Девочка, которую они приручили...

      Жила-была одна девочка. Вот так она спокойно продолжала себе жить, ни о чём глобально не задумываясь. Да и о чём таком можно задуматься, когда тебе всего лишь десять лет?..       Жизнь её была обычной до невероятности. Обычные мама и папа, обычный дом, обычные бабушка с дедушкой, ждущие её каждые выходные в гости. В плане распорядка новшеств тоже не наблюдалось: обычная школа, обычные кружки после, обычное возвращение домой. Обычная жизнь, она была как благо. Вот только понять это девочке удалось лишь позже.       О вирусе, превратившем обезьян чуть ли не в вершину эволюции и поставившем их на одну ступень развития с людьми, девочка узнала в одиннадцать лет, когда репортажи и новостные сводки пестрели данной темой. Родители, правда, не разрешали ей такое смотреть и этой темы в разговорах избегали. Но жизнь людей вокруг стала меняться. Сверхумные приматы бежали в леса и больше не показывались, но люди стали беспокойнее. Девочка не могла не обращать на это внимание, пусть мама с папой всеми силами старались сохранить её виденье мира прежним — беззаботным, лёгким. Детским .       Но реальность вокруг диктовала свои правила: были запрещены экскурсии в большие национальные парки, нежелательно было оказываться по другую сторону ярко-красного моста, потому что именно там последний раз видели обезьян. Девочка жила как прежде: училась, гуляла, ездила к бабе с дедой. Но уже что-то было не так. Уже её мама встречала лично её с занятей, уже меньше весёлых тем находилось для разговора, уже на двойные замки закрывались двери у милых дедушки и бабушки…       Переломный момент случился в двенадцатый день рождения девочки. День начался хорошо, как и должен начинаться у именинницы: те же шарики, тот же запах сладостей, те же разноцветные ленточки на окнах и перилах лестницы… Скача по дому в безудержном восторге, девочка плюхнулась на диван, нечаянно включив телевизор… И завертелись разнообразные картинки, заговорил ведущий, замелькали какие-то цифры! И из всего этого отчётливо всплыло слово «вирус».       Мама телевизор выключила, они с отцом также улыбались, но вот только девочка уже ощущала не только радость, но и смятение. «Обезьяний грипп», — как его стали называть всюду, распространялся очень быстро. Иммунные системы людей не справлялись. Начиналась всеобщая паника, известные вакцины не помогали… Девочка помнит этот день — когда отпросился домой её одноклассник. А потом не пришёл в школу. И на следующий день. И через два дня. Тогда она пешком пошла к нему домой, неся в контейнере вкусности из школьного буфета, на которые потратила последние карманные деньги, выданные родителями. Путь был близким, но вскоре пошёл дождик, и когда она пришла на нужную улицу и к нужному дому, то её курточка была мокрая насквозь, как и портфель. На звонок в дверь не открывали долго, но вот, наконец, она услышала шаги. Щелчок затвора — она видит часть гостиной с диваном и начало винтовой лестницы. А ещё лицо миссис Бэнкс, которая очень устала. И похоже, плакала. Девочка улыбается, а женщина от её вопроса о самочувствии сына вдруг плачет, закрывая лицо руками. На порог выходит мистер Бэнкс. Девочке кажется, что он тоже плакал — во всяком случае, такой пустоты в глазах она не видела ещё никогда. Мужчина обнимает жену за плечи и ничего не говорит — только смотрит на пришедшую гостью. А взгляд девочки падает на диван в гостиной. Там кто-то лежит… да ведь это же Брайан! Но что это с ним? Он кашляет. Неужели заболел? А почему на полу виднеются следы крови. Может, порезался?.. Мальчишка вдруг дёргается, приподнимаясь на локтях, смотрит на неё… и не узнаёт. И рот его перепачкан кровью, а грудная клетка сотрясается от кашля.       