Измениться, оставшись собой

      — Да будь же оно всё трижды проклято!       Рутгер устало хмурится, слыша капризный визг из палатки. Эта девчонка, Кларина, громкая. С такой-то любовью привлекать к себе внимание ей бы стоило иметь телосложение покрепче, если не хочется в ближайшее время оказаться в могиле. Не то, чтобы Рутгер о ней беспокоился… Скорее, речь идёт о каком-то непонятном чувстве ответственности. Как бы ему не хотелось это признавать, но кое в чём Кларина была права — он действительно взял её на себя, когда какой-то чёрт дёрнул его пойти этой дурёхе на помощь.       Впрочем, сейчас речь явно не идёт о вопросе жизни или смерти, так что он продолжает терпеливо тренировать удары мечом. На него в последнее время ложится всё больше обязанностей на поле боя (в их числе — сторожить своенравную девчонку, уверенную, что весь мир обязан крутиться вокруг неё, как вокруг Солнца), так что, если он хочет продолжить свою месть, это только правильно — не давать своим навыкам (и своему мечу) затупиться.       Однако шум всё не прекращается, и уже через несколько секунд раздаётся очередной вопль, будто её там режут. Поймав себя на этой мысли, Рутгер вздрагивает. Кощунственное сравнение. Не стоит применять его к бытовым капризам оторванной от реальности аристократки.       Тем временем вопли сменяются на плач, а терпение Рутгера подходит к определённой точке кипения.       Со вздохом он убирает тренировочный меч и направляется к палатке. Просто убедиться, что с ней действительно ничего не произошло, и она разнылась из-за очередной ерунды. Даже не думая как-то давать знать о своём появлении заранее, он отодвигает в сторону плотную ткань.       К чести Кларины, даже будучи на грани, она не оставляет чужое вторжение без внимания. По её телу проходит лёгкая дрожь, и она резко оборачивается, взмахивая рукой. Бледные, покрытые кровящими мозолями пальцы прорезают воздух — Рутгер слишком ловок, чтобы его можно было достать простой пощёчиной.       — Ты!.. Н-н-нахал! — она хлюпает носом, стараясь придать себе грозный вид. Зрелище довольно-таки жалкое. — Т-т-тебя не учили, что вторгаться в покои леди без стука и разрешения — высшая степень невоспитанности?! Т-ты что, р-рос в хлеву?!       Её голос подрагивает, как слабо натянутая тетива на ветру, что тоже не добавляет ей грозности. Окинув её быстрым взглядом, Рутгер, при всём его равнодушии к чужому облику, не может не отметить, что выглядит обычно ухоженная, и будто даже сияющая Кларина… по меньшей мере удручающе.       Её лицо красное, с распухшим носом и маленькими, слезящимися глазами, а на бледных ладонях видны лопнувшие мозоли. Не говоря уже о спутанных волосах, в которых застрял золотой гребень, инкрустированный жемчугом.       — Ты хотела, чтобы твоя безопасность была у меня на первом месте, — наконец, оценив масштабы катастрофы, Рутгер невозмутимо отвечает на претензии. — Но, судя по всему, ты решила тревожить чужой покой из-за очередного каприза.       — К… Каприза?! — в ярости девушка шумно выдыхает через нос, но её ярость явно сочетается с желанием заплакать снова. — Да как… Да как ты смеешь?!       Она слишком хрупкая. Одного взгляда на руки достаточно для понимания этого. Такой тепличный цветочек не был готов к нужде держать исцеляющий посох до онемения пальцев, не спать до поздней ночи, следя за чужим восстановлением от травм в лазарете, лишать себя последнего куска еды ради возможности отдать его кому-то, кто в большей нужде.       Кларина не была готова к войне. Ни к этой, ни к какой-либо ещё.       Возможно, было бы лучше, затребуй она, чтобы её немедленно эскортировали до её покоев в родовом поместье. Конечно, отцу Солу и сестре Элен было бы тяжелее управляться с раненными вдвоём, но, по крайней мере, не пришлось бы следить за знакомой прежде с войной только по рассказам своенравной аристократкой. Пусть даже когда она на поле боя недалеко от него, Рутгер и чувствует какое-то непривычное чувство уверенности… Однако, к несчастью (или наоборот), она упряма и горда настолько же, насколько капризна.       — В чëм твоя проблема? Если это пустяк, я ухожу.       К счастью, Кларина перестаёт хныкать (что-то внутри Рутгера каждый раз неприятно тянет, когда его действия заставляют её плакать), после чего протягивает к нему тонкие, как две ивовые веточки, руки.       — Это не пустяк! Видишь? Моя нежная кожа не создана для таких условий! Я много работала, и теперь мои прекрасные ладони истерзаны волдырями и кровоточат! Я даже не могу взять в руки гребень, чтобы расчесать волосы! — на её глазах вновь закипают слезы. — Я выгляжу ужасно… никто ни за что не решит, что я благородная дама… Какой рыцарь будет целовать руки, которые выглядят хуже, чем у крестьянки?!       Большая часть жалоб Кларины действительно пустяк. Кому какое дело до чьих-то рук на поле боя? Как и до волос. Если бы волосы самого Рутгера спутались до уровня бардака на голове девушки, он бы просто отсëк всё лишнее, а не убивался. Ох уж ему эти аристократы с их абсурдными поводами лить слëзы.       Единственное, что Рутгер действительно принимает к сведению, так это кровавые мозоли на ладонях Кларины. Она действительно хорошо постаралась, раз уж довела себя до такого состояния. Не помочь ей с ними после того, как сама она исцеляла, не жалея себя, кажется неправильным.       — Я сейчас вернусь, — только говорит он. — Сиди здесь и не реви.       Где-то у него была мазь. Когда Рутгер только учился искусству фехтования, он постоянно стирал ладони в кровь, пока его кожа окончательно не загрубела, привыкнув. И тогда мазь из трав часто выручала и его, и других детей в племени.       Племени больше нет. Но рецепт Рутгер помнит по сей день и старается, чтобы у него была в запасе хоть одна баночка на крайний случай. Конечно, он мог бы обратиться за помощью для Кларины к другим целителям, но едва ли эта гордячка была бы рада, если бы ещё больше людей увидело её в ненадлежащем виде. Да и не хотелось ему общаться с кем-то в армии больше, чем следовало. Он и так привязался к этой армии слишком сильно, позволив себе сблизиться с Клариной и Диком.       Возвращается он, принеся с невозмутимым лицом мазь, лоскут ткани и тазик с водой.       — А это за… — начинает невольно Кларина, в изумленении распахнув глаза.       — Ты ещё не умывалась, — не спрашивает, а утверждает мечник, и девушка кивает, стыдливо опустив взгляд.       — Я хотела, но… Но мне было стыдно выйти набрать воды, когда я выгляжу… Вот так…       Рутгер едва слышно цыкает языком. Как же глупо. Впрочем, кажется, в мире, из которого она попала прямиком в жернова войны, внешность была равносильна клинку. Это было оружием. Для кого-то, выросшего среди людей, для которых главным приоритетом была жизнь в гармонии с природой, это звучит как очень странный мир.       — Дай свои руки.       Кларина вздрагивает, тихонечко шмыгает носом, но всё же исполняет просьбу. Сейчас она на удивление тихая и даже робкая. Это кажется чем-то неправильным, когда она ведёт себя так непохоже на себя обычную.       Рутгер берёт её ладонь в свою как можно более безболезненно и, смочив водой ткань, аккуратно расчищает кровь. Сейчас всё его внимание сосредоточено на руках Кларины. Таких маленьких, совсем не привыкших к тяжёлому труду, с нежной кожей. Настолько бледной, что будто бы даже прозрачной. Даже синие полоски вен можно разглядеть.       Отвлекается он только слыша неопределённый звук, исходящий от Кларины. Не глядя, сложно разобрать — всхлип это или смешок, потому мечник поднимает на девушку вопросительный взгляд и, к своему удивлению, видит… улыбку? Поразительно мягкую улыбку.       — Что тебя развеселило? — спрашивает он, возвращаясь к своему занятию.       — А! — Кларина вздрагивает, явно не ожидавшая вопроса. — Для кого-то с такими грубыми руками, ты… твои движения… очень мягкие… Прямо как у брата и мамы! У них, знаешь, тоже руки грубые от стрельбы из лука, а прикосновения нежные… Тебе, конечно же, до них очень далеко!       — Я просто не хочу, чтобы ты плакала снова, — хмыкает Рутгер, игнорируя ту часть, где его сравнили в пользу семьи.       — О, это так мило!       С губ девушки срывается смешок. Рутгер мог бы испортить ей настроение, сказав что-то в духе «Твоё нытьё раздражает», но сейчас это кажется излишним, так что он просто ничего не отвечает. Закончив с тем, чтобы промывать раны, он достаёт мазь, на которую Кларина смотрит с любопытством.       — А что это такое? Пахнет травами! Какая-то мазь?       Какая же она шумная и любопытная… Но к своему удивлению Рутгер ловит себя на мысли, что ему правда спокойнее, когда эта девушка ведёт себя так.       — Мазь. В моём племени её многие использовали, чтобы залечивать раны от мозолей.       — Многие? — цепляется Кларина за это слово. — Даже знать?       — У кочевников Сакаэ нет такого сильного расслоения, как у вас, и как таковой знати у нас нет. — спокойно отвечает Рутгер. — Но да. Взгляни на ту же Сью. В своём племени она внучка вождя. Нас с детства, вне зависимости от положения учат бою и езде на лошади, потому что иначе бы мы не смогли выживать среди равнин.       Впрочем, — подсказывает гневный голос в голове, — это не спасло племя Булгар от Берна. Не спасло от копий, от острозубых пастей виверн, от мечей и бронированных рыцарей.       Если бы руки Рутгера не были заняты, они бы сжались в кулаки. Какое право он имеет рассказывать об обычаях Сакаэ после того, как сумел выжить лишь из-за того, что внешне не похож на кочевника?       — Это звучат так поразительно и необычно, — вздыхает Кларина, мягкая подушечка здорового пальца ласково оглаживает его грубую кожу, будто в интуитивной попытке успокоить.       Невероятно, но это действительно работает. По крайней мере, Рутгер отвлекается от дурных воспоминаний, цепляясь за непривычный жест, как за спасительную соломинку.       — Для меня в этом ничего поразительного. Просто то, как я привык жить.       — Возможно, было бы лучше, если бы моя жизнь была похожа на жизнь кочевых племён…       Рутгер думал, что Кларина ничем уже не сможет его удивить. Однако сейчас она говорит что-то настолько невероятное для неё, что первое, что мечник хочет сделать, это спросить, не больна ли она.       Когда он поднимает взгляд на её лицо, он видит, что то пронизано печалью. Вразрез её обыденной болтовне о правильной осанке, сейчас её плечи сгорблены, а голова понуро опущена.       — Я думал, тебе нравится твоя жизнь в роскоши и нарядах.       — И мне нравится! — вскидывает голову Кларина. — Просто для женщин Этрурии привычно жить, подобно куклам, выставленным на полку. Наш мир ограничен красивыми платьями и косметикой, а потом нас рассматривают на балах, как какие-то вещи… Раньше я думала, что это правильно. Мою маму часто осуждали в высшем обществе, потому что она никогда не соответствовала его нормам. Не знаю, знаешь ли ты… Мой брат, Клейн, научился стрельбе из лука именно от неё. Для мальчика грубые руки и стрельба из лука — это хорошо, но для жены графа… Я не хотела, чтобы про меня говорили гадости. Я хотела быть леди, которой бы восхищались, которую бы никто не вздумал осуждать, как маму.       — Что же изменилось сейчас?       Кларина смолкает, обдумывая ответ, и Рутгер возвращается к тому, чтобы покрывать мазью её раны, прежде чем обвязать тканью. Удивительно, что такая антикварная кукла была готова не жалея себя исцелять раненых, скача на своей лошади в самую гущу событий вопреки всему, чему научилась у окружения.       — На войне леди становятся жертвами, которых нужно спасать. А солдаты приносят пользу. Вот что изменилось.       Розовые глаза Кларины заглядывают ему в самую душу, когда Рутгер сталкивается с ними взглядом. Конечно, стремление не быть обузой похвально, но всё же что-то в её речах вызывает иррациональное отторжение.       — Тогда абсолютно все в мире должны быть солдатами, — хмыкает он, перевязывая её раны чистой белой тканью. — Однако это не так.       Кларина растерянно хлопает глазами, и Рутгер продолжает:       — Помнишь, что я сказал тебе в прошлый раз?       — Ты про: «Заставляй меня иногда смеяться»? — с любопытством наклоняет она голову, и Рутгер готов отдать голову на отсечение, что слышит в её тоне дразнящие ноты.       — Кхм, — он прячет смущение за першением в горле. — Нет. Я про то, чтобы ты не пыталась делать то, к чему ты не привыкла.       — Но эта просьба совершенно глупая! — решительно заявляет Кларина и хмурится.       — Почему же?       — Очевидно почему! Разве когда ты впервые взял в руки меч, тебе было привычно? Было ли брату привычно впервые брать в руки лук? Все мы становимся лучше, делая то, что сперва нам непривычно!       Теперь очередь Рутгера чуть растерянно хлопать глазами. Конечно Кларина права, и он сам это понимает. Просто почему-то выбрал совершенно глупую формулировку.       — Я не совсем это имел в виду, — отвечает он чуть тише. — Повернись спиной.       — Это ещё зачем?       — Я расчешу тебе волосы.       Кларина изумлённо выгибает светлые брови, а затем радостно кивает, поворачиваясь спиной.       — Так что ты имел в виду?       Рутгер не отвечает, глубоко задумавшись и разделяя длинные светлые волосы пальцами на несколько прядей. Плечи Кларины напряжены — ей немного больно, но она терпит.       — Эй, молчать на вопрос собеседника — невежливо!       — … Извиняюсь, — говорит он неожиданно для себя и беря гребень. Невольно думается, что, продав его, можно было бы купить не один высококачественный клинок. Какое расточительство. — Я хотел сказать, что я не хотел бы, чтобы ты делала что-то, из-за чего ты… — немного запинается он, прежде чем продолжить, — перестала бы быть собой.       — Ты… не хочешь, чтобы я переставала быть собой?.. — неожиданно Кларина переходит на шёпот, и, возможно, Рутгеру это кажется, но мелькнувшее ухо… оно красное?       — Да, не хочу, — так же тихо вдруг говорит он, начиная расчёсывать одну из прядей с кончиков. — Ты шумная, капризная и постоянно говоришь про то, как должны себя вести джентльмен и леди.       — Это всё не звучит как комплименты, — по тону Кларины можно угадать, что она сейчас поджала обидчиво губы.       — Ещё ты очень упрямая.       — Это плохо или хорошо?       — Для кого как. Но когда я смотрю на тебя, я чувствую, будто все мои проблемы отходят в сторону, — Рутгеру кажется, будто ещё немного, и его голос тоже задрожит, как у Кларины совсем недавно. — Твоя уверенность очень заразительна. Тебе не нужно быть солдатом, чтобы быть полезной. Когда я знаю, что ты за моей спиной, всегда готовая исцелить, мне кажется, будто я могу сделать всё, что угодно.       Он смолкает. Почему-то в палатке делятся очень жарко. Он оставил её приоткрытой? Очень маловероятно… так в чëм же дело?..       Ещё и Кларина, как назло, тоже молчит. Впрочем, может, это и хорошо.       — Мне… — наконец, она, кажется, находится в словах. — Мне никто никогда такого не говорил…       Судя по движению, она хочет опустить голову, но Рутгер не даёт сделать этого, продолжая расчесывать и превращать форменное безобразие из колтунов в гладкий золочëный шëлк.       — И всё-таки… Я не хочу быть только за чьей-то спиной, — голос Кларины всё ещё негромкий, но в нём слышатся твёрдые ноты. — Мой отец невообразимо хорош с исцеляющим посохами. Но кроме этого он потрясающий маг. Он может и спасать, и защищать. Я хочу… Я знаю! Я стану магом-генералом, как мой папа и как генерал Сесилия!       