Catalogue of Sternbild files

      Ее стены пахли травами и землей, и сама квартира Ани дышала каким-то темно-теплым почвенным уютом, несмотря на классическое для Штернбилда обилие стекла и железобетона. Мона любила наведываться к ней после тяжелых рабочих дней или ночей. Ей всегда хотелось лечь где-нибудь в центре, прямо на мягком пушистом белом ковре, похожем на шкуру белого медведя, но Аня всегда настаивала лечь хотя бы на диван — негоже спать на полу. Но на диване комфорт уже был каким-то не таким, каким-то другим, обыкновенно-домашним. А на полу, сворачиваясь ребенком на бело-белой искусственной шерсти, она ощущала себя словно в землянке, в теплой и комфортной землянке, утепленной и в меру поросшей мхом и укрепленной корнями — совсем как настоящий дом, но из всего живого-живого, не бездушно-мертвого. — Как тебе новенький? — Аня заваривала чай. Или очередной приторно-горький травяной сбор, в котором не было ни следа чайных листьев, но были следы прочих дивных трав и соцветий. Чаинки-травинки в заварочном чайнике тут же быстро затанцевали, когда к ним влили воду, и содержимое налилось зеленоватым золотом.       За окном вставало солнце. Штернбилд еще лениво дремал, не желая просыпаться. Все еще спят, даже преступники — и те еще не очнулись. Поистине волшебные часы, когда все живое еще не открыло глаза и не хочет их открывать, а хочет только нежиться и посапывать. Мона молча радуется, что она решила остаться у Ани с ночевкой — здесь такие моменты кажутся еще более чудесными и атмосферными. Аня и Мона всегда просыпались с петухами, просто чтобы успеть неторопливо и плотно позавтракать (готовила всегда Аня, потому что Мона дальше яичницы и тостов так и не смогла уйти), обсудить последние новости, выпить чашку-другую кофе или чая (хотя Аня никогда не любила кофе), при желании можно немного размяться и разогреть истомленные мышцы, а можно включить утреннюю программу и настроиться на мерный рабочий лад.       Этот маленький период длиной в час-два хотелось растянуть на целые сутки. Жаль, что так нельзя. Громко щебетали птицы. Потом их голоса потонут в реве машин и гомоне толп людей, спешащих на работу. — Какой-то нелюдимый малость, — честно высказалась Мона, засовывая в рот полную ложку дымящейся овсянки с медом и яблоками и тут же жмурясь от удовольствия и боли. Горячо, но слишком вкусно. Аня смеется характерным только для нее низким грудным смехом. Она ставит перед ее тарелкой большую толстостенную чашку с отваром и сама садится есть, деловито перемешивая мед, яблоки и густую, вязкую кашу. Мона с толикой ужаса смотрела на это: она никогда ничего не мешала, а ела все так, как положено и нетронуто. Если все смешать, то ничего же не будет чувствоваться, разве нет? Это был обычный предмет для их утренних дискуссий, будь то Мона, гостящая у Ани, или будь то Аня, гостящая у Моны. — Может быть, такой он и есть, — миролюбиво тянет Аня, лениво и неспешно пережевывая овсянку.       Мона восхищалась Аней. Она была ее старшей напарницей, а теперь могла почти что называть ее старшей сестрой. Моне было едва за двадцать, Ане — двадцать семь. Мона все еще относительно неопытная в героике, несмотря на то, что приехала сюда два года назад, но она очень-очень старается, чтобы помогать не только людям, но и коллегам-героям (хотя ее спонсоры за это очень ругают!). Аня — наверняка опытная, она же давно в героике, куда дольше Моны, но тоже звезд и очков с неба не хватает. Она просто получает удовольствие от всего, что делает: задерживает ли кого-то, паутиной опутывает ли кого-то, сама застревает ли где-то… Крики и недовольство Агнес и спонсоров для нее не громче пения птиц. Мона тоже хочет познать такой флегматичный дзен.       