Мистер Бэнкс что-то говорит, а потом закрывает почти поспешно дверь. Девочка уверена, что это он не из-за невежливости, а потому что чьего-то боится. Ей и самой страшно… Больше её одноклассник в школе не появляется, а увидев, как его вещи исчезают из шкафчика и полок в классе, девочка плачет и не успокаивается до самого вечера. Почему-то знает, что случилось нечто очень плохое.       Девочке всё ещё двенадцать, и она едет с похорон бабушки с дедушкой. Они были старенькими, сердечки не выдержали волнений. Мама, папа и девочка молчат. Тишину не нарушает даже радио. За окном опять дождь и красные очертания моста, по которому они едут. Девочка устала плакать: за этот год она плакала больше, чем смеялась. Обещая себе не забыть милых бабулю с дедушкой, она проваливается в беспокойный сон, а родители молчаливо общаются, переглядываясь в зеркале заднего вида.       Этот день запоминается навсегда, как самое неприятное и яркое воспоминание. Воскресенье. Девочка сидит в гостиной на диване. Она вырезает из бумаги фигурки. Это её успокаивает, дарит толику покоя. Вдруг с улицы слышен мамин голос, и она открывает в ту же секунду своим ключом. Вид у неё странный: волосы растрепались, куртка надета небрежно… и взгляд… Когда она смотрит на дочь, той делается страшно, хоть плачь. Хотя не произнесено ещё ни единого слова. Кинув быстрое «Собирайся, мы уезжаем», мама сама бросается бегать по квартире. Это значит, они куда-то переезжают. Девочка знает, что под её кроватью есть чемодан. Выходит она должна сейчас положить в него все свои вещи… Девочка так торопиться, что всё выпадает у неё из рук. Отчего-то она боится, что её здесь оставят. Но мама ждёт её, выхватывает чемодан и выбегает наружу, она — за ней. Папина машина прямо у подъезда, сам он за рулём. На улице почему-то воют сирены и слышится как будто топот ног. Захлопнув за девочкой дверь машины, мама садиться следом и бросает папе хриплое и короткое «Гони!». Автомобиль срывается с места.       Девочка задаёт вопросы, но чем дальше, тем меньше получает на них ответов. Это ужасно нервирует. Хорошо запоминается ей один момент, который должен натолкнуть бы на определённые мысли, если бы причинно-следственные связи были развиты у девочки чуточку лучше.       Они проезжают перекрёсток. Там много других машин, кроме ихней, а на тротуарах толпятся люди и что-то выкрикивают. Девочка опускает вниз стекло, в надежде их услышать, но оказывается… они говорят без звука — только рты разевают. Какой-то человек бросается на дорогу и его сбивает машина. Слышится глухой удар тела об асфальт. Девочка в ужасе вскрикивает и рада звуку своего голоса. Что с этими несчастными?! Почему они вдруг онемели и почему так злы?.. Мама поспешно поднимает стекло, и обняв дочку, сажает её прямо по центру сиденья — подальше от окон. Она ничего не говорит, но девочка чувствует её дрожь. Раньше ей казалось, что мамочка не способна бояться…       От мельтешения красных балок моста болят уже глаза, и девочка закрывает их. Её как будто бы знобит, а ещё она не хочет выходить из машины. Понимает это, знает, что когда её попросят, она откажется наотрез. И сама себе не может объяснить, почему.       Радио включено на полную громкость, но оно уже не спасает. В детских ушах приговором звучат слова диктора по телевизору, который говорил про «…Обезьяний грипп и количество заражённых… Начало войны…». Они молчат уже слишком давно. Девочка не выдерживает, и открыв глаза высовывает голову в приоткрытое окно. Они почти доехали до конца моста, впереди — густой зелёный лес, живой стеной растущий вдоль дороги. Машину подбрасывает на неровности, а рука мамы дёргает девочку назад и она подчиняется. Больше в окно не выглядывает.       