вечерний этюд

      Ладонь под шелковым дзюбан ощущается поднимающимся в груди жаром и узлом внизу живота, затянутым с той же силой, с которой тело сдавливали прочные лески во время одной из командных миссий. Сакура забывает о шёлке, что липнет к телу, когда неосознанно выгибается, чувствуя, как ладонь скользит с лопаток к талии. Бедра дрожат, как дрожали лишь тогда, когда она имела привычку изматывать себя тренировками, а прохладный воздух убежища проникает под тонкую ткань и приятным контрастом проходится по коже.              Поцелуй не назовешь подчиняющим себе и сбивающим с ног, каким он был в самый первый раз. Все совсем иначе: Сакура доверчиво приоткрывает губы и отзывается с той же искренностью и горячностью, с которыми утверждала, насколько сильно презирает его. Стоять же перед ним, упираясь коленными чашечками в жёсткий футон, и в забытье цепляться то рукавов, то ворота мужского кимоно, не так унизительно, как когда-то казалось. Меняются обстоятельства, вместе с ними и она сама.              Если для неё Итачи – это не обозначенный на картах затерянный остров, и она в растерянности не знает, куда держать направление, слишком много территорий, которые хочется изучить, то для него она – та самая теория, которой он наконец может найти практическое применение и на изучение которой он отдал лучшие годы своей жизни. Потому он так уверенно действует, ловко подхватив за талию и притянув ближе, чтобы после усадить на свое колено, позволяя дзюбан задраться настолько, что оно годится лишь для того, чтобы прикрыть грудь. Понимание, зачем он это сделал приходит не сразу, только когда его ладони обжигающе приятным прикосновением проводят по талии. Сакура чувствует под собой твердость его колена, то как волнами внутри поднимается знакомо-незнакомое ощущение, и облизывает губы, прикрывая глаза.              – Взгляни на меня, – несомненно голос принадлежит Итачи, он ниже и глубже чем когда-либо.              На то, чтобы обдумать услышанное уходят долгие по ощущениям секунды, поскольку Сакура едва сдерживает короткий всхлип, когда, качнувшись вперёд и снова назад, её накрывает волна удовольствия от простого, казалось бы, трения. В его глазах отражение огней свечей и столько невыраженного и не имеющего точного названия, что Сакура прячет лицо на его плече, не в силах удерживать зрительный контакт. Хвойный запах, пропитавший казалось бы не только его кимоно, но его самого, подобно сигаретному дыму заполняет её легкие.              – Посмотри на меня, Сакура.              До чего странно, вся её хвалебная смелость и упрямство делать все наперекор растворились в небытие. Сакура приоткрывает веки, хоть и не уверена выдержит ли: кажется, что сердцу начинает не хватать места в грудной клетке.              Его настойчивая просьба – ничто иное как желание наблюдать за тем, какими бликами проявляется возбуждение в зелёных глазах. И оно разгорается тем самым пугающе устрашающим огнем, способным выжечь, не оставляя следов, только послевкусие. Горячая ладонь меняет свое направление, в этот раз большим пальцем он успокаивающе поглаживает внутреннюю сторону бедра и смотрит так будто выжидает подходящий момент. Похоже, момент наконец наступает, потому что рука его ловко соскальзывает и двигается согласно тому темпу, что Итачи видит в её глазах и приоткрытых губах, слышит в её дыхании, чувствует своим телом.              – Медленнее? – будто простого уточнение недостаточно, он прищуривается считать реакцию и по тому, как она приподняв подбородок приоткрывает губы, делает вывод: – Быстрее, значит.              И только она хочет согласиться, как к горлу подбирается то самое, от которого всё внутри стягивается змеями, и воздух застревает в груди, не давая ей вдохнуть новой порции. По привычке боясь издать постыдный звук она прикрывает свой рот ладонью и сгорает как в его взгляде, так и в собственных ощущениях. В контрасте между его горячими пальцами и проникающим холодным воздухом комнаты. Страх быть пойманной, как это бывало наедине с Шикамару, отступает, и Сакура наконец отпускает поводья беспокойства и наполняет лёгкие дозой спасительного кислорода, чтобы после быть пойманной в ловушку обрушившегося на неё поцелуя. Тихий стон утопает в нем, мозг перестает различать и фокусироваться, потому что влажно и хорошо и от пальцев Итачи и от его губ. Собственные же пальцы как сухие ветки, кажется, что сломаются, если она продолжит так вцепляться в воротник кимоно со слабо завязанном оби. Если потянуть ещё немного за пояс и отогнуть воротник, она сможет коснуться его плеч и ключиц, но Итачи намеренно оттягивает этот момент, перетягивая все внимание на неё одну будто нет ничего важнее, чем она и её удовольствие. Но так не должно быть, как бы прекрасно ни было быть поглощенной собой и его прикосновениями. Сакура разрывает поцелуй, игнорируя прилипшие к собственным щекам розовые волосы, и сбившимся дыханием проходится по его щеке и шее, чувствуя, как он напрягается всем телом и то как его пальцы внутри неё будто слабеют, но обретают силу вновь секунды спустя, выбивая из нее воздух и слабый стон. Похоже, Итачи прикладывает немало усилий на то, чтобы сконцентрироваться на управлении нитей чакры, тем самым заставляя пальцы быть более подвижными, чем при простом метании сюрикенов.              Когда Сакура все же тянет его кимоно вниз, оголяя плечи, Итачи перехватывает её запястье и сглатывает так громко, что оно звучит выстрелом у виска. Сакура непонимающе всматривается в его лицо, оно искажается хмурым перекосом и болезненной бледностью.              – Есть кое-что, что тебе следует знать, – хриплый от возбуждения голос не настраивает на серьезный лад, скорее наоборот. Впрочем, как и то, как он продолжает на неё смотреть и как его влажные – из-за неё самой же – пальцы поднимаются к её животу и там так и остаются, чувствуя, как напрягаются её мышцы.              – Да? – это все на что сейчас хватает Сакуру. Быть может, есть и лучший способ подтолкнуть, но не тогда, когда каждый нерв на пределе.              – Я пойму, если ты передумаешь.              Итачи не выглядит подавленно или обреченно, больше похоже на то, что примет любой исход. Сакура же думает о том, что нечто подобное проходила с Шикамару и поджимает губы, мысленно готовя себя к самому худшему, хотя что может быть хуже, чем получить отказ во имя её же блага. Какая нелепица проходить через это снова. Девственность – разменная монета выгодная лишь для таких как Учиха, а Итачи никто иной как Учиха.              – Не передумаю, – она вкладывает в слова больше необходимой уверенности, мысленно готовя себя к любой правде, какой бы безнравственной та ни была, ведь иначе с Итачи никак: его правда сравнима с беспощадными и хлесткими пощечинами матушки. Для того, чтобы принимать его прошлое необходимо куда больше, чем просто быть влюбленной в него, и Итачи прекрасно это понимает, потому признания даются ему сложно.              – Очень на это надеюсь.               Его действия однако противоречат тому, что диктует ему разум: он подносит к своим губам её запястье и оставляет короткие поцелуи на тыльной стороне ладони, после спускаясь ниже, обдавая кожу своим горячим дыханием. Когда он поднимает на неё свой взгляд будто всё, что он хочет – это смотреть на неё снизу вверх, Сакура не уверена сумеет ли запомнить то, в чем он собирается ей признаться.              – В юности мне часто говорили, я обладаю располагающей ко всякого рода удовольствиям внешностью. Сейчас я, конечно, далек от этого: уродливые шрамы на теле, запретные печати и огрубевшие черты лица. Моё тело есть отражение проступков прошлого, – это подтверждает её догадки, почему все то время, что они в браке, он скрывался под слоями одежды, будь перед ним даже Саске. – Будучи верным псом Данзо, я был знаком с женщинами разного статуса, некоторые из них отличались исключительным видом кеккей генкай, некоторые располагали ценной информацией и в редких случаях единственной их слабостью были молодые мужчины. Точнее сказать, юноши. Желательно от шестнадцати до двадцати.              Предполагая, что за этим последует, Сакура стойко держится, пусть и хочется умолять его не продолжать.              – В семнадцать мне еще дозволено было прибегать к иллюзиям, но чем старше я становился, тем выше была сложность задач. Пока у меня было право отказаться, я отказывался. Вместо этого приходилось лишать кого-то жизни и прибегать к пыткам, к которым у Данзо было странное пристрастие. Когда долгое время находишься среди таких же, как и ты сам, юных верных псов Данзо, в какой-то момент убийство – это просто убийство, а секс – всего лишь секс, все равно что плотно позавтракать. И вот ты уже завтракаешь почти каждый месяц. Иногда завтракают тобой, иногда с кем-то вприкуску, смотря какая цель, – Итачи ищет, ищет то, что Сакура найдет отталкивающим настолько, что ничего кроме отвращения не будет к нему испытывать.              Он смягчает правду за метафорой, но Сакура догадывается, каково это было переступать через свои принципы, обманываться благими целями, убеждать себя, что каждая жертва, особенно собственная, стоит того, а потом попасть в ловушку собственных заблуждений и обессилено плыть по течению, потому что не знаешь, как всё вернуть вспять, потому что слишком слаб. Однако Итачи поступил с ней так же, как поступали с ним. Прекрасно понимая, каково это быть униженным, оскорбленным и растоптанным в грязь, он продолжал свой спектакль, пока Сакура не добилась правды. Влюблена или нет, она не станет оправдывать его, и пусть Итачи – это тот самый грязно-серый оттенок, который пришелся её сердцу по вкусу.              – И после всего этого ты продолжил все то, что делал во времена Данзо, ведь так?              – Не с таким размахом. И никаких завтраков, – напряжение, с которым он это говорит, проявляется на скулах, на движении кадыка и тем, с какой силой сжимает её запястье, на время позабыв, что должен контролировать количество чакры, которая проходит по нитям к его пальцам.              – А то, что происходит сейчас, это не завтрак?              – Только не с тобой. Но если ты…              – Я не передумаю.              – Даже если…              – Даже если. Это всё в прошлом, Итачи. Я не хочу думать о прошлом. Уж тем более задаваться вопросом, как часто тебе приходилось завтракать, когда я и сама не отличаюсь праведными поступками, сначала изменяя собственному мужу, а потом сгорая от желания прикоснуться к нему. К тебе, – Сакура уже вряд ли сможет остановить поток признаний, и если быть честной, не хочет, он должен это знать и никогда больше не сомневаться. – Просто смотреть на тебя уже недостаточно, Итачи. Я хочу наконец избавиться от надоевшего мне кимоно главы клана Учиха. Хочу запомнить каждый твой шрам. Прошить на своих ладонях игру твоих мышц. Чувствовать на языке вкус твоей кожи и…              Продолжить дальше Итачи ей не дает, поскольку выбивает из головы все трезвые и нетрезвые мысли, одновременно освобождая от дзюбан и осыпая хаотичными поцелуями оголившиеся шею, плечи и ключицы. То, как его бедра прижимают Сакуру к футону, ощущается охотничьими силками, единственными в мире, в которые хочется угодить. И угождая в эти силки, ноги раздвигаются в пригласительном жесте, а нетерпеливые пальцы пытаются стащить с него кимоно. Не так удачно, в итоге, потому Итачи берет короткую паузу и, куда быстрее, чем если бы это сделала она, снимает с себя одежду, чтобы после прошептать ей в губы самое искреннее извинение, которое она когда-либо слышала:              – Прости, но позволь мне запомнить тебя первым.              – Теперь это так называется?              Как приятно наконец пропустить между пальцами его волосы и провести ладонью по плечу, убеждаясь в том, что ширину его плеч не удастся очертить с первого раза.              – Разве что между нами.              Тяжесть его тела почти не ощущается, зато Сакура чувствует, как его ладонь знакомо проводит по спине, спускается к талии, возвращается снова к лопаткам, заставляя выгнуться в который за это короткое время. Сакура не замечает, как затвердели её соски, понимает лишь тогда, когда его вторая ладонь скользит от шеи к груди и осторожно поглаживает один из сосков, будто знает, что от возбуждения прикосновение причиняет слабую боль. Вместо того, чтобы сжать её грудь или прикусить соски, как это часто проделывал с ней бывший любовник, подушечками пальцев Итачи пересчитывает её ребра и теснее прижимается, отчего Сакура откидывает голову назад и двигает бедрами на встречу.              – Похоже, ты понятия не имеешь, где твое самое чувствительное место, – есть в этом что-то от учиховского самодовольства.              – Так просвятите меня, Итачи-сан, – сбивчиво отзывается Сакура, сильнее сжимая его волосы в своих пальцах и едва сдерживаясь не вогнать ногти в его предплечье.              – В таком случае мне придется сменить ракурс, – он ждёт разрешения так словно самым главным трофеем для него является её доверие.              – «‎Придется» – это ещё мягко сказано. Вы просто обязаны показать мне, что я упускала всё это время.              – Надеюсь, моя теория подтвердится.              – Очень на это надеюсь, – её легкий флирт вызывает у него полуулыбку, от которой в груди разливается тепло.              То, что он в итоге оказывается прав, вовсе не открытие, зато им оказывается то, что Сакура о себе и предположить не могла.              На просьбу сесть к нему спиной Сакура послушно подгибает под себя колени, в нетерпении ожидая, что же будет дальше. Первое, что она чувствует, это успокаивающий поцелуй в плечо, затем Итачи перекидывает её спутанные волосы на левую сторону, заставляя поежиться от холода, но это длится недолго: она чувствует лопатками то, как перекатываются мышцы его груди. Когда же он сжимает её подбородок и поворачивает к себе в полуобороте, Сакура удивленно приоткрывает рот. Поцелуй выходит смазанным, но следующий уже более отрепетированный, в нем больше силы и импульса. К нему добавляется то самое, ради чего всё и начиналось: Итачи накрывает ладонью расслабленную руку Сакуры, направляет её вниз и раздвигает её колени, чтобы после сплетением их пальцев в неспешном тоне начать двигаться. Когда они разрывают поцелуй, его прерывистое дыхание щекочет ухо, а с губ Сакуры срывается стон. Она откидывает голову и приподнимает бедра в такт движениями его пальцев, мысленно умоляя почувствовать его глубже, собственные же пальцы теряют силу, позволяя ему взять над ними контроль. Хлюпающие звуки приглушаются сначала её стоном, после его тихим рычанием, от которого становится ещё влажнее. Сакура теряет связь с реальностью, полностью погружаясь в собственные ощущения, в то, какими скользкими стали их пальцы, как вибрирует под кожей звук его рычания, как его вторая рука очерчивает её грудь, после переходя к шее сжимает горло, в то время, как по щекам её скатываются слёзы. Это так прекрасно, что Сакура не может сдержать ни слёз ни тихие всхлипывания.              