Но Мона не станет никогда Аней. Как минимум по одной очевидной причине, которую она, разумеется, понимала, но в глубине души все еще по-детски обиженно не принимала. Мона — не Аня. Она другая. У нее даже сила другая. У нее лицо другое, тело другое, характер другой, отношение к миру и людям другое, она вся-вся совсем другая! Мона может быть только Моной.       Мона может только получать нагоняи за свои провалы на миссиях и уменьшающуюся популярность. Мона может только раздаривать свои очки, которые в теории могла бы получить, направо и налево. Мона может только дружить с такими же неудачниками мира героики, как Дикий Тигр (но Мона никогда его не считала неудачником, она с него тоже пытается брать пример!), как Белая Паутина, как Оригами Циклон, как Каменный Бизон… Когда Небоскреб пытался с ней завязать разговор, Мона искренне верила, что это просто из жалости. Она едва ли могла верить, что такой сильный, красивый, идеальный герой может снизойти до общения с такой лохушкой, как Мунчайлд. Это нелогично. А вот поведение Барнаби, их новенького, выглядит гораздо логичнее! — Аня. — М? — Как думаешь, как пройдет этот сезон? — Знать не знаю, — пожала плечами Аня, отхлебывая отвар. — Этот новенький может все поменять. Первое почти-официальное партнерство. — А мы? — Мы технически считаемся соперниками. То есть, да, мы в одной компании и рекламируем одинаковые вещи, но нас командой не называли. Как минимум потому, что юридически компании немного разные. Ты в дочерней компании работаешь, а я в материнке. Потому мы, будет даже вернее сказать, в разных компаниях. Оттого мы и соперники. Не назвали нас командой. А тех двоих, Тигра и Барнаби, назвали. К тому же, это шанс для Тигра реабилитироваться. — Думаешь? — Мона тянется за тостом с малиновым джемом. — Ты сомневаешься в нем? — Барнаби его перекроет, — Мона кладет ложку овсянки на тост и откусывает прямо так. — Если только для Тигра не случится чудо. — Значит, время надеяться на это самое чудо, — Аня по-ангельски свято улыбается.       Еще какое-то время они ели молча. За окном раздавался первый машинный гул, и на сердце Моны становилось неспокойно. Надо быстрее доедать, пока их не позвали на работу. Она опять посмотрела на Аню. Та продолжала никуда не спешить и смаковала каждую минуту. Даже если ее вызовут, она продолжит жить в своем темпе, разве что будет меньше отвлекаться на разные маленькие радости вокруг. Да, она скорее всего опоздает, и что с того? У нее нет права опаздывать только на срочные вызовы Агнес. А рабочий день в компании, фотосессии, никому не интересные интервью, съемки реклам и прочая скукота — это все подождет.       Мона тоже хочет так. Но совесть не позволяла. — Хочу в лес…       Мона поднимает глаза на Аню. Та с туманной задумчивостью смотрит куда-то в сторону и грустно-горько улыбается. Глаза у нее большие, волоокие, чистые и глубокие, карие с мшистой зеленцой, но всегда какие-то пустые, какие часто бывают у обезумевших сектантов или верующих. Вот только Аня не верила в привычных богов. Она верит в солнце, ветер, воду и дерево. В то, во что раньше верили древние люди. Это странно. Сначала Мона думала это потому, что Аня сама родом из глухой-глухой деревни, где в теории до сих пор боялись ведьм и ведуний, а оттого их и ненавидели. А может быть, это потому, что это невероятно близко широкой и необъятной душе Ани. Потому что… Мона не могла вспомнить ни единого раза, когда Аня кому-то отказывала в помощи. Даже если казалось, что она не слушает, мечтательно глядя куда-то в потолок или тебе за спину, — нет, она слушает, притом очень внимательно, и уже просто ждет момент, когда ты замолчишь, а она наконец-то скажет «Давай помогу».       