Девочка помнит, они проехали недолго. Ещё даже не закончилась её любимая песня, когда вдруг мама вскрикнула «Осторожно, Стив!..», что-то массивное и чёрное промелькнуло возле самого лобового стекла, — а потом раздался удар обо что-то. Девочка от ужаса зажмуривала глаза, а открывая на миг, видела что они куда-то летят. Объятья мамы сейчас не успокаивали, а душили, а автомобиль всё летел и летел… Когда раздался второй удар, комья грязи забрызгали все стёкла, а слух пропал начисто, заменившись звоном. Девочка не могла ничего сделать сама, её словно парализовало. Но руки мамы с папой не давали ей отключиться, побуждали шевелиться, вытаскивали из машины… У папы как-то неестественно висела безвольно рука, а по лбу струилась кровь. Девочка хотела её нежно стереть и сделать так, чтоб папочке не было больно, но в этот момент заметила, как держится за окровавленное плечо мама и захотела и ей помочь, пожалеть. И не знала, что делать. Слух ещё не вернулся, и от этого мир был неполным.       Вдруг где-то рядом зашевелились кусты. Девочка тотчас оказалась за спинами родителей. Шевеление в чаще продолжалось, а потом папа схватил её за руку и они побежали, но почему-то постоянно оборачивались назад. Даже не на лес — назад. Мельком она увидела очертания моста, который они проехали, а на нём… Нет, это всё-таки были люди, но какие-то… непривычные. И чем быстрее бежали родители, тем больше девочка понимала, что бегут они именно от своих. Но почему?       Ноги устали быстро, вскоре девочка уже еле их волочила. Каждый вдох давался с трудом, в боку кололо. Любимые длинные тёмные волосы сейчас только мешали, облепляя лицо. От хватки мамы и папы на её запястьях болела кожа, должны были остаться синяки. И ещё… они будто её не слышали: бежали и бежали, игнорируя просьбу остановиться, затравленно оборачивались. Она понимала их, но у неё осталось так мало сил… Девочка помнила, что в какой-то момент бежать не смогли уже родители — их шаги замедлялись, отдышка делалась заметнее. Они подталкивали её вперёд, а она умоляла не оставлять её. Вдруг из-за кустов показались те самые люди, и тогда мама с силой толкнула девочку вперёд, не удержавшись на ногах та покатилась вниз по склону. Ей хотелось сразу вскочить на ноги и узнать, что с родителями, но движения как нарочно были медленными, а перед глазами был туман. Слух вернулся невовремя и она различила пронзительный вопль, который потом оборвался. И наступила тишина. Девочке хотелось кричать, но язык не слушался, хотелось бежать, но не держали ноги. Попятившись в кусты за спиной, она вся сжалась, желая сделаться невидимкой. И всё не оставляла мысль: она слышала маму.       Неожиданно, откуда-то сверху посыпались листья. Выпростав голову из-под широкого листа, девочка увидела какие-то тени, которые проворно скакали по веткам деревьев. Шум от их приближения заглушал собой даже беспорядочные отголоски криков, которые издавали где-то в отдалении сошедшие с ума люди. Девочка не могла видеть, кто к ней приближался, а вот они её заметили. И тогда она разглядела их. Обезьяны. Их было больше, чем ей когда-либо доводилось видеть даже в зоопарках, и они были вооружены какими-то копьями с заострёнными концами. Оказавшись прямо перед ней, приматы спрыгнули на землю. Почти все из них были шимпанзе с лёгкими вкраплениями орангутангов. И все рослые — выше её. Девочка потеряла дар речи. Она знала, что их нужно бояться и ненавидеть. Они смотрели на неё, она — на них. Никто не шевелился. Долго так продолжаться не могло. Зная, что они понимают её, девочка крикнула прямо им в морды, чтоб убирались, уходили прочь! Они смотрели теперь уже заинтересовано, не уходили, но и не приближались. А она чувствовала, что ещё немного и разревётся от шока и всего, что пережила.       …Когда гортанный звук, напомнивший боевой клич, разрезал воздух, девочка запоздало повернула голову… И… Вспышкой боли обожгло затылочную часть, мир перед глазами поплыл…       Голова болела — и с этой мыслью девочка потихоньку, но возвращалась в мир. Вместе с этим появилось ощущение чьего-то прикосновения и оно не спешило уходить, переходя от темечка к виску и до подбородка. Было немножко щекотно, но не неприятно. Когда удалось открыть глаза, то взгляд наткнулся на совершенно незнакомый потолок, или вернее… полог. Прямо над ней виднелись кроны деревьев, но она была словно под навесом.       Над девочкой кто-то склонился. Лицо было нечеловеческое и закрыто чем-то наподобие маски из листьев. Таким же точно листом, только смоченным водой, обезьяна смачивала ей голову. Из первых деталей можно было упомянуть только то, что на шее у неё имелись какие-то бусы.       Невнятно замычав, девочка попробовала привстать, но примат удержал её на месте и что-то звучно крикнул. Послышался топоток лап, а потом к её голове снова прикоснулись, на этот раз — к затылку, позволяя приподнять голову. А новое лицо было обрамлено густой рыжей шерстью, а устремлённые глаза смотрели с небывалой добротой. Издав звук «у-у!», орангутанг исчез из поля зрения, зато её обступили шимпанзе, заметно оживившиеся.       Все мысли очнувшейся пока были сосредоточены лишь только на том, что она хочет пить и плохо ориентируется в пространстве. Голос при попытке заговорить вышел хриплым, едва узнаваемым. Зато это побудило обезьян утолить её жажду, притащив что-то наподобие миски, вырезанной на ощупь из коры дерева.       Девочка отчётливо помнила тот момент знакомства с мутировавшими обезьянами, когда что-то изменилось. Шум и крики затихли, приматы расступились. Это был первый раз, когда она увидела Цезаря, но по тому, как он держался и даже как ходил — хоть и в развалочку, но несомненно гордо, — можно было заключить о его высоком положении здесь. Черты его лица были очень суровыми, это впечатление усиливалось за счёт отсутствие характерной мимики и усугублялось чёрной шерстью, которая ему придавала особый лик мрачности, но глаза… в них ярче, чем в человеческих светилось сочувствие. Девочка хоть и обмерла, когда он остановился прямо напротив неё, и даже превозмогая слабость всё-таки привстала на локтях, чтобы только быть с ним хоть немного на одном уровне, но всё же, честно сказать, не испытывала невообразимого ужаса.       А вожак обезьян неожиданно присел на корточки, словно угадал, что ей так спокойнее. Несколько секунд молчаливо изучал её взглядом, а потом, вытянув вперёд руку, указал сначала на что-то неопределённое, очертив в воздухе круг, потом — на неё. И вдруг заговорил. — Где. Твой. Дом?       Девочка шокировано хлопнула глазами. Если бы она могла удивляться и поражаться ещё сильнее, она бы удивилась и поразилась ещё сильнее, но дело в том, что похоже в ней отмерли обе эти способности, и от факта разговаривающей обезьяны она оправилась после первых четырёх секунд, а остальные четыре с половиной слушала его голос. Он чем-то напоминал ей папин — глубокий, пронизывающий, и от этого стало безумно тоскливо… — Я уже не знаю… — вздохнула. И заметив недоумение в нахмуренных бровях примата, объяснила: — Там, где я жила, там люди… они заболели и сошли с ума. У нас это называют «обезьяний грипп»… и обвиняют в этом вас, — сказав, она сглотнула, боязливо. Но никакой реакции, которой она могла опасаться, не последовало, наоборот: морщинки на лбу Цезаря едва заметно разгладились. Было видно, что он задумался о чём-то. — Ты. Сбежать? — произнёс он с расстановкой, и прозвучало почти утвердительно. — Мама с папой увезли, но далеко мы не уехали… — внезапно у девочки перехватило дыхание. — …Мои родители! Что с ними? Вы не знаете? Они…они не здесь?! — она буквально задохнулась в собственном потоке вопросов.       