Оргазм накрывает с такой неожиданностью, что она испуганно дергается, больше задыхаясь от удовольствия, чем от сжимающих горло пальцев. Сердце отстукивает в ушах, в груди и в низу живота, перед глазами мутное очертания комнаты, а самый родной хвойной запах, перемешанный с нотками пота и возбуждения, опьяняет. Сакуре хочется обесиленно повалиться вперед, но сильная рука Итачи перехватывает её поперек живота и прижимает к себе. Давая ей время прийти в себя, он приглаживает её волосы, подушечками пальцев стирает слёзы и шепотом зовёт по имени. Его «‎Сакура» звучит одновременно нежно и горячо, из-за чего прийти в себя становится всё сложнее.              Несколькими минутами спустя Итачи осторожно освобождает её из своих объятий, Сакура же от внезапно накрывшего смущения прикрывает колени попавшимся под руку дзюбан и повернувшись к нему, решается-таки поднять глаза. Вторая волна возбуждения накрывает тогда, когда их взгляды пересекаются. Ками-сама, ему следует перестать смотреть на неё так, иначе сердце не выдержит вместе с помутневшим разумом. И оно, похоже, действительно не выдерживает от открывшегося вида: Итачи запускает пальцы в свои волосы, откидывая их назад, и пытается выровнять дыхание. Сакура сглатывает ком в горле, рассматривая его сильные руки, острые ключицы, то как поднимается его грудь и напрягается пресс живота. При виде увеличившегося от возбуждения члена и мускулистых бёдер она неосознанно ерзает и нервно облизывает губы, сглатывая собравшуюся во рту слюну.              – Сакура? – кажется, он повторяет её имя не в первый раз. Её губы приоткрываются, чтобы ответить, но что именно сказать, она не знает, потому отвечает короткими кивками и приглаживает свои волосы, неохотно отрывая свой взгляд от его тела. – Твоя очередь.              – Моя очередь? – она судорожно перебирает в голове, о каких таких очередях идет речь, всё, о чем она может и хочет думать, это то, как его мускулистые бедра будут сжимать её и как горячо будет ощутить его внутри. – Да, верно, моя очередь. Очередь… Прости, о чем мы?              – Иди ко мне.              Завораживающий и сиплый голос подталкивает прильнуть к нему подобно кошке, позволяя ткани соскользнуть с колен, и преодолеть и так короткое расстояние между ними.              – А теперь посмотри на меня, – было бы преступлением не сделать то, что он просит. – И запомни: мои мысли, мои приоритеты и моё тело – всё это принадлежит тебе. Я принадлежу тебе. Я хочу принадлежать тебе и только тебе. Не важно в качестве кого, бывшего мужа или любовника, я – твой.              На то, чтобы мозг обработал значимость услышанного, требуется несколько мучительно долгих секунд. Что бы она не произнесла, все было бы ни к месту и не так, потому что правильный ответ кроется в другом: преодолевая навязчивую мысль не справиться, Сакура накрывает его плечи дрожащими от волнения ладонями. В местах с глубокими шрамами кожа нежнее и напоминает разбросанные по телу кофейные пятна, там, где запретные печати, кожа огрубевшая и кажется, что пульсирует нитями, затягивающие старые раны и причиняющие ноющую боль, с которой Итачи наверняка давно свыкся. Ведомая желанием провести языком влажную дорожку, Сакура толкает Итачи на футон и удобно устраивается сверху будто проделывала это с ним множество раз. Его удивленно поднятые брови вызывает шаловливую улыбку.              – Прекрасный вид, – непонятно, его замечание относится к ней одной, к нему или им обоим.              В этот самый момент Сакуру на время переклинивает, она хмурит брови и всерьез задумывается над тем, что сделает дальше. Им стоит обсудить один важный момент прежде, чем она окончательно потеряет над собой контроль, так что лучше всего сделать это именно сейчас и самым быстрым способом, то есть сказать прямо и без прикрас.              – Мне нельзя принимать противозачаточные таблетки. Если я смешаю их с теми, что я принимаю сейчас, то…              – Ты и не должна, – Итачи успокаивающе поглаживает её колено. – Думать об этом моя задача, не твоя.              – Хорошо, – плечи её расслабляются, однако становится немного неловко, пусть совсем не должно, нет ничего постыдного в простом вопросе, и все же Сакура решает добавить: – Я доверяю тебе.              – Как и я, – уверенность, с которой он это произносит и есть та сила, что толкает её вперёд. Тот самый порыв заключить его в своих объятиях и доверчиво уткнуться в сильное плечо. – Решишь ты меня предать или избавиться – это ничего не изменит. Если придет такое время, воткни мне нож в спину, не колеблясь и минуты.              Клясться ему, что это никогда не произойдет, все равно что с гордостью называть себя молодой госпожой Учиха. Потому прекрасно понимая, что именно это он хотел бы услышать, Сакура тихо произносит:              – Так и сделаю.              – Так и сделай, – вторит он с нотками благодарности за понимание. Быть может, и не только за это. За всё, что между ними есть сейчас, что будет и что могло бы быть.                                          

***

                           Неразборчивый поток слов, который направляет на Сакуру знакомая матушки, не сравнится с тем, как оглушают воспоминания о собственной ненасытности. Сакура вгрызается в предложенное медовое печенье и сладость на языке ощущается приторностью, с которой она податливо отзывалась на каждое прикосновение Итачи. Горьковатый вкус чая напоминает саке, солоноватый привкус его кожи и его утробное рычание, сопровождающее каждый плавный толчок внутри неё.              Сидя за низким столом, Сакуре приходится сгибать под себя колени, и при каждом благодарном поклоне хозяйке дома, шелковое дзюбан поглаживает почти так же, как это проделывал с ней Итачи. Сакура прячет руки под столом и опускает глаза вниз, представляя собой самый покорный вид, когда на самом деле как сейчас чувствует жар от его тела и как было одновременно восхитительно и горячо ощущать твердость его члена внутри, настолько, что дорожки слез стекали по щеке, а в голове была полная пустота. Сладостное забвение. Это не иначе как пытка находиться в одной с ним деревне, быть связанной с ним брачными узами, делить с ним одну фамилию и не иметь возможности прийти к нему и дать себе забыться снова. Быть может, оно и к лучшему, что вскоре Итачи официально будет признан убитым, потому что вернись он к ней в качестве главы клана, было бы сложно делить с ним одну комнату и вести себя как подобает невестке Микото Учиха. Впрочем, оказываясь теперь в отведенной ей комнате особняка, Сакура не может отделаться от мысли, что сталось бы с драгоценным комодом или каким был бы звук раздвигающихся сёдзи, когда её колени скользят по полу и все, что удерживает молодую госпожу Учиха – это сжимающая её шею мужская рука, пока горячо любимый бывший муж показательно выполняет свой супружеский долг, наслаждаясь прекрасным видом её лопаток и округлых бедер.              Разыгравшаяся после бурной ночи фантазия служит доказательством того, что матушке все же неподвластна способность проникать в чужие мысли, иначе сейчас она не улыбалась бы своей знакомой, имя которой запомнить по понятным причинам не получилось, и не спрашивала, не хочет ли Сакура попробовать что-нибудь ещё, раз ей так понравились печенья. До печенья Сакуре нет никакого дела, они всего лишь служат напоминанием об Итачи.              – Госпожа Микото сказала, вы набрали немного веса.              – Совсем немного, – подтверждает Сакура. Разработанные ею пилюли меняют вес так же, как это происходило с Чоджи Акимичи, только с обратным эффектом и держатся они немного дольше.              – Это радует, – кивает женщина. Радости, конечно же, она никакой не испытывает, однако в её глазах теплится непонятный Сакуре интерес. – Я благодарна за ваш визит, госпожа Микото. Вы всегда так добры ко мне. В прошлый раз вы спрашивали, какое имя подошло бы будущему наследнику клана, но я не смогла подобрать подходящее. Не уверена, существует ли на свете имя способное оправдать все ваши надежды.              Сакура ожидала того, что право называть собственного ребенка будет у неё отобрано, и все же в груди разливается неприятное чувство от несправедливости. Возможно, сам Итачи не смог бы отвоевать это право, не предложив матери что-то ценное взамен.              – Благодарю за ваше время и что обдумали мой вопрос, – улыбка Микото столь искренняя, что Сакуру немного передёргивает. – К сожалению, нам пора возвращаться.              – Будьте осторожны на обратном пути, – женщина прощается вежливым пожеланием, и на какой-то краткий миг Сакуре чудится, что оно предназначено ей одной.                     В этот приближающийся вечер на небе ни одной тучи, солнце прощается последними лучами и самым прекрасным закатом, который Сакура видела за последний год. Или закат был таким всегда, а она начала замечать красоту природы только сейчас? Прошлые тревоги будто бы рассеиваются и мир уже не кажется, что настроен против неё. Временное ли это явление? Результат химических процессов в организме в качестве вознаграждения за перенесенные страдания и пережитые трудности?              – Зайдешь ко мне на минутку? – просьба матушки звучит на перепутье. Коридор представляет собой три ответвления: одно ведёт в родительскую спальню, другое в зал и третье – в комнату Сакуры. – У меня есть для тебя подарок, назовем это так.              – Да, матушка, – она с трудом скрывает свое удивление. Будет ли это ещё одна печать или украшение, ценность и смысл которого понимает одна Микото.              Родительская спальня уступает по размером разве что гостиной, второй по величине в этом доме. Ваза всегда со свежими бутонами, книги расставлены по жанрам, стены украшены живописными пейзажами Страны Огня – не особо отличается от комнат в особняке Хьюга, в одну из которых Сакура как-то заходила. Разве что запах здесь другой: успокаивающий аромат цветов, заглушающий сырость и плесень, что так и норовит дать о себе знать, от неё никуда не денешься, как и от крыс, что прячутся в мастерской, сколько бы Микото с ними не боролась.              – Присаживайся, – Микото указывает на низкие сундуки квадратной формы, которые служат местом не только для хранения личных вещей, но и для сидения. Между ними устроился кофейный столик с деревянной ножкой, на которой высечены символы клана.              После тягостного чаепития Микото наоборот выглядит бодрой, будто бы что-то её сильно обрадовало. Сакура подмечает это, даже будучи невероятно рассеянной сегодня.              – Как ты себя чувствуешь? – интересуется матушка, как только Сакура садится напротив.              Наверняка она тоже заметила перемену в невестке. Скопившееся напряжение дало выход, и Сакура чувствует себя более расслабленно и спокойнее обычного, несмотря на то, что мыслями она в плохо отапливаемом убежище с комнатой, где хранятся четыре подобия человека, где не удобная кушетка и твердый футон, где наполненная теплой водой ванная и где можно быть просто Сакурой и просто Итачи без тяжести фамилии Учиха на плечах и груза собственных ошибок.              – Беспокоиться не о чем, матушка.              Микото задумчиво разглядывает собранные заколкой розовые волосы и не таким критичным взглядом как обычно проверяет, как завязан оби и сидит ли Сакура так, как она её учила. Затем она поправляет на себе и так идеально сидящее кимоно и ловит настороженный взгляд Сакуры.              – Я хотела бы поблагодарить тебя за старания, – начинает Микото.              Какая такая перемена приключилась? Почему она более доброжелательно настроена чем обычно? Неужели она отбросила бессмысленные споры, достойна ли Сакура быть молодой госпожой Учиха, и решила укрепить их отношения? Появление будущего наследника настолько сближает? Или дело в том, что с его рождением пути отступления уже не будет. Задумываясь об этом, Сакура понимает, что надеется быть свекровью признанной, даже если в этом нет никакого смысла. Все равно хочется нравиться ей хоть немного будто от этого изменилось бы её решение разорвать с этой семьей все связи.              – За столь короткий срок ты многому научилась, – похвала из её уст звучит неестественно, по крайней мере именно так воспринимает услышанное Сакура, в ответ лишь кивая изящно склонив голову, так чтобы ни одна прядь не выбивалась бы из прически. – Улучшила свои навыки и приобрела новые качества. Больше всего, Сакура, я благодарна тебе за то, что ты остаёшься верна себе, – постепенно из её голоса пропадают теплые нотки и глаза напоминают холодные зимние ночи без единого проблеска звезд на небе. – Изменись ты до неузнаваемости, стань ты самой идеальной молодой госпожой великого дома Учиха, я не испытывала бы столь огромную благодарность за то, что будущий наследник клана унаследует твою кровь.              Микото говорит загадками. Опасаясь, что свекровь использует её слово против своего, Сакура терпеливо выжидает, что будет сказано дальше, пусть с языка едва не срывается: «Простите, вы сказали, унаследует или не унаследует? Я не расслышала».              – Я не надеюсь на понимание, Сакура, не надейся и ты. Когда Итачи сообщил нам с Фугаку, кто присоединится к нашей семье, именно я была той, кто поддержал его решение. У меня было хорошее о тебе мнение и сформировавшиеся ожидания, но ты делала всё через силу, принуждая себя и особо не скрывая неприязнь к мужу и моим требованиям. Нельзя было позволить тебе продолжать себя вести так открыто, эмоционально, высказывать свое мнение, не посоветовавшись ни со мной, ни со своим мужем, и своими манерами вызывать насмешки у других. Потому я и задалась целью научить тебя всему, что умею сама.              