Это так по-геройски.       Но иногда ее безумно тянет в лес подальше ото всех. Даже таким лесным святым требуется отдых. Мона ее понимала. И тоже хотела бы так научиться.       Но пока ей бы просто научиться говорить «нет». А… А Аня когда-нибудь говорила это слово? — Аня, а ты не жалеешь, что пошла в героику? — Ни капли. Я это делаю в память о дедушке. Он тоже помогал людям. Не так, как это делают герои, а по-другому. — Он же был, кажется, меценатом? — Да.       Мона не застала дедушку Ани живым. Он умер почти десять лет назад — незадолго до выпуска Ани из школы. Она не знала, каким он был. Но Аня говорила порой о нем, говорила и рассказывала, грустно улыбаясь, каким хорошим он был, добрым был, любящим и заботливым. Как он однажды приехал и как волшебник забрал ее из деревни, где ее кроме мамы никто не любил, забрал и увез в волшебную страну-город Штернбилд. Он был самым добрым человеком на ее памяти. Аня мечтала зарабатывать столько же, сколько зарабатывал дедушка, чтобы она могла без задней мысли любому человеку отдать некую сумму денег, чтобы она могла ее подарить и даже не вспоминать про чужие слова «я тебе отдам, честно», чтобы она могла помочь всем, как помогал дедушка. Она бы защищала природу и леса, она бы помогала приютам, она бы анонимно оплачивала все дорогостоящие операции и лечебные процедуры, она бы жертвовала в научные фонды и финансировала разработку всего такого дорогого и недосягаемого для человека, чтобы оно перестало быть дорогим и недосягаемым, чтобы каждый мог помочь себе сам, а если не сможет — тогда сможет она, опять же, безвозмездно, просто потому что хочет.       Ее дедушка был таким. И Аня хочет быть такой же. Это ее мечта. И Мона желала ей самого большого количества удачи, сил и терпения, чтобы эта мечта стала реальностью. — Мона, у тебя чай остыл. Тебе подлить? — Да нет, я так допью.       Коммуникаторы на запястьях зазвонили именно тогда, когда Аня уже мыла посуду. Девушки переглянулись и с синхронным вздохом пошли собираться.       Включили эфир. — Юрий, а давай поспорим? На деньги? — Тебе делать нечего? — если бы Джек ощутил силу жалости, с которой посмотрел на него Юрий, он бы заплакал. — Да. Все равно на работу вечером пойду. Ночью сигары курятся вкуснее, не думаешь? — Я не курю. На что спорить будем?       Они сидели в небольшой тихой кофейне, где никогда не бывает много народу. Кофе здесь всегда вкусный. Особенно латте. Особенно с сиропами. Особенно с карамельным или шоколадным, а по настроению можно выпить что-нибудь и с амаретто. А если сверху соорудить шапочку из сладких взбитых сливок и посыпать ее какао, то жизнь вообще кажется прекрасной. Но Джек на такие нагромождения сахара смотрел с плохо скрытым ужасом — как и на Юрия, которому вполне обыкновенно несколько раз употребить такие нагромождения сахара. И сейчас был один из этих разов.       Корица. Кофе. Выпечка. Бисквиты. Уличные запахи с только что зашедших посетителей. Негромкий шум, доносящийся из экрана телевизора под потолком. Все привычно. И так хорошо, что по замечательному стечению обстоятельств эта кофейня была рядом с их местами работы. — Вот, видишь Паутину? — Джек показал пальцем на мелькнувшую в кадре Паутину. Юрий скривил лицо: он уже знает, какое пари ему состряпает Джек. Хоть бы раз что-нибудь новое придумал. — Вижу. — Видишь статую? — Джек, я еще не настолько стар, чтобы ослепнуть. — Спорим на пятьдесят штернов, что Паутина не прилипнет к ней? — Не… прилипнет? — Юрию показалось, что он ослышался. Джек азартно оскалился во все тридцать два белоснежных зуба. — Да. Не прилипнет! Ну что, насколько ты веришь в героев, куратор наш?       