последние дни выдались такими жаркими, что мейстеры начали беспокойно шелестеть страницами своих древних книг и тереть виски: все боялись, что зима нагрянет быстрее, чем думалось, и будет суровее, чем хотелось.       Но Кристон Коль встретил бы холодные ветра с радостью, желательно прямо сейчас, в этой самой комнате: возможно, именно они смогли бы унять разгоревшийся в груди жар.       В своей скромной спальне рыцаря Королевской гвардии он бессильно рухнул на кровать, скрипнувшую под его весом, даже не сняв негромко звякнувших доспехов. У него в руках шёлковой змейкой вился тёмно-зеленый платок, лаская разбитые костяшки, оставляя незримые ожоги на кончиках пальцев.       Платок был узким и длинным, но таким тонким, что на свету казался едва ли не прозрачным, при этом стоило его сжать в кулаке, как цвет снова становился глубоким и тёмным. Мирийский шёлк с лёгкостью укладывался в ладонь, прятался в ней, как кусочек зелёной яшмы, словно бы это не он только что скользил в руке.       Кристон осторожно протянул его между пальцами, наблюдая, как лучи заходящего солнца игрались на ткани, а потом посмотрел на свою огромную чёрную тень, размазанную по залитой плотным пурпурным светом стене.       Он всматривался в эту тень и видел себя настоящего, видел злую и липкую тьму, укрытую белоснежным плащом. И даже плащ его затёрся и посерел, впитав в себя всю пыль Красного замка, всю грязь нутра его владельца.       Когда он только вступил в Королевскую гвардию, он надеялся, что белизна плаща, укрывшего его плечи, сможет скрыть ту скверну, что росла в нём день ото дня.       Кристон с детства знал, что гнев в любой момент мог обрушиться на него, как обжигающее южное солнце в зените, и тогда его и без того чёрные глаза потемнеют, бархатный мягкий взгляд станет пронзительным и словно бы пьяным, а кровь зашумит в ушах, словно буйное море.       Он думал, что не запятнает свой плащ сильнее, чем в ночь, когда возлёг с принцессой. Несколько капель крови на простынях в ту ночь замарали его плащ больше, чем когда он забивал кулаками до смерти столь неосторожного Рыцаря поцелуев. Но ткань его плаща всё продолжала неумолимо чернеть от сажи сжигающих его желаний, даже если остальные не могли этого видеть.       Кристон чувствовал, как его сжирала заживо странная душевная хворь, скользкими щупальцами обвивая сердце и туманя разум не хуже макового молока. Даже король, который стал старцем раньше, чем стал старым, обладал ясным умом по сравнению с ним.       Тонкий платок, который королева носила на своей белой коже, — лишь одно из подтверждений его нездоровья.       Нежный шёлк незаметно соскользнул с царственной шеи, когда Её Милость покидала сады после долгой прогулки с дочерью, и Кристону даже на мгновение показалось, что она обронила его специально. Что-то мелькнуло в её повороте головы, в неуверенном взгляде под ноги, в дрогнувших руках, когда она быстро провела ногтями по нежной коже пальцев. Но мог ли он верить себе, когда он знал о скверне, притаившейся в его груди, когда знал о всех своих самых постыдных желаниях?       И всё же он сжал платок в кулаке до побелевших костяшек и, оглядываясь, точно вор, унёс его с собой, оставив королевскую семью ужинать в узком кругу.       Кристон одной рукой продолжал пропускать через пальцы тёплый шёлк, а другой зарылся в волосы и до боли потянул за тёмные пряди, закрыв глаза; облегчения или ясности ума это не принесло.       Под веками разливался жар воспоминаний, а грудную клетку сжимало от образов. И все они пестрили зелёной парчой, кудрями с красноватым отливом, россыпью колец на тонких пальцах, прекрасным белым лицом.       Лицом королевы. Лицом Алисенты, как он иногда позволял себе её называть.       Исключительно шёпотом, исключительно в сумерках, исключительно ей вслед, в её прямую — под любыми ударами судьбы — спину.       Он помнил это лицо в гневе, с искажённым от ярости ртом, презрительным прищуром глаз, неровными красными пятнами на щеках и шее.       Он помнил это лицо в слезах, с лихорадочным блеском в глазах и разомкнутыми чуть трясущимися губами.       Он помнил это лицо радостным, когда улыбка отражалась во взгляде, смех морщинками касался кожи, а на яблочках щёк проступал едва заметный румянец.       Он помнил это лицо расслабленным и умиротворённым, когда тревоги покидали его, маленькая тёмная складка между бровей разглаживалась, а опущенные ресницы слабо подрагивали.       Он помнил свою королеву разной. Величественный и грозной, слабой и беззащитной, любящей и любимой.       Он почти не помнил её просто Алисентой. Без незримой брони титулов, без тяжести роли жены короля.       И всё же ему повезло увидеть её такой своими глазами. Увидеть её настоящей. Увидеть то, что было скрыто от остальных.       Её божественную сущность.       