Вот оно что, пришло время услышать версию матушки на событие прошлого лета. На долю секунды Сакуре даже начинает казаться, что пережитое было преувеличено ею, Сакура сгущала краски и смотрела на всё с неправильной точки зрения, а матушка делала то, что должна была: она помогала, наставляла и воспитывала в ней силу духа. Ведь если пройдешь школу Микото Учиха, то остальные Учиха – это так, забава. Но дело в том, что Сакура привыкла к физической боли от тренировок, превозмогать себя во время спаррингов с Тсунаде-шишо и Какаши-сенсеем, но они никогда не сомневались в ней, они вселяли в ней уверенность в собственных силах, относились к ней с уважением и отчитывали за ошибки не для того, чтобы преуменьшить, унизить и оскорбить, а для того, чтобы научить чему-то. С легкой же подачи матушки и скрытой депрессии после смерти отца было так легко поверить в то, что говорили другие, да и сам Итачи-сан: Сакура здесь никто. Но всё это было в прошлом, Сакура наконец понимает, что определяет её не мнения других или их ожидания, не её слабости, не то, с чем она не может справиться, или её промахи и ошибки, а то, кем она сама хочет стать, какой хочет себя видеть в отражении зеркала, самой решать, что делать со своей жизнью, разрешить себе ошибаться и исправлять собственные ошибки, делая все возможное, чтобы это не повторилось, но даже если оно и повторится, это не всегда её вина, иногда события происходят в независимости от того, сделала Сакура что-то или не сделала, они просто происходят. И если это значит, выйти замуж за Учиху Итачи ради выплаты долгов отца и спокойной жизни Мебуки, значит, она так и сделает, потому что никто не дает гарантий, что будет или было бы лучше или хуже, оно становится понятным только со временем. Или если это значит, найти утешение в объятиях другого мужчины, хотеть быть любимой хотя бы в этот короткий период, будучи уверенной, что она не сможет испытать этого с Итачи-саном, и всю свою жизнь проведет в клетке особняка Учиха, значит, так она и поступит. Если это значит, спасти своего врага, Сакура спасет его и взамен добьется развода с ним. Если это значит, влюбиться в него после, узнав всю правду, то это тоже её решение, о котором она не будет сожалеть. Она понятия не имеет, каким будет их будущее, но это не остановит её проживать настоящее. Потому всё, что скажет ей дальше Микото, не затронет чувств Сакуры.              – Я не всегда была такой, какой меня знают сейчас. Смотря на тебя, иногда я вспоминаю себя в юности. К сожалению, красоты и редкого вида Шарингана недостаточно для того, чтобы глава клана Учиха обратил на тебя внимание. Долгое время Фугаку был помолвлен с одной прекрасной девушкой из состоятельной семьи, и чей статус был не намного ниже его собственного, в то время как я, – она издает тихий смешок, наполненный горечью. – младшая дочь неумелого кузнеца с пристрастием к алкоголю. Сначала мне хотелось просто красиво одеваться и есть вкусную еду, быть такой же утонченной и не обремененной заботами о братьях. Все они в итоге спились к тому времени, как мне исполнилось семнадцать, потом умер отец и я осталась наконец одна, – если Микото признается в том, что причиной смерти её родных был совсем не алкоголь, а она сама, Сакура даже не удивится. – Никто больше не тащил меня вниз, но не было и тех, кто мог бы поднять меня к верхам. Нас с тобой, Сакура, отличает то, как легко ты получила то, о чем я мечтала, а ты даже не видишь в этом ценности. Зависть – это порок, от которого я так и не смогла избавиться. Я не завидую тебе лично, а тому, что тебе поднесли буквально на блюдечке положение молодой госпожи клана.              Сакура вовремя прикусывает язык, чтобы не спросить, с каких пор угроза жизни её матери, манипуляции Итачи-сана и беспросветное будущее с непосильными долгами являются синонимами выражения «поднести на блюдечке».              – Меня возмущает совсем не то, что именно ты моя невестка, в тебе есть свое очарование, с этим я не спорю. Меня возмущает твое отношение к собственному положению. То, как ты смеешь, – Микото наклоняется к ней, чтобы быть ближе, чтобы заглянуть в эти бесстыжие зеленые глаза и произнести до того успокаивающим и усыпляющим голосом: – отыгрывать роль послушной невестки, сбегать по ночам из дома и раздвигать ноги перед очаровательным юношей из клана Нара, прикрываясь ночными сменами и визитами к матери. В этом доме нет никого, кто не знал бы о твоих похождениях, мы просто делаем вид, что не замечаем очевидного. Никогда не используй козырную карту, когда она не сыграет должным образом в этом раунде. И раз Итачи было все равно, мы решили на время закрыть на это глаза. Потому что нам нужен будущий наследник, а без тебя уравнение не получится. Не стоит так пугаться, Сакура, я только начала.              Сакура напоминает себе не поддаваться провокациям. Станет оправдываться и объяснять, как все было на самом деле, выроет могилу как себе, так и планам Итачи. Она отплатит Микото за все её уроки и с достоинством примет любые обвинения, а о наказании подумает позже.              – Я не задаюсь вопросом, почему ты вдруг изменила свое мнение о моем сыне, меня поражает другое. То, что ты влюблена в него, для меня тоже очевидно, пусть и странно. Я никак не могу понять, – Микото смотрит с таким прищуром будто пытается раскусить, чтобы потом распробовать на вкус и уже потом вершить судьбу Сакуры. – зачем обманывать меня и всех вокруг. Признание Учих тебе не нужно, уж тем более привязывать к себе мужа несуществующим ребенком, – то, с каким спокойствием матушка говорит, обезоруживает. Будь она сердита или зла, Сакура могла бы соответствующе среагировать, но что делать с теми, кто подкрадывается сзади и ты даже не знаешь, в какой момент вгрызаются тебе в глотку. – Остается один понятный мне вариант. Непреодолимое желание почувствовать превосходство надо мной. Над тем, как я беспокоюсь о тебе и потакаю твоим прихотям. Спускаю тебе с рук то, с каким тоном ты смеешь со мной говорить, пререкаешься и манипулируешь беременностью.              С этим обвинением Сакура мириться не станет, хотя теперь ей неумолимо хочется почувствовать превосходство над матушкой.              – Превосходство? Я не из тех, кто самоутверждается за счет других.              – Хорошая попытка, – признает Микото. – Судя по тому, как смело ты себя ведешь, есть веская причина обманывать клан Учиха. Ты не в выигрышном положении, а значит, кто-то управляет тобой. Этот кто-то способен защитить тебя от влияния и силы клана. Я могла бы подозревать тебя в шпионаже, как никак мы с тобой куноичи, но для шпионки твои действия нелогичны и подвергают опасности всю твою миссию. Изуми куда больше бы подошла на эту роль.              Чего нельзя отнять у Микото, так это её расчетливый и пытливый ум, но это так же и подтверждает, как чертовски умен и сам Итачи. Он выбрал Сакуру, потому что знал, она не станет докладывать о внутренних делах клана Учиха кому-то вроде Данзо, ведь это значило предать Саске. Команда номер семь для неё не пустой звук. Однако все другие Учиха продолжают подозревать Сакуру. Их недоверие теперь кажется разумным, особенно, если брать во внимание, что сам глава клана, можно сказать, является предателем, готовый избавиться от любого, кто носит фамилию Учиха, за исключением своего младшего брата, конечно.               – Помнится, я советовала тебе не влюбляться в моего сына.              – Не советовали. Вы запретили.              – Верно. Совет на будущее. Хочешь услышать от кого-то правду, запрети ему это и наблюдай. Сейчас, Сакура, я играю не против тебя, а против того, кто стоит за твоей спиной. Того, кто изменил твое мнение об Итачи. Того, кто подтолкнул тебя к нему. Заставил обмануть меня.              Микото Учиха человек куда страшнее, чем можно даже себе представить. Сакура неосознанно тянется к спрятанному в складках оби кунаю и замирает с прижатой к животу ладонью, чувствуя, как засосало под ложечкой. Итачи как-то намекал на то, что Микото опасается его и будет особо осторожна. Что, если назвать его имя? Поверит ли Микото? Оставит ли её в покое? Повременит ли с наказанием до его возвращения? Нужно подумать, стоит ли, и для начала хорошо бы потянуть время. Например, сменив тему.              – Как вы поняли, что я не беременна?              – Первое время я действительно тебе верила, но чем дольше присматривалась, тем сильнее были мои подозрения. Чай, который ты выпила сегодня, и стал тем самым доказательством. Будь ты беременна, ты бы не сидела сейчас здесь. На сам плод травы не повлияли бы, но ты не скоро бы проснулась. Опережая твой вопрос: для приготовления настойки нужно несколько недель. Пришлось долго ждать.              Так вот на что намекала та женщина. Похоже, тайным кодом было имя для ребенка. Поскольку Сакура не беременна, было сказано, что не существует на свете имя способное оправдать надежды госпожи Микото.              – И что будет со мной дальше? Будете шантажировать матерью? Во второй раз на эту удочку я не попадусь. Лишите меня… Постойте, у меня ведь ничего нет. Как можно лишить того, чего и так нет? Заставите меня вернуть всю сумму долга? Оказывается, перед тем как выйти замуж за вашего сына, мне хватило мозгов учесть этот момент с юридической точки зрения. Расскажите миру о моей измене? Чья репутация пострадает, так это клана Учиха. Сумеете добиться развода? Это всё, о чём я мечтаю. Манипуляция со страхом, который вы в меня вселяли, не сработает. У вас больше нет рычагов давления на меня, матушка. Похвалите себя за проделанную работу. Из вас прекрасный учитель.              – Ты не учла лишь одного, Сакура, – Микото переводит взгляд на летний пейзаж, украшающий стену, и уголки её губ тянутся в снисходительную улыбку. – Я – Учиха, а мы не столь благородны как Хьюга.              От улыбки нет и следа, когда матушка поворачивает голову в сторону Сакуры и поднимает на неё свои глаза. Говорят, чтобы пробудить Мангекьё Шаринган необходимо испытать смерть близкого человека, пережив глубокую психологическую травму, некоторые даже прикладывали руку к убийству лучших друзей. Что именно сделала Микото Учиха известно лишь одной Микото Учиха. Сакура не успевает закрыть глаза, не успевает вытащить кунай, она ничего не успевает, потому что переносится в воспоминания юности.              В особенно жаркие летние дни соломенная шляпа отца, казалось, срослась с его головой. Сейчас на нем была совсем новая, прошлой уже исполнилось три года и годилась только для розжига печи. Сакура звучным голосом позвала отца. Согнувшийся над рисовым полем, он поднял голову, придерживая шляпу свободной от мотыги рукой будто боялся, что та улетит, новенькая ведь. Сакура помахала ему и широко улыбнулась, хоть и знала: с такого расстояния он увидит лишь её фигурку в ярко-розовом платье с поднятой над головой рукой.              Несколькими минутами спустя отец подошел к ней. Будь они на асфальтированной улице ботинки бы его издавали противный звук, а здесь – на распаханной земле все было иначе. Да и сам отец был другим: уверенным. Здесь – все было в его руках. А за пределами поля – он простой рабочий с непосильными для его могучих плеч долгами. Впрочем, об этом всем Сакуре еще предстоит узнать, а пока – глаза её блестели от радости.              – Вернулась! – воскликнул Кизаши. Единственное, что останавливало его обнять дочь, это испачканные в земле руки. – А говорила не раньше пятницы. Сюрприз решила устроить?              Сакуру угукнула. Отец принялся стряхивать с ботинок землю. Когда она возвращалась из миссии, он первые минуты не смотрел ей в глаза: боялся, она заметит выступившие слёзы радости. Он был до ужаса сентиментален. Ждать её возвращения было смыслом его жизни. Подробностей миссий родители никогда не спрашивали, да и сама Сакура не горела желанием делиться. Их мертвенная бледность походила на тех самых покалеченных Сакурой и убитых Наруто с Саске. Так что мать с отцом условились, что говорить они будут о чем угодно, но только не о её работе.              – А мне есть чем похвастаться, – Сакуре не терпелось поделиться новостью. – Даже мама ещё не знает.              – Вот это да. Старушка и чего-то не знает. Но мы, конечно, сделаем вид, что я ничего не знал. Что там у тебя за новость?              – Тсунаде-шишо собирается повысить меня в должности. А это значит что? – Отец издал подобие задумчивости и выждал, когда дочь продолжит. – Я чаще буду в деревне.              Решение нелегко далось именно Сакуре. Тсунаде-шишо сделала ей предложение еще два месяца назад. «Оплата, конечно, ниже, чем одиночные миссии, но это позволит чаще быть с родными».              Радостный смех отца и его крепкое объятие красноречивее любых слов.              Когда он освобождает от теплых объятий, Сакура щурится от ярких солнечных лучей и думает спросить его, как долго продлится жара в этом месяце, но спрашивать уже некого. Она ищет глазами коренастую фигуру отца, прорывается через высокие заросли, среди которых он любит прятаться от солнца, и кричит, где же он. Только вот никто не отзывается. Выходя из зарослей, Сакура оказывается в храме, куда так часто ходят родители. Деревянные дощечки скрипят под ногами, зал окутывает густой запах ладана и на глаза попадается знакомая фамилия. Сакура просит монахов расступиться. Они освобождают ей путь, а потом помогают встать, когда её колени слабеют при виде поминальных табличек. Кизаши Харуно. Мебуки Харуно.              Пройдет ещё несколько мучительных минут, прежде чем Сакура вернется в реальность, непонимающе часто заморгает, проведет подушечками пальцев по щеке и удивленно уставится на свои мокрые от слёз пальцы. Пролетят и десятки секунд, прежде чем она заметит бьющееся в конвульсиях тело у её ног. Узор на кимоно смутно знаком, как и сапфировая заколка. С губ срывается удивленное:              – Матушка?              Сакура заторможено опускается на колени и больше по привычке, чем осознавая свои действия, отодвигает сундучки и столик, чтобы снизить вероятность ударов головой во время приступа, затем перекатывает Микото набок таким образом, чтобы её голова лежала щекой на ладони, и начинает вливать чакру в малых количествах. Матушка постепенно приходит в себя, так же как и Сакура, не понимая, где находится. Признавая в Сакуре свою невестку, Микото неожиданно отбрасывает её руку и отползает назад.              – Что… Что случилось? С вами все в порядке? – непонятно, как еще буквы складываются в слова, а слова в связные предложения.              – Что случилось? – повторяет за ней Микото и издает тихий смешок, который превращается в истерический смех. Волосы её растрепаны, оби сместилось. Не самый презентабельный вид, но даже в этом приступе безумия она так красива и изящна. Наконец издав последний короткий смешок и тяжело вздохнув, Микото приглаживает волосы будто кто-то будет отчитывать её за неряшливость и поджимает в недовольстве губы. – Кто бы мог подумать? Да, Итачи не перестает удивлять.              Сакура отшатывается следом и опасливо подбирается, пытаясь по выражению лица свекрови понять: способен ли её редкий Шаринган через погружение в иллюзию извлекать необходимую информацию, она ведь неспроста упомянула это.              – Вижу, я и мои мучения вас забавляют, – голос Сакуры предательски хрипит, перед глазами все еще поминальные дощечки и зажженные благовония.              – Меня забавляет мой старший сын, – удивительно, как скоро Микото приходит в себя, такой выдержке только позавидовать. – Похоже, ты совсем не понимаешь, что произошло только что.              – Прекрасно понимаю, если вы о гендзюцу. Оно было невероятно красочным, – Сакура отворачивается, чтобы скрыть то, как исказилось её лицо от тянущей боли в груди. Боли, которая утихла совсем недавно. Боли утраты. Облизнув губы и шмыгнув носом, она поднимается с колен и садится на сундук в поисках опоры. На этот раз кунай у неё наготове и каждая мышца тела напряжена.              – Оно было бы куда дольше, если бы странным образом не отрикошетило. Из тех, кого я знаю, на подобную контратаку способен один Итачи. Эта техника активируется Шаринганом противника и наказывает в соответствии с направленной атакой.              Сакура в удивлении вскидывает брови. Значит ли это, что посмей любой Учиха испробовать на ней Шаринган, в ответ он получит точно такое же проклятье. Страшно представить, реши матушка прибегнуть к Аматерасу. Когда Итачи заверял ей, что защитит её даже будучи мертвым, имел ли он в виду это?              – Сама того не понимая, я получила ответ на свой вопрос, – в её голосе нотки разочарования и усталости. Падает так свет или Сакуре чудится, как Микото борется с выступившими слезами. – Тот, с кем я веду партию, это никто иной как мой собственный сын. Я могла бы испытывать гордость, не сбейся он с пути. Он всегда поступал по-своему. Никогда не боялся идти против нас. Он и есть наказание за все мои грехи, – она прикрывает рот ладонью и качает головой будто не хочет верить в то, что признала сама. – Обещаю, я не трону тебя, Сакура. Возвращайся в свою комнату. Иди, куда хочешь. Меня это больше не заботит.              Почему даже сейчас Микото выходит победителем и диктует свои условия? Сакура от возмущения набирает в легкие воздуха и резко вскакивает, мысленно перебирая варианты, что выскажет ей на этот раз, но вдруг понимает, что не хочет тратить на это свое драгоценное время и собранную по крупицам энергию. Им не удастся наладить хорошие отношения, пора бы с этим смириться. Сакуре искренне жаль эту гордую и несчастную женщину, даже если она стойко переживет новость о смерти старшего сына, а потом будет хлопотать над младшим, помогая ему укрепить власть как главы клана. К тому времени Сакура надеется, её уже в этом доме не будет.              – Я подготовлю ужин для Фугаку-сана, – с этими словами Сакура отворачивается от матушки. Есть то, что она не в силах в себе поменять: доброту, которую унаследовала от отца. В нынешнем состоянии, несмотря на деланную храбрость, Микото не сразу возьмет себя в руки, чтобы заняться рутинными делами. А быть может, все дело в женской солидарности.              – Спасибо, – следует сдержанный ответ. Когда Сакура оказывается по ту сторону сёдзи, матушка зовёт по имени: – Сакура.              – Да, матушка? – вцепившись ногтями в деревянную раму.              – Ты всё-таки смогла стать его слабостью.              – Да, матушка, я смогла, – тихо задвигая за собой сёдзи и пропадая из вида Микото.                            

***

                    От тяжёлого молчания между ней и Фугаку-саном запечённая сёмга с овощами застревает в горле. Сакура не чувствует ни вкуса ни запаха будто иллюзия отбила всякую способность к обонянию и лишила вкусовых рецепторов. На объяснение, почему матушка осталась в своей спальне, Фугаку-сан кивает головой, принимая все за чистую монету. Или Сакуре так только кажется. Вовремя промолчать и поверить в выдуманную ложь – недооцененное искусство.              – Спасибо, Сакура, ужин был хороший, – Фугаку-сан легко определяет, кто сегодня занимался готовкой.              – Благодарю, Фугаку-сан.              – Ты знаешь, почему мы не держим прислугу? – решает он обратиться. Сакура смущенно улыбается и думает, почему раньше ей не приходил этот вопрос в голову. – Нам хватает крыс в мастерской. От них избавляться куда легче, чем от людей. Всегда делай все сама, не доверяй заботу о своем теле другим. Микото стала полноценной хозяйкой дома только спустя пять лет нашего брака. Никогда не знаешь, когда жена отправит тебя на тот свет вкусной трапезой. Особенно столь очаровательная женщина как Микото, – от его улыбки веет ностальгией.              – Поэтому вы женились на ней?              – Я женился на ней, потому что она обладала большим потенциалом и острым умом. Слабые духом не долго здесь задерживаются. Ещё вопросы?              – Нет, Фугаку-сан. Вопросов нет.              – А стоило бы что-нибудь да спросить.        Сакура хватается за предоставленную возможность.       – Почему вы позволили Итачи занять место главы клана?              – Потому что пришло время взять на себя ответственность.              – По вашему мнению, он хорошо справляется?              – Намного лучше чем я. Подходит ли он? Нет, – Фугаку-сан задумчиво хмыкает. – Положение главы клана вызывает у него скуку. Поэтому он всегда находит повод убраться отсюда подальше. Ты и сама наверняка заметила.              – Да, он редко бывает дома.              – Саске тоже особо не загонишь обратно, – Фугаку-сан вздыхает. – Что же, на этом я тебя оставлю. Поешь наконец, – он куда более внимательный, чем Сакура думала.              Какой же будет его реакция, когда матушка расскажет ему о фальшивой беременности. А расскажет ли она? Захочет ли ворошить улей? Притворится ли Фугаку-сан? Как он поступит? Использует на ней Шаринган? Станет ли вообще придавать значение? Возможно, он и не удивится даже. Крысы на то и крысы, скажет он и вдаваться не станет в причины поступков Сакуры.              Мытье посуды и наведение порядка отвлекает от тревожных мыслей. День выдался изматывающим. Его спасет разве что короткая прогулка по саду, вряд ли у нее найдется сил проведать Итачи, что уж говорить о том, чтобы задуматься над тем, когда он успел запечатать в ней технику, действующую как контратака. К тому же, что, если Микото решит проследить за ней? Придется довольствоваться малым.              И будто бы сама судьба потешается над ней, когда Сакура выходит в сад. Приятная прохлада ночи длится недолго, начинает холодать и оставаться на улице уже не такая хорошая идея. Сакура сдерживает зевок и устало потирает глаза, а открывая их, видит подлетающего к ней ястреба со знакомым оперением. Да быть такого не может! Неужели это ястреб Саске летит передать сообщение Фугаку-сану?              Птица плавно замедляется и вместо того, чтобы направиться к окну кабинета свёкра, подлетает к Сакуре. К его лапе привязана короткая записка. Сакура нетерпеливо развязывает верёвку и пробегается по содержанию сообщения.              Не дай матери с отцом узнать, что я вернулся. Птица покажет путь. Жду. Срочно. Прихвати с собой аптечку.              Не многовато ли сюрпризов за день? Сначала Итачи заполняет все её мысли собой, затем матушка измывается над ней, потом Фугаку-сан решает заговорить, а теперь Саске требует бросить все и бежать к нему. Это семейство не перестает сводить её с ума.              А Саске ли это вообще? Может ли это быть ловушкой? Всматриваясь в оперение ястреба, Сакура колеблется. Тот без неё, конечно же, улетать на собирается. Они и правда братья, что один, что второй посылают к ней птиц и ждут, что она явится к ним по любому зову. Кстати о воронах, где один из них сейчас прячется. Если и попадаться в ловушку, то нужно иметь хотя бы запасной план. Ворон придет ей на помощь, а если не придет он, Итачи найдет способ вызволить её из лап смерти. Всякий раз каким-то образом ему удается удивлять новым способом непрошеной протекции. Сакура не в том положении, чтобы отказываться от подобного рода заботы, ставки слишком высоки. Сегодня она в очередной раз убедилась: Итачи – это действия и поступки, так подтверждается значимость его чувств.                     