Рутгер тихо хмыкает. Время покажет, будет ли это храброе заявление реальной амбицией или же сказанным в пылу момента капризом.       — В конце концов, ты видел форму генералов Этрурии? — продолжает щебетать Кларина. — Она шьётся на заказ с учётом пожеланий будущего владельца!       — Я уже представляю множество рюшей и розового, — к удивлению для самого себя, Рутгер говорит это с какой-то мягкостью и даже теплотой. Кларина согревает собой, как светом, и её нелепости кажутся очаровательными.       — Да-да, именно! Вот, я знала, что у тебя есть задатки! Твоё чувство вкуса всё же не мертво! — Кларина звонко смеётся, и Рутгер сам не замечает, как тихо и неуклюже присоединяется к её смеху.       Расчесав её волосы, он начинает аккуратно заплетать их в косу. Конечно, это не обязательно, но он ловит себя на мысли, что хочет побыть рядом с ней ещё недолго.       — Эй, Рутгер, — вновь подаёт голос Кларина.       — М?       — Что за «м»? Святая Элимина, твои манеры… — она ворчит недолго, но после продолжает. — Так вот, я хотела спросить… что ты будешь делать, когда эта война кончится?       Вопрос чуть не заставляет его выронить пряди. Рутгер боялся заглядывать настолько далеко вперёд. Слишком долго он считал себя не заслуживающим хоть какого-то будущего. Порой, смотрясь в отражение, хотел сжечь лицо в нём, чтобы заставить исчезнуть любые намёки на бернские черты. Порой хотел покончить с собой и не мучиться. И по итогу он пришёл к тому, чтобы посвятить себя мести стране, одновременно и давшей ему жизнь, и забравшей всё, что он любил.       — Я не думал об этом. Может быть, отправлюсь в странствие, — он слегка пожимает плечами и тянется свободной рукой к розовой шёлковой ленте, чтобы завязать ею волосы.       — Вот как… — Кларина смолкает, задумавшись. — В любом случае, у меня к тебе предложение!       Она поворачивается к нему всем корпусом, а её маленькие, но цепкие руки хватаются за его собственные.       — Ай!       — Осторожнее! — Рутгер хмурится, но не высвобождается из хватки.       — Прости… — Кларина поджимает губы. — Так, вот, о чём я… Ах, да, предложение! — она вскидывает довольно голову. — Я хотела… ну, то есть… Если только ты сам захочешь… Я буду рада, если ты поможешь мне в будущем!       — Помогу с чем?..       — Генерал не может быть без доверенных помощников! Ты очень сильный, и у тебя доброе сердце! Конечно, тебе всё ещё нужно что-то сделать с этим селянским стилем… В любом случае, будь моим рыцарем!       Кларина вновь смотрит в самую душу. Сухие от слëз, её насыщенно-розовые глаза кажутся непозволительно большими.       В ушах звенит её голос. Быть рыцарем? Он, наёмный клинок, утопивший своё тело и душу в крови ради мести? Нужен ли такому чистому человеку, как Кларина, такой порочный человек рядом? Не говоря уже о том, что она назвала его добрым… Какая же наивная.       — Разве тебя не заботит, что будут говорить люди о девушке, сделавшей своим рыцарем наёмника из Сакаэ? — усмехается он и с сухостью в тоне добавляет: — Я знаю, что о нас говорят в ваших высших кругах.       — Эти люди будут дураками. Прямо как те, кто посмели дурно говорить о леди, впечатлившей графа Реглэй своей стрельбой.       Рутгер отводит взгляд. Вряд ли Кларину можно будет убедить чем-то, кроме грубого отказа. По крайней мере сейчас, когда она вбила себе в голову, что из него выйдет чудесный рыцарь.       — Дай мне время подумать.       — Хорошо. — Она даёт ответ на удивление быстро, не пытаясь спорить. — Тогда, когда ты сопроводишь меня до дома, если ты решишь остаться… Я сочту это за «да».       Она улыбается. Что-то заставляет легонько улыбнуться ей в ответ.       — Договорились.