Обезьяна покачал головой. И она поникла: плечи её ссутулились, в глазах заблестели слёзы. Она сжалась. Пальцы, поддерживающие её голову, довольно мягко перебирали волосы, но девочка даже не удосужилась посмотреть, кто это делал. Для неё просто в один момент всё перестало быть важным. Приматы вокруг тихонько загалдели, но все звуки словно приглушились тогда, когда рядом с вожаком появилась ещё обезьяна. Она была меньше по размеру и явно женского пола, потому что отличалась телосложением. Встав рядом с лидером, она что-то спросила на своём языке, а после присела к девочке. Та подняла на неё заплаканные глаза. Обезьяна улыбалась ей, и хоть эта улыбка не похожа была на мамину, но тоже вселяла немножко спокойствия.       Шершавая ладонь коснулась ладони девочки, маленькие пальчики полностью утонули в крупной ладошке. Обезьяна погладила её по голове — и вот уже девочка ревела, обняв ту, словно они были знакомы много лет. Сейчас имело значение лишь то, что кто-то в этом жестоком мире, отнявшим у девочки всё, проявил доброту. Приоткрыв глаза, она увидела, как вожак обезьян развернулся, чтобы уйти. И в каком-то трудно объяснимом порыве крикнула: — Не возвращайте меня сейчас туда! Пожалуйста! Я… Мне не выжить там, — голос пропал, она замолчала.       Цезарь остановился, вслушиваясь в её слова, а потом вышел, не произнеся в ответ ни слова. Зато глаза того самого орангутанга, который первым заметил её пробуждение, смотрели ласково, ободряюще. Он тоже вышел, за ним остальные. Одним из последних уходил скрюченный шимпанзе, с немного перекошенной мордой. Он зыркнул на девчонку, и она вздрогнула — один его глаз был подёрнут зловещей белой плёнкой, но и здоровый доброты не излучал. Почему-то синхронно с этим по затылку прошла волна боли.       Потом девочка узнает, что Коба — таково имя этого шимпанзе — и был тем, кто её вырубил тогда, в лесной густой чаще. — Она. Останется. Я. Сказал! — раздался голос вожака обезьян, в котором явственно был различим гнев. Девочке не было ясно, на кого он злился, впрочем, выяснять она не стала.       Жила-была одна девочка. Её жизнь протекала обыкновен… А, нет, это уже не подходит, простите!       В общем, в лагере её оставили и жила она теперь там. Не как в сказках на вечные времена, а лишь на время. Живя в лесу о вспышке вируса почти ничего нельзя было узнать, но и то, что узнавалось не радовало. У девочки оказался иммунитет против вируса, правда, об этом она узнает позже. Смириться с потерей родителей ей будет невероятно тяжело, а новая обстановка приятным ощущениям способствовать не будет. Впоследствии, она будет утверждать, что рада, что осталась жива. Не всем так повезло. Что до жизни с обезьянами… Это было непросто. Девочке было и страшно, и неприятно, когда её например, заставляли помогать разделывать оленьи шкуры. Бывало и больно, да-да, но обо всём по порядку!       В лагере на правах бездельников жили только малыши, все остальные — трудились. Её причислили к категории «остальных», хоть с этим и не все были согласны, но ей так было лучше: не ощущала себя нахлебницей. Работа? Ну, девочка обычно сортировала принесённые из лесу ягоды и некоторые растения, или помогала долбить с огромным трудом добытые далеко не в лесу плоды. Отношение к ней обезьян? Безусловно разное. Она делила их для себя так:       Морис — мягкость и терпимость. Этот грузный на вид примат обладал при этом даже некоторой ловкостью, а ещё мягким мехом и столь же покладистым характером, и крайне редко выходил из себя. На первых порах именно он её всему и учил.       Коба — раздражение и боль, причём последнее — в прямом смысле. Он с ней не церемонился, да и непонятно, как вообще выносил её присутствие, которое ему явно уже в первые дни осточертело. Забавно, что именно он был в ответе за то, чтобы она умела себя защитить. Уча её вытачивать острые колья и копья, которыми потом убивали оленей, он шлёпал её со всей силы по пальцам и запястьям, замахиваясь даже иногда. Характером обладал свирепым.       