***       

                    Срочность задачи Саске преуменьшает, делает вывод Сакура, очутившись в квартирке с маленькими окнами на севере от квартала Учиха и в непосредственной близости к Академии. Запах стоит просто ужасный. Мало того, что Саске выглядит так будто кто-то имел наглость подпалить его задницу, так от него идет такая вонь, что Сакуру сейчас вывернет наизнанку прямо здесь и сейчас. Теперь понятно почему от записки исходил странный запах.              – Тебя опять скрутило в желудке Аода? – Сакура прикрывает нос краем рукавов, подходя ближе. Обнаружив выключатель, щелкает им. На пару секунд их ослепляет ярким светом. – Попроси кого другого вымыть тебя, умоляю, я сделаю что угодно, только не это.              – Я ранен, Сакура, не лишён рассудка.              – Не так сильно ты и ранен, раз так бодро отвечаешь.              То, каким взглядом смеряет её Саске, возвращает во времена команды номер семь, когда абсолютной нормой было подшучивать друг над другом. Однако комментировать его внешний вид Сакура не решается. Вот тебе и самый красивый джоунин их потока.              – Что-то сломано? Сотрясение есть? – в маленькой комнатке места хватает только для них одних, и то Саске занимает всю кровать. Сакуре даже уходить далеко не надо, чтобы наполнить тазики с водой. – Не тошнит?              – Рёбра. Проверь спину, кажется, все-таки задело, – он больше не может сдерживаться, судя по тому, как шипит от боли. С появлением Сакуры он наконец может расслабиться и рассчитывать на неё. Само собой разумеющееся ожидать медицинскую помощь от неё, на какой бы ноте они не прощались, что бы он там ей не наговорил и как бы не угрожал своим: «Одно мое слово – и тебя выкинут отсюда». В какой-то степени он прав. До того, как всё закрутилось между ней и Итачи, Итачи-сан вполне мог бы прислушаться к младшему брату.              Отбросив мысли о теории вероятности, Сакура поспешно собирает волосы в высокий хвост, распечатывает свиток со всеми необходимыми инструментами, после надевает маску и перчатки. Её совсем не радуют волдыри на его спине и то, как реагирует один из зрачков.              – Что стало с проигравшим? – она отвлекает его разговорами, пока осматривает покрытую ожогами спину. С Бьякуго она сможет восстановить эпидермис быстрее обычного, а потом перейдет к ребрам и его глазам.              – Самовыпилился.              В такие моменты как сейчас Саске напоминает то колючего ежа, то вечно сердитого кота.              – Это как?              – Подорвал себя.              – Ками-сама, ты настолько сильно ему надоел? – иногда подобного рода шутки помогают пациентам не думать о боли, так по крайней мере объясняет себе Сакура, лишь бы не думать о том, как ей неловко находиться рядом с ним.              Саске только хмыкает в ответ. Он вроде бы все тот же, а вроде – совсем другой. Темные круги под глазами от недосыпа и запавшие глаза – это не про него. Она не может спросить напрямую, известно ли Саске о нахождении Итачи в деревне. Как и не может обрадовать новостью о том, что он жив. Как и непонятно, что вообще Саске известно и чем он занимался всё это время. Однако Сакура чувствует перемену в нем. В Коноху Саске вернулся с пониманием, что он теперь глава клана. Как сказал Фугаку-сан, пришло время взять на себя ответственность.              – Ты не кажешься удивленной моим внезапным появлением, – подмечает Саске. Не она одна чувствует перемену. Сакура тоже изменилась. Саске всегда замечал подобные вещи, предпочитая до поры до времени держать свое мнение при себе.              – Когда-нибудь ты вернулся бы. Сегодня или завтра – роли не играет, – беспечно отвечает, хотя на самом деле возвращение Саске приближает уход Итачи, приближает расставание с ним.              – Ясно.              Все то время, что она залечивает волдыри и вправляет ему кости, они в таком напряженном молчании, что даже избегают посмотреть друг на друга. Саске выглядит озадаченно и будто бы мысленно находится в другом месте. Сакура же слишком вымотана, чтобы искать подтексты и раскладывать происходящее по полочкам. Ей хватает этого с матушкой. Она просто проживает момент и делает то, что умеет лучше всего: ставить гордых Учих на ноги.              – Сакура, – решается заговорить снова Саске. – Может, оно и к лучшему, что плевать ты хотела на моего брата, – за этим следует тяжёлый вздох и на какую-то долю секунды лицо его искажается от боли потери.              С осознанием смерти брата, понимает Сакура, Саске начинает воспринимать прошлое иначе, смотреть на мир другими глазами и всматриваться в то, что предпочитал игнорировать. Значит, Итачи все же решил остаться болезненным воспоминанием для Саске, как и когда-то хотел быть самым ненавистным для неё человеком.              – Может, и к лучшему, – повторяет за ним Сакура как можно безразличнее, как во времена до того, как бесповоротно влюбилась в Итачи.              – Может, все это к лучшему, – пространно говорит Саске и прикрывает веки от усталости. – Может, все это имеет смысл.              Саске вовсе не бредит от полученных ран, Сакура понимает скрытый смысл его слов, но делает вид, что не ничего не знает, что все еще презирает Итачи-сана и ни капельки не изменилась. Саске тоже скрывает то, что известно ему, как и то, что жизнь клана скоро кардинально изменится. Саске не может больше оттягивать возложенную на него ответственность. Смотря на него потерянного и пытающегося скрыть от неё свою растерянность, Сакура задумывается, а к лучшему ли обманывать Саске. Правильно ли Итачи поступает, заставляя брата верить в собственную смерть? Сможет ли она убедить его в обратном? Она должна хотя бы попытаться.