Он видел в ней Матерь. Милосердную, всеутешающую и всепрощающую. Она остановила Кристона, когда он попытался убить себя и острый кончик меча уже почти коснулся кожи, пропоров подлатник. Она забрала у него из рук меч, пошатнувшись от его тяжести, опустилась рядом с ним на колени и обхватила холодными ладонями его лицо. Его потерянное, изумленное лицо, всё в каплях крови и пота. И в её блестящих глазах он увидел сострадание.       Он в видел в ней Отца. Всезнающего, справедливого и непреклонного. В ту страшную ночь Алисента гладила его волосы, позволив ему упасть в облако её рассыпавшихся по траве юбок, пока он каялся ей в своем помешательстве и просил позволить ему умереть. Но королева подняла его лицо, внимательно вгляделась в затуманенные глаза и покачала головой. «Я верю вам. И я верю в вас», — твёрдо произнесла она и кивнула. Она обернулась к чардреву, и в свете луны его кровавые листья и её волосы были одного цвета. Алисента долго смотрела на его белый ствол и вырезанное на нём скорбное лицо, словно бы оно могло ей что-то сказать. Когда королева снова повернулась к рыцарю — падшему рыцарю, недостойному рыцарю — и подняла его голову выше, к своему лицу, обхватив сильными пальцами его подбородок, она была решительна, величественна и зла, как жаждущий крови клинок из валирийской стали.       «Стража скоро опомнится и начнёт вас искать, но это не они придут за вами, сир Кристон, это вы придёте к ним», — она сжала губы в тонкую полоску и крепче обхватила его подбородок; в эту секунду Алисента стала невероятно похожа на своего отца. «Я отдам приказ лорду-командующему держать вас под стражей, но воздержаться от самосуда. Потом я попрошу Лионеля Стронга лично присутствовать при вашем допросе. Когда король придёт в себя, я буду рядом с ним. Я смогу его убедить, что вы совершили это из праведного гнева, из интересов короны», — она говорила медленно, холодно. — «Но запомните, хорошенько запомните, что вы будете всем говорить…»       И боги сохранили ему не только голову, но и белый плащ. И тогда Кристон понял, что боги с их жестокой волей на его стороне. Что они на стороне королевы.       Он видел в ней Воина. Жестокого, уверенного и бесстрашного. Сметающего всё на своём пути, если что-то угрожало престолу и семье. Он видел его в ней, когда королева кинулась на Рейниру, это сладострастное и бесчестное порождение богов, с кинжалом в руках. Алисенте тогда не нужна была защита, ей тогда были не страшны даже пламя драконов и гнев венценосного супруга. Кристон был воином, он не раз видел агонию боя, и тогда он видел, что если королева заметит угрозу в глазах принцессы, то её рука с клинком будет тверда.       Он видел в ней Кузнеца. Трудолюбивого, сильного и упорного. И когда король больше не мог противостоять жуткой боли, королева взяла Красный замок в свои руки. Она лично следила, чтобы его слаженная работа ни на секунду не замедляла свой бег, она принимала посланников, она заседала в Малом совете, она утешала подданных, она ухаживала за больным мужем, она растила детей и ни разу не позволила никому усомниться, что это ей не по силам.       Он видел в ней Старицу. Мудрую, прозорливую и осторожную. Королева знала, ради чего несёт это бремя. Королева видела, что за буря надвигается на державу, и делала всё, чтобы она устояла в ней. Она, маяк в бесконечной тьме, освещала верный путь, проложенный богами.       Порой он видел в ней Деву. Невинную, нежную и ласковую. Тогда Алисента забывала о всех тяготах и позволяла себе улыбаться, подставляя лицо солнцу. Она пускала свои длинные локоны по плечам, надевала летящие платья и тихо смеялась вместе со всеми над особенно удачной колкостью шута. Она словно становилась моложе, мягче, и её красота расцветала с новой неумолимой силой, разгоняя мрак даже в самых дальних уголках замка.       Однажды он увидел в ней Неведомого. Мрачного, холодного и неумолимого. Когда в столицу пришла весть о свадьбе Деймона и Рейниры, королева сжала руки до красных следов на ладонях и прикрыла глаза. Когда она наконец открыла их, Кристон увидел в них смерть. Смерть всех, кто посягнёт на то, что для неё свято.       Кристон знал, что стоит Неведомому в ней ему приказать, стоит Алисенте ему приказать, и он пойдёт за смертью — своей и чужой. Нет принципов, которые он бы для неё не нарушил, нет страха, который он бы не преодолел. Он будет и жертвой, и палачом, он отдаст жизнь за ту, которой никогда не сможет обладать. Но которой может служить.       Синеватые тени затопили всю комнату, и последний розовый всполох угас на зелёном шёлке платка. Кристон осторожно коснулся его губами и вдохнул столь знакомый запах цветочного масла, которым часто пользовалась королева.       На турнирах леди показывают свою благосклонность рыцарям, опуская на их копья венки или повязывая на них ленты. Этот шёлк обовьёт его запястье, этот шёлк сделает его руку сильнее, а меч — острее, этот шёлк будет его клятвой верности.       Богам и их воле.       Королеве и её слову.