Ракета — пытливость и любопытство. Этот шимпанзе контактировал с ней мало, но не сказать, чтоб избегал. И был одним из немногих, кто слушал её рассказы о прежней жизни и пытался повторить слова. Кроме этого его ужасно интересовала человеческая одежда, которую он любил ощупывать. Был не прочь поучиться новому, даже если урок ему преподавал человек. Характера был не злобливого, но и сдачи собратьям запросто мог дать.       Синеглаз — упрямство и шаловливость. Он был старшим сыном вожака обезьян — Цезаря. Отличался подозрительностью к людям, в том числе и к девочке, но когда привык обращался как со старой знакомой. Был в общем-то проказником, постоянно что-то придумывал. В нём чувствовался ум, но находить ему применение он пока не спешил.       Корнелия — ласка и нежность. Она — спутница жизни Цезаря, не лезшая в его дела, но бывшая очень важным членом племени. Её мнение учитывалось всегда, советы ценились. Приняв под свою опеку девочку, она не переставала скрашивать её жизнь заботой, постоянно поощряла активность и подбадривала. Иногда обнимала её, когда видела, что той грустно. Когда девочка более или менее обжилась, обезьяна заметила её любовь к детёнышам и уговорила Цезаря разрешить ей за ними присматривать и немного учить человеческому языку.       Цезарь — спокойствие и сила. Вожак обезьян с девочкой почти не сталкивался, но его незримое наблюдение за её жизнью всё равно чувствовалось. Хотя бы потому, что по прошествии двух недель она всё ещё жила в племени несмотря на недовольство Кобы и некоторых старших обезьян. Он ей не доверял, но все прочие проявление эмоций держал при себе. Она украдкой наблюдала за ним, а он не выказывал раздражения по этому поводу. Был самым спокойным из всех, кого девочка знала, ну может за исключением её отца.       Время летит быстро. Проходит месяц. За это время девочка приживается в лагере, становясь почти для всех его частью. Обговорен план действий на случай, если она встретит людей. Впрочем, она не думала, что это случится так быстро… Но случилось.       Уцелевшие после вируса вглубь леса не забредают, а девочка гуляла там свободно. Но вот однажды, прогуливаясь у самой кромки, она набрела на людей. Точнее вышла к ним неожиданно. Когда они оправились от потрясения, то стали ей сочувствовать и утешать, задавали вопросы, потом предложили отправится с ними. Она согласилась. Но садясь на заднее сиденье доживающего последние дни джипа, она искала среди крон деревьев знакомые силуэты. Нашла. Они наблюдали за ней. Даже отсюда она видела их взгляды. Ком встал у горла, тоска раздирала её изнутри. Взглядом она сказала всё, что не получилось словами. Поймала взгляд Цезаря, тот склонил голову, соглашаясь с её решением, потом поднеся сомкнутую в кулак ладонь, разжал её, его губы характерно зашевелились — он говорил.       И едва различимое, скорее очевидное, чем произнесённое вслух «Ты. Здесь. Дома» донеслось вместе с порывом ветра.       А она кивнула, давая обещание. И зная, что пока они ехали, листья с деревьев сыпались неспроста… Немного позже, по приезде в новое жилище, которое потом перерастёт в маленький городок, ветер будет доносить до девочки едва различимые слова, заставляющие её просто кивать и слегка улыбаться.       Пройдёт ещё немного времени. Девочка вырастет. На вопросы о своём нахождении в лесу будет отвечать, что её действительно подобрали приматы, но где они и что с ними — она не знает.       Этот случай на многое открыл ей глаза и в том числе, на то, что всё не то, чем кажется. Совсем. И дописывая последние строки этого рассказа, эта девочка скажет, что навсегда благодарна тем, кто когда-то проявил к ней доброту и милосердие… Уверена, что мы ещё встретимся, убеждена — что вы услышите эти мои слова… Мне уже пятнадцать, и я… … Та самая девочка, которую они приручили…