Да вот в том-то и дело, что он никогда особо в них и не верил. Гораздо проще все взять в свои руки. А Джек это знал. Знал и уже смотрел так, будто Юрий ему отдаст не только пятьдесят штернов, но и сразу всю зарплату.       Ага, щас. Не дождется. Юрий слишком хорошо знал героев. И в Паутине он, как бы ему самому смешно не делалось от собственных слов, абсолютно не сомневался. Но отчего-то он в уме нервозно прокрутил содержимое кошелька и убедился, что наличка при нем. — Где-то я это уже видела… — Аня с прищуром смотрела в сторону Тигра и Барнаби. Статуя под ней шевелилась, невыносимо громко грохоча и громыхая каждым своим проржавленным суставом. Ее могучая темно-бурая рука заносила молот и уже готовилась превратить двоих героев на мосту в два шницеля.       Картина маслом: вокруг хлопочут герои, часть ушла заниматься эвакуацией гражданских лиц, Аня честное слово не прилипла к широченному плечу железного колосса, Мона где-то потерялась, а те двое спутались тросом, который Тигр неосторожно выпустил, и стоят, два голубка, орут, глядя на опускающийся молот…       ...который в итоге замирает в считанных метрах от них. Аня тихо хмыкает и лениво растягивается на ржавом неподвижном плече, будто бы ее не вызывают обратно в штаб вместе с остальными героями. Нет, она не прилипла, просто что-то сегодня она и правда несколько устала. — Мисс Паутина, вы точно в порядке? — около нее останавливается вечно сердобольный и искренне беспокоящийся Небоскреб. Его форма, напоминающая чем-то отдаленно полицейскую или военную, развевалась на беспокойном ветру, который всегда его окружал. Аня спокойно улыбается, стараясь не слипать веки. — Да, в норме. Лети. Я потом подтянусь. — А вы случаем не прилипли? — с подозрением протянул Небоскреб, подлетая поближе. Аня тихо хихикает и принимает сидячее положение. Небоскреб с облегчением выдыхает: — Какая радость! А то я уже переживать начал! — Не беспокойся раньше времени, солнце, — самым добрым и теплым голосом проговорила Аня. — Все, лети. Успеем еще наболтаться.       Небоскреб ей салютует на прощание и стремительно улетает прочь, оставляя в воздухе белесую линию от ранца. — Она прилипла, точно тебе говорю! — Джек голосил на всю кофейню и тыкал в несчастный телеэкран так, словно он был дикарем, впервые вышедшим из пещеры. Юрий смотрел на него теперь не только с жалостью, но и немой просьбой закрыть рот и не шуметь. Хотя, судя по поведению Джека, эту просьбу следовало бы озвучить… Только Юрию она казалась до боли очевидной. — Сядь и не ори, Тумба-Юмба Уолтен. — Сам ты Тумба-Юмба! — у него аж растрепались волосы, которые и так сами по себе лежали буйной кудрявой копной, а теперь он и вовсе нуждается в расческе. Или хотя бы в заботливых руках Розмари, которые бы это буйство пригладили. Юрий еле слышно хмыкнул и отпил кофе с самым чинным королевским видом. — Я не Тумба-Юмба как минимум потому, что веду себя прилично. И нет, она не прилипла. — А чего она тогда там застряла? — А я похож на некста, читающего дистанционно мысли? — с толикой раздражения ощетинился Юрий. — Сидит и сидит. — От этого зависит мое материальное благополучие! Если ты не способен аргументировать свою точку зрения, то гони бабки! — Я имею точно такое же право потребовать с тебя деньги только потому, что ты делаешь излишне поспешные выводы. — Да чего тут выводить? Вот, Паутина сидит там! Сидит! И не спускается! Что тебе еще надо? — Официальное сообщение диктора. — А письменное подтверждение от мистера Маверика не надо? — с едким сарказмом процедил Джек, расстроенно садясь обратно за стол. Юрий ответил ему такой же ядовитой улыбкой: — Оно было бы весьма кстати.       Заговорил диктор, и они разом встрепенулись как два суриката. Кажется, уже вся кофейня наблюдала за ними и их ходом пари.       Статуя неожиданно замерла! Мы в растерянности, честно говоря. Кем бы ни был загадочный некст, но он уже эту статую не контролирует — и все на радость Дикого Тигра и Барнаби, которые едва не получили по головам кувалдой! Все герои расходятся, чтобы придумать новый план дальнейших действий. Подождите, что это? Это снова Белая Паутина? Кажется, кто-то опять не вовремя застрял! — Да-а-а! — Джек ударил кулаками по столу. Юрий фыркнул. Вот же ж… — Да не застряла я, Марио!       Паутина резко вскочила на ноги и пнула воздух ногой. Она выглядела заметно раздраженной. Ей что, уже нельзя нигде присесть и отдохнуть? Она и так особо ночью не поспала, встала рано-рано утром, а теперь вы еще хотите, чтобы она работала за десятерых! Ну нет, тут нанимайте роботов!       Джек смотрел на происходящее в телевизоре. А потом он медленно, в страхе, в испуге, в панике, с заледеневшей кровью в жилах, покрываясь волнами мурашек по всему телу, он посмотрел на Юрия. А тот уже давно не улыбался так широко и так злорадно. — Джек, я благосклонно приму твои честно заработанные на нашем пари деньги, и… — А эфир еще не окончен! — Джек опять ткнул в телек с самым дикарским видом, и Юрий закатил глаза. — Она еще успеет прилипнуть! — Уговор есть уговор. Речь шла про эту статую? Про эту. И вокруг нас, благодаря тебе, собралось множество свидетелей.       Джек надулся. Достав из внутреннего кармана темно-алого пиджака кошелек, он вытащил купюру и швырнул ее на стол. Юрий ее забрал с самым снисходительным видом, будто делая ему одолжение. И, разумеется, он уже не мог держать язык за зубами, ему хотелось совсем добить пораженного соперника: — Ваше сотрудничество очень ценно для нас, Джек Монескин Уолтен. Мы надеемся на развитие наших партнерских отношений и готовы предоставить вам различный спектр… — Да завались! — Джек надулся еще больше от обиды. Какое-то время они пили кофе в тишине. Эфир объявил рекламу. И в этот же момент… — Я! Я требую реванш! Я заберу свои пятьдесят долларов! — Тумба-Юмба Уолтен, не тыкай в меня пальцем, это некрасиво. — Сам ты Тумба-Юмба!       Стемнело. В небе зажглись первые звезды, а сам Штернбилд налился изнутри золотым свечением уличных фонарей, работающих офисных зданий, еще не спящих жилых помещений, отдыхающих кафе и кинотеатров, всполошившихся стадионов и умиротворенно журчащих на языке фонтанов парков. Когда едешь в машине, то все это золото сливается в одно размытое марево. — Ну и денек выдался, а? — дружелюбно спросил Нейтан. Он хозяин машины, он за рулем своего красивого холеного джипа. Аня вместо ответа громко зевнула. Тогда ответила Мона: — Да, есть такое. Мы едва отстрелялись на миссии, как нас тут же погнали снимать рекламные ролики. Я устала. — А я не пошла, — Аня зевнула еще шире и громче, а потом поморщилась и, не сразу закрыв челюсть, помассировала виски. Мона с завистью посмотрела на нее. Лицо Нейтана вытянулось в почти театральном удивлении, выразительные глаза с ярко-розовыми тенями и густо накрашенными ресницами стали совсем круглыми. — А что так? — Я устала. — Ты игнорируешь свои рабочие обязанности? — Нейтан спросил это отнюдь не осуждающим тоном. Просто обыденным. В конце концов, это не его дело, чем занимаются в другой компании и как у нее проходят дела. Вот если бы они работали под его крылом — это уже был бы другой разговор… — Да. — Ну, я пошла вместо нее, — робко добавила Мона, опуская взгляд на ботинки. Нейтан деликатно смеется. — Сразу видно, кто из вас работящая пчелка.       Он заворачивает за угол и проезжает еще квартал, а потом останавливается у зебры. Аня обеспокоенно посмотрела на Мону. — Ты что, еще и мою долю отрабатывала? — Ну, надо было… — Зачем?       Мона подняла глаза на нее. На ее лице она прочитала только искреннюю тревогу. — Ну, ее же надо было сделать… — Я бы сделала, Мона. Это моя часть работы. Тебе не надо брать лишнего. Ты и так мало спишь в последнее время. Нейтан, скажи же? Ты небось отсюда видишь ее синяки под тональником.       Мона увидела, как глаза Нейтана изучали ее через зеркало заднего вида. — Есть такое. — Эй! — И еще, подруга, раз уж зашла речь об этом, — Нейтан плавно нажал на газ, и машина легко и мягко двинулась вперед, — то позаботься о волосах. Просто мой девичий совет. Тебя что, красят дешевыми красителями?       Мона почувствовала, как уши у нее наливаются огнем. Она… и правда так плохо выглядит? Если да, то почему ей никто раньше не сказал? И ее, получается, так и отсняли сегодня? Все увидели, какая она страшная… и компания понесет убытки. И все из-за Моны, которая не доглядела. Это же ее работа следить за собой. От ее внешней привлекательности зависят продажи косметики. Что это за абсурд: страшила продает косметику, которая должна сделать случайную девочку или девушку красивой? Если страшиле не помогло, то, может быть, и покупать не стоит? — Скажи это ее боссу, — в голосе Ане засквозил неожиданный холодок. — Мужикам легко, они себя не перекрашивают и не перекраивают по десять раз на дню. Пусть благодарят Мону за то, что ее волосы железобетонные и могут выдержать что угодно. Хотя… — она пощупала пальцами кончик темно-синей крашенной косы. — Да, тут уже все убито. Только срезать. — Обязательно наведайся к парикмахеру, дорогуша! Можешь даже в мою сеть обратиться, — он подмигнул Моне. — Сделаю скидку как подруге. — Да если бы… — Моне совсем взгрустнулось. — Мне и шагу в сторону сделать нельзя без разрешения. — Ка-а-ак это? — ахнул Нейтан и даже резко притормозил от такого. — А как же смена имиджа? Фанаты любят, когда имидж меняется! Это же такую изюминку приносит во внешний вид! А как они все начинают спорить, что было лучше или нет… Это же поднимает еще больше популярности! Мона, радость моя, уходи из этой шарашкиной конторы, которая называет себя твоим и Аниным спонсором! — У меня в планах, — Аня показала пальцами знак победы, и Нейтан довольно, почти что по-родительски гордо, заулыбался. Мона в шоке посмотрела на нее. — Что? Ты хочешь уходить? — Да давно пора бы. Устаю уже от этого дикого графика. Хочу вставать хотя бы немного позже. И приходить домой раньше. Хочу меньше унижений и сальных взглядов в свою сторону. У меня есть самоуважение. — Ай, молодчинка моя, — Нейтан аж весь зарделся от удовольствия такое слышать.       Мона все так растерянно сидела и смотрела на Аню, как будто надеясь, что та как рассмеется и скажет: пошутила, простите за юмор. Но Аня ничего такого не говорила и даже не улыбалась ничему. Она и в самом деле выглядела очень усталой, причем не от сегодняшнего дня — а от целой череды таких унылых тяжких дней.       Но она же не может оставить